Но ротмистр лгал. Ничего ещё не было кончено. Виктор и Аглая крылись, и он имел строгое предписание к розыску беглецов.

Через неделю после возвращения Мелкова, Константин Эммануилович Бурса письмом пригласил ротмистра к себе. На Конюшенной давали бал, и Михаил Валентинович был несколько удивлён тем, что Бурса назначил ему время как раз к началу этого пышного приёма.

   — Что-то срочное, Ваше превосходительство? — спросил Удуев, склоняю голову на пороге знакомого затемнённого кабинета. — Вам опять потребовалась моя помощь?

Снизу уже долетали оживлённые голоса, шорох туфель, стук жезла, музыка. Магистр «Пятиугольника» сидел за столом. На его лице прочитывалось сильное беспокойство.

   — Давайте без обиняков, Михаил Валентинович, — сказал он, посмотрев на ротмистра красными от бессонницы глазами. — Теперь мне действительно нужна Ваша поддержка.

   — Слушаю, Ваше превосходительство, — Удуев присел на диване.

   — Вы знаете, что тот лжеграф Алмазов Виктор Александрович с бывшей крепостной девицей, а ныне богатой мещанкой, Аглаей Ивановной Трипольской, бежали из усадьбы моего брата.

Какое-то время Бурса молчал. Молчал и Удуев. Потом Бурса продолжил:

   — Видите ли, Михаил Валентинович, в связи с этим обстоятельством я попал в крайне затруднительное положение. Негодяй Виктор выкрал из тайника и унёс с собой очень важные документы.

   — Какие именно, — вежливо поинтересовался Удуев.

   — В основном это закладные на владение землёй. У Ивана в долгах больше половины Новгородской губернии. Представить себе трудно как Виктор может употребить эти бумаги. Но не это главное, мне деньги брата ни к чему. А главное в том, что Виктор Александрович Алмазов является законным супругом моей племянницы Анны, и в любую минуту может обвинить её как в двоемужестве, так и в похищении его сына, Андрея. Ведь по бумагам мой внучатый племянник Андрюша, — голос его дрогнул, но он продолжал, — является его законным сыном.

   — У меня предписание, — сказал Удуев после ещё одной долгой паузы. — Я должен задержать и Аглаю Ивановну и Виктора Александровича. Оба они обвинены в сговоре против государства.

   — Если Вы их арестуйте, будет ли публичное разбирательство? — быстро спросил Бурса и, поднявшись из-за стола, прошёлся из угла в угол.

Удуев погладил усы. Он ожидал такого вопроса, но никак не рассчитывал на подобную откровенность.

   — Так что, Михаил Валентинович, коли случиться так, что они окажут сопротивление при аресте, — Бурса остановился против Удуева, — пусть случайно получится, что они оба погибнут. Я не буду особенно огорчён.

   — Да где же их искать-то? — сделав вид, что не понял, сказал Удуев. — А коли попадутся, то конечно, — он подмигнул Бурсе, — я постараюсь для суда сохранить им жизнь.

Снизу долетел взрыв громкого хохота, задорно заиграл клавесин.

   — Конечно, — сказал Бурса, возвращаюсь за стол. — Вы правы, ротмистр.

Первый бал после почти трёхлетнего перерыва растревожил Анну Владиславовну. По стечению обстоятельств, её муж, Генрих Пашкевич, не имел своего дома в Петербурге, и с дозволения дядюшки они до времени поселились на Конюшенной. С самого утра Анна поразила Генриха, предложив немного потанцевать вдвоём.

   — Признаюсь Вам, мой друг, — сказал она, спрятав глаза, — я боюсь, что вечером меня пригласят на танец, а я не смогу даже и первые фигуры вспомнить.

Но опасения Анны Владиславовны казались напрасны. Вышедший из кабинета Константина Эммануиловича жандармский ротмистр, был просто очарован её грациозностью как, впрочем, было очаровано и всё общество. Восторженное настроение Анны будто передалось всем собравшимся. Это был фантастический пышный бал. Анна кружилась во всех подряд танцах, не пропуская ни одного. Она улыбалась чужим шуткам, шутила сама, сплетничала с дамами и за всем этим, конечно же, упустила неожиданную перемену настроения своего супруга.

   — Капитан Семён Одоренков, — объявил лакей, стукнула об пол палка.

