— Но как я могу? — ужаснулся секретарь. — Какие подробности? Она узнала что-то о Вас? Она подозревает Вас в чём-то? Откуда? Я ведь сам уничтожил листок, я сжёг его. Я видел, как бумага рассыпалась в пепел.

   — Неважно какие подробности, — сказал Граф Виктор, — Вам этого знать не нужно. Просто княгиня о должна забыть всё странное, что со мной связано. Например, она должна забыть то, что рассказал ей ныне покойный Валентин Игнатов.

   — Покойный? — губы секретаря посинели, он опять закашлял судорожно и отодвинул мундштук.

   — Добрый совет — не тяните с моей просьбой, — выпуская большое облако дыма, сказал Виктор. — Вы должны сегодня же встретиться с княгиней и объясниться с ней. Иначе…

   — Неужели Вы всё расскажете Наталье Андреевне? Неужели она всё узнает? — пролепетал секретарь.

   — Не только она. Все узнают, — весело сказал граф Виктор. — Весь свет, всё общество.

Слово «общество» он произнёс таинственным шёпотом и усмехнулся сквозь чёрный дым.

   — Хорошо, — горло Сергея Филипповича саднило и жгло, он перешёл на шёпот. — Хорошо я попробую что-то сделать, но от меня мало что зависит. Может ничего не получится, как я могу заставить княгиню молчать? У меня нет власти над нею.

   — Так употребите же её власть над Вами, — посоветовал Виктор. — Любовь — это обоюдоострое оружие, его всегда можно повернуть вспять.

Удуев видел, как вышел из курительной секретарь Бурсы, Сергей Филиппович. Опытный глаз жандарма отметил неестественную бледность секретаря. Михаил Валентинович хотел уж было подойти, заподозрив неладное, но слуга объявил ему:

   — Прошу подняться в кабинет. Константин Эммануилович ждёт Вас.

В кабинете Его превосходительства царила полутьма. Когда ротмистр вошёл на столе горела только одна свеча. Свеча была точно такая же — жёлтая, как в уютной каморке в меховой лавке Протасовых, где жандармский ротмистр провёл половину минувшей ночи.

Хозяин кабинета стоял у окна лицом к улице, чуть приподнимая занавесь, он даже не повернул головы.

   — Присаживайтесь, — сказал он.

Ротмистр опустился на диван.

   — Ваше превосходительство, Константин Эммануилович, я вижу Вы чем-то расстроены…

   — Да. Я буду с Вами откровенен, — тихо, всё также не поворачиваясь, сказал Бурса. — Я ещё раз допросил лакея, и сколь это ни печально, результата нет.

   — Может быть, вот это внесёт ясность? — сказал Удуев и положил на стол оба листка — шифровку и список.

Бурса опустил занавесь, подошёл к столу, взял сначала список. Константин Эммануилович ничего не говорил, но по его злой улыбке, вдруг заигравшей на губах, не трудно было угадать те чувства, что он в минуты идти испытал.

   — Вы нашли это в лавке Протасовых? — спросил Бурса. — Впрочем, понятно. Где же ещё. А здесь надо понимать шифр, — он взял второй листок.

   — Я пытался разобраться…

   — Не беспокойтесь. Я сам расшифрую, — сказал Бурса. — В общем-то это несложная работа.

Пока хозяин особняка занимался расшифровкой, Михаил Валентинович Удуев сидел напротив, молча наблюдая за ним. Ротмистр мог спуститься в гостиную и подождать там, но даже сама мысль о картах показалось ему теперь пустой и противную.

Казалось прошло очень много времени. Внизу всё там же играла музыка. Наконец Константин Эммануилович отодвинул от себя листок с тайнописью и удовлетворённо сообщил:

   — Готово, — он показал ротмистру лист с получившимся после расшифровки текстом. — Хотите я Вам вслух почту?

   — Разрешите я сам, — Удуев принял листок из рук бусы и просто въелся в него глазами.

Почерк Константина Эммануиловича был красив и графически точен.

Прочитав один раз, ротмистр взялся читать сначала.

