Ежели кто-нибудь, например, желал пригласить замужнюю даму на антресоли, он не шептал на ухо, и уж, тем более, не делал открытого предложения. Способов было много: отодвинуть пальцем с левой стороны веер, которым обмахивается дама; поставить свой бокал, также слева от её бокала; громко произнести что-нибудь незначимое по-французски и тут же в диссонанс присовокупить что-нибудь глупое простонародное словечко.

Если дама хотел овладеть кавалером и уединиться с ним в одной из маленьких комнат в левом крыле здания она с громким «Ах» просто роняла веер у его ног.

Но можно было также знаком отказаться. Поднять веер, а потом, как бы случайно, наклонившись, долго поправлять саблю, съехавшую на перевязи прямо между ног.

Краткие любовные контакты, совершавшиеся повсеместно, раздражали Сергея Филипповича, наверное, даже сильнее, нежели сальные анекдоты на турецком диване в курительной.

Четырнадцати лет, взятый из дотла разорённой дворянской семьи, и получивший у тайного советника Бурсы неплохое образование, Сергей Филиппович ненавидел общество.

Быстро, за счёт определённых качеств своего ума, он овладел как математикой и словесностью, так и некоторыми другими науками. Научился соблюдать правила приличия, но так и не умел, до сих пор, поддержать даже самый лёгкий светский разговор. Развратное общество было скучно Сергею Филипповичу, он тяготился двуличием света во время пышных приёмов.

Обычно, если уж никак было не избежать бала, секретарь с одним и тем же бокалом в руке стоял где-нибудь в углу у стеночки и наблюдал за собранием, ожидая подходящего случая, чтобы ускользнуть из гостиной.

Вот и на сей раз он взял бокал и поискал подходящее место. Сергей Филиппович был очень осторожен в подобные минуты, он опасался случайно поставить свой бокал куда-нибудь не туда и быть неправильно понятым. Он наткнулся глазами на распорядительницу и смущённо отступил к стене. Из другого конца зала прямо к нему, помахивая огромным разноцветным веером, и роняя с обнажённых локтей свои полупрозрачные шёлковые рукава, направлялась княгиня Наталья Андреевна.

Шампанское было охлаждено до той степени, что стекло, подобно золотой ритуальной чаше, обжигало пальцы. Сергей Филиппович поднёс бокал к губам. Исходящие от шампанского кислый газ, немножко помутил сознание библиотекаря. Он был неравнодушен к этой немолодой, но очень красивой женщине, и ясно отдавал себе отчёт в этом.

Высокая светлая причёска, совершенно недопустимая для вдовы. В каждом движении её тонкой открытой шеи столько энергии, что секретарь сразу потупил взгляд.

Накануне прошёл слух, что некоторые детали женского туалета раздражают императора. На Наталье Андреевне была одета исключительно то, что перечислялось, в пока ещё устном запрете — и искусственные мелкие цветы в причёске, и разноцветная кайма-змейка по всему платью.

   — Я смотрю, Вы, как всегда, скучаете, бедный мой Серёжа, — приблизившись к секретарю, сказала Наталья Андреевна. — Ну вам это неприлично так откровенно скучать. У вас, милый мой, лицо такое, будто Вы уксусу хлебнули.

Секретарь хотел ответить шуткой, но не смог. Запах этой женщины окончательно добил его. Я свежие губы, я ехидные большие глаза, чувственно трепетавшие ноздри, тонкая рука с веером.

   — Я постараюсь, — сказал он.

   — А скажите, какую музыку сегодня играют? Опять немецкую?

Наталья Андреевна расхохоталась. Она замахала веером, стукнула каблучком. Головы присутствующих гостей начали поворачиваться в их сторону.

На счастье, появления новых гостей, избавило секретаря от конфуза.

«Я неравнодушен к ней, — сказал себе секретарь, овладевая новым бокалом. — Это нужно прекратить. Эта женщина нарочно сводит меня с ума. Я должен быть холоден! Я не должен о ней всё время думать!»

Веселье шло по плану. И княгине Наталье Андреевне стоило некоторых усилий отвести интерес гостей от хозяина дома. Объяснить, почему он до сих пор не спустился в зал было непросто, но подхваченный под руку послушный, влюблённый в неё секретарь, облегчал задачу.