Генрих Пашкевич побледнел. Что-то дрогнуло в сердце полковника. Дождавшись, когда Одоренков окажется один в курительной, Генрих резко толкнул дверь и вошёл.

Одоренков выпустил дым из ноздрей и, подняв голову, посмотрел на вошедшего.

   — Давно не виделись.

   — Давно, — Генрих присел рядом на турецком диване, раскурил трубку. — До сих пор плечо побаливает.

   — Это после того удара, что я нанёс Вам?

   — Я не в обиде, — Генрих, подражая Одоренкову, выпустил дым через ноздри. — Я не хочу теперь ни с кем конфликтовать, — сказал он, откашлявшись. — Но поймите меня верно. Я теперь совершенно счастлив с молодой женой, и я умоляю Вас, Семён, откажитесь от своей давней обиды. Поверьте мне, Анна Владиславовна небесное существо. Она никак не может быть повинна в том, что Вы убили на дуэли своего молодого друга.

Одоренков без слов докурил свою трубку, поднялся на ноги и только от двери объявил коротко:

   — Ничего не могу обещать Вам, полковник, ничего.

Внимательно следящий за происходящим, Удуев отметил, что Генрих Пашкевич побледнел при появлении нового гостя, а потом постарался уединиться с ним в курительной. Но следующее событие привлекло внимание ротмистра значительно сильней.

Он находился на приличном расстоянии, почти в другом конце зала, когда Анне Владиславовне, мило сплетничавшей в окружении нескольких дам, слуга подал какую-то записку. Анна быстро прочитала записку, скомкала листок, извинилась и вышла из зала. Через минуту она вернулась. Михаил Валентинович так же через некоторое время покинул гостиную. Подозрение, мелькнувшее у ротмистра, подтвердилось — Анна Владиславовна покинула зал только для того, чтобы избавиться от письма. Возле свечи в ближайшей комнате был рассыпан пепел.

«Если это любовное послание, — стоя у стены, размышлял ротмистр Удуев, — то зачем же от него избавляться подобным образом? Она могла кинуть послание куда-нибудь в ящик, запереть на ключ, в конце концов, она могла спрятать записку на груди. Что побудило её к этой предосторожности? Неужели это была записка от Виктора? Необходимо проверить. Я обязан узнать, что там было написано. Но как узнать, от листочка сохранился лишь рассыпанный по столу пепел?»

План родился у ротмистра далеко не сразу.

От того момента, как была сожжена записка, до того момента, как Удуев узнал о её содержании, прошло не менее двух часов. Рядом с Анной, когда слуга принёс письмо, стояли несколько дам. Михаил Валентинович припомнил, что ближе всех находилась графиня Полонская.

Понятно, спросить Анну — впрямую не ответит, обратиться за помощью к Бурсе — глупо, выход один: расспросить как можно подробнее Полонскую. Может быть, любопытная дамочка как-нибудь заглянула через плечо Анны Владиславовны. Но как заставить женщину на балу выдать интимный чужой секрет не подружке, а жандармскому ротмистру? Вариантов никаких. И Удуев пошёл на крайнюю меру.

Только скользнув завистливым взглядом по карточному столу, за которым как раз понтировал молодой Афанасий Мелков, ротмистр прошёл через залу и, пристроившись слева от щебечущей с какой-то другой дамой графини Полонской, стал ожидать удобного случая. Когда появился слуга с бокалами на круглом серебряном подносе, Удуев шагнул к Полонской.

   — Мадам, — произнёс он в ту минуту, когда графиня протянула руку к бокалу. — Позвольте, мадам, рука ротмистра переставила на подносе бокал, — по-моему, Вы перепутали?

Глаза графини жадно вспыхнули, алые губки задрожали, она подмигнула и взяла переставленный бокал.

   — Конечно, я ошиблась, — прощебетала она, глазами показывая на дверь.

Будучи человеком строгих правил, при этом женатым, Михаил Валентинович Удуев никогда не позволял себе подобных вольностей. И теперь, оказавшись с похотливой графиней в маленькой, обитой розовым штофом комнатке, испытал сильное смущение.

   — Ну что же Вы? — спросила Полонская.

Она встала спиной к ротмистру и упёрлась своими маленькими ручками в край клавикордов.