«Донесения ваши получил. Ими вполне удовлетворён. Покуда нет надобности пользоваться, но нужно прокурора, а также камергера Его Величества припугнуть. Пусть они будут готовы на всякий случай. Сделайте это осторожно и без нажима. Очень плохо, что о княгине Ольховской нет ничего нового. Нужно нажать на человека в её доме. Пусть слушает и смотрит лучше. Помня вашу просьбу, для выполнения особо жестоких поручений высылаю вам человека и зверя. Зверя нужно беречь и холить. Зверь дорогого стоит. Того же человека, что принесёт зверя в мешке за плечами можете не щадить, а нагружать любою чёрною работой. Зверь может пролезть в любую самую малую щель и всё что потребуется подслушать или украсить. При надобности он может убивать быстро и ловко, потому, что ремеслу убийства обучен. Говорить сей зверь не может, но всё понимает, что будет сказано и абсолютно предан. Приказ выполняет с первого разу. Прошу также учесть, что зверь требует специального, привычного для него обхождения. Хоть он и может путешествовать в мешке за плечами, но жить должен в специальной маленькой комнате. В комнате должны быть плиты на полу и мебель соответствующего размеру. Также и вся мелочь должна быть того же размера: кружки, миски, подсвечники, одежда».

Увидев, что ротмистр прочёл Бурса сказал:

   — Дело это не новое. Ещё при Елизавете Петровне на Северном море, на одном из островов, в католическом монастыре стали выращивать этих уродов. Честно говоря, я думал, что их больше не осталось — их было всего около сотни. Отцы-иезуиты занимались продавали для европейских дворов.

   — Русские компрачикосы? — спросил Удуев.

   — Не совсем, — Бурса опять поднялся и расхаживал по кабинету. — Компрачикосы выращивали шутов для забавы. В монастыре иезуитов воспитывали уродов специально для воровства, подслушивания, убийства. Хотя и для забавы конечно тоже.

   — Я видел, меховщики устроили у себя в подвале маленькую кукольную комнату, — сказал Удуев. — Честное слово, это поражает воображение. Неужели эти карлики не могут жить в иных условиях?

   — Я специально занимался этим вопросом, — отозвался задумчиво Бурса. — В отличие от настоящих компрачикосов, в нашем монастыре не сажают младенцев в колодки, как это делалось в Испании. Переделывают их совсем другим способом: трёхмесячному ребёнку надрезают жилы, иначе разрастаются кости. Потом, в возрасте 4 лет, когда мальчик уже научился хорошо говорить усекается язык. Кроме того, они все воспитаны отцами-иезуитами, приучены к определённому ритуалу жизни и преданны, как Богу, человеку воспитавшему их.

   — А зачем же им такая комната? — спросил Удуев.

   — Они с рождения примчались к подобным условиям жизни. Они безгласны, но умеют читать и писать. Они совершенно неприхотливы, но постоянно жить могут лишь в специально созданных условиях. Они очень малы ростом, но обладают, притом, огромной физической силою.

   — Несчастные существа, — вздохнул Удуев.

   — Несчастные, — согласился Бурса. Он долгое время молчал, потом присел к столу. — Мне бы хотелось поймать одного из них. Вы сказали, кажется, что комнатка в доме меховщиков была пуста, а коли так, я прошу, Михаил Валентинович, не делайте ничего с братьями Протасовыми. Пусть мой лакей донесёт им о новом письме, полученном из Парижа.

   — Вы думаете они опять пошлют карлика? На этот раз он уже не будет имитировать кражу, а попробует украсть на самом деле? — сообразил ротмистр. — Он заберётся в дом, и мы сможем его поймать.

Ротмистр Удуев покинул дом на Конюшенной только в половине десятого вечера.

Сергей Филиппович проследил жандарма через окно. «Любопытно чем же они с Бурсой столько времени в кабинете были заняты, — подумал секретарь. После неприятной беседы в курительной секретарь почувствовал себя совсем уж дурно. Сердце его при каждом неожиданном звуке или новой посторонней мысли лишний раз болезненно вздрагивало. — Или, может быть, этот жандарм член нашего Общества, может быть, в Нижнем списке «Пятиугольника». Ерунда, я бы знал, коли так. Вот Граф Виктор он член «Пятиугольника». А что я вообще о нём знаю? Он обо мне, кажется, всё знает. А я о нём ничего».

Прислушиваясь, секретарь стоял в своей комнате. Он ждал, он хотел выйти из дома незамеченным, как делал это на протяжении последних месяцев, посещая княгиню Наталью Андреевну Ольховскую. Но выйти незамеченным становилось возможно лишь после того, как Анна Владиславовна и Константин Эммануилович уснут.