Деревянным голосом этот дурачок повторял будто попугай:

   — Небольшое недомогание. Их превосходительство, конечно же, скоро спустится. Простите, а что это за мелодия? Незнакомая мелодия, симпатичная. Удивительно, Вы говорите итальянцы, а я почему-то думал — немцы. Хозяин непомерно спустится. Нет, ничего серьёзного, небольшое недомогание.

Но Бурса не спешил спуститься в гостиную. Устроившись с книгой в руках, у себя в кабинете он, поглядывая на часы, ожидал курьера.

Безобразные слухи, в последнее время распространяемые кем-то по городу, чернили честь его брата. И теперь, отправленный несколько месяцев назад инкогнито специальный человек, должен был либо подтвердить эти слухи, либо полностью опровергнуть.

Утром хозяину особняка доложили, что посланный им человек вернулся, и теперь в городе. И Бурса не хотел выходить гостям до его появления. И для того имелась веская причина.

Брат Константина Эммануиловича, Иван, также приехал в Петербург. Иван был приглашён на сегодняшнее торжество, а как принять его было неясно. Отвратительные анекдоты, гуляющие по северной столице, следовало пресечь до встречи.

Вопрос состоял лишь в том, кто раньше появился в доме — шпион с информацией, либо брат.

По установленному правилу, шпион должен был придти через чёрный ход и подняться в лифте.

В ожидании, Бурса изгнал из кабинета секретаря и растворил дверь в библиотеку. Он ждал со всё возрастающим напряжением. Снизу сквозь блестящий паркетный пол пробивались редкие музыкальные аккорды. Бурса прислушивался.

На улице — ржание, хлопки кнута, открылась дверца кареты, приехал ещё кто-то, возможно брат, но лифт не двигался. Не было привычного звука наматывающейся цепи.

В то время, как Бурса, сидя в кабинете ожидал своего брата, общество в гостиной ожидало появления совсем другого лица.

Из мятежного Парижа несколько дней назад вернулся известный скандалист и дуэлянт Андрей Трипольский. Никто не мог понять, зачем Бурса пригласил этого молодого повесу, но всем было любопытно его видеть.

Кроме того, что по слухам, Трипольский привёз из-за границы целую карету запрещённых императором книг, он шокировал общество, повсюду появляясь со своей дамой.

Дама была вовсе не дама, а крепостная девушка получившая блистательное образование и воспитание, но не получившая, при этом, освобождения от рабства. Говорили, что в течение последних пяти месяцев девушка эта, вместе с своим молодым барином, прошла через огонь французской революции. Была остра на язык и фантастически хороша собой.

Трудно было одобрить подобное поведение, но ещё труднее совладать со жгучим любопытством и когда камердинер, стукнув в паркет жезлом, объявил:

   — Граф Андрей Андреевич Трипольский!

Все головы разом повернулись к дверям.

Не зная как объявить девушку, камердинер помялся, и две секунды подумав, присовокупил потише:

   — Аглая Ивановна Трипольская!

Девушка была, действительно, хороша собою. Одетая в шелка и бриллианты, стоившие целого состояния, Аглая вела себя непринуждённо.

Она легко двигалась среди гостей и в течение короткого времени очаровала всех присутствующих. Она вовсе не держалась за своего господина, а была как бы совсем сама по себе.

Известный своей сдержанностью князь Валентин, предложил Аглае танец, что, учитывая их сословные различия, уж само по себе было настоящим скандалом и, наверное, половина собравшихся в зале гостей была сосредоточена на этой паре.

Все ожидали тайного знака и краткого отсутствия князя и крепостной девки. Но ни Аглая, ни князь не делали никаких знаков. Они только выполняли изящные фигуры танца, будто бы издеваясь над обществом.

Сам Андрей Трипольский, шокировав общество своим нарядом, с первых же минут будто приклеился к виновнице торжества, чем изрядно смутил Анну Владиславовну.

волосы молодого человека были убраны как у старика. Пудреный парик в три локона с пучком и кошельком. А щегольской костюм был просто неприличным, в особенности в сочетании с подобной причёской.