Бешеный гнев овладел Яроном, угрожая вырваться наружу. Этот монстр напал в темноте на Ади и насиловал ее. Из-за него она теперь сидит и плачет дни напролет. Его красивая милая дочь, его Адинька. Будь у него пистолет, он, не задумываясь, пустил бы мерзавцу пулю в голову. Ярон сжал кулаки. Будь он помоложе, прикончил бы негодяя голыми руками. Но он немолод, а значит, должен действовать с умом.

Человек в бейсболке двинулся по улице, Ярон – за ним.

Завтра утром он позвонит следователю Эли Нахуму, ведущему это дело, и преподнесет ему насильника на блюдечке с голубой каемочкой.

Так, сворачивает в переулок. Ярон ускорил шаг. Нельзя упустить его из виду. Однако когда Ярон свернул в переулок, человек был уже в противоположном его конце. Испугался и побежал? Заподозрил, что за ним следят?

Ярон прибавил шагу. Он тяжело дышал, пот струился по лбу, рубашка прилипла к спине. Сказывались напряжение и усталость последних недель. «Доведешь себя до инфаркта, – предупреждала Ирит, – или сойдешь с ума от недосыпа». Шестьдесят лет возраст нешуточный. Двое внуков подрастают. Двадцатичетырехлетняя Ади – средняя дочь. Как бы Ирит не оказалась права, как бы его не хватил удар прямо здесь, посреди улицы. Ну и что же? Он не должен сдаваться. Если Ади будет знать, что ее обидчика посадили, возможно, она быстрее вернется к жизни, оставит позади этот ужас.

Повернув в конце переулка за угол, Ярон остановился.

На улице не было ни души. Загадочного типа и след простыл. Зашел в какой-нибудь подъезд? Как успел? Ярон задыхался, сердце бешено колотилось. Он сделал несколько шагов назад, сел на скамейку и откинул голову, пытаясь унять сердцебиение. Черт! Какая несправедливость! Он был так близок к цели!

Но нет. Еще не все потеряно. Он вдруг увидел, как человек в бейсболке осторожно вышел со двора, оглядываясь по сторонам, по-видимому ища глазами своего преследователя. Скамейка стояла под углом, так что Ярон ясно видел насильника, а тот его – нет. Он нагнулся, почти припал к скамейке, радуясь выпавшей на его долю удаче.

Человек направился в сторону Ярона. Между ними было не больше ста метров. Если он меня обнаружит, все кончено, подумал Ярон, стараясь бесшумно сползти со скамейки. Нужно добраться до конца переулка раньше, чем это сделает насильник. Там можно спрятаться в одном из дворов, а потом продолжить преследование. До угла улицы оставалось всего несколько шагов. Ты справишься, убеждал себя Ярон, вспоминая армейскую юность.

Он шел пригнувшись, не зная, видит ли его тот тип, но заставляя себя не оборачиваться. А вот и вход во двор. Наконец! Можно укрыться за этой колонной. Насильник, не заметив Ярона, быстро и уверенно миновал двор, подошел к автобусной остановке и остановился в ожидании. Ярон вспомнил, что в Тель-Авиве запустили ночной автобусный маршрут по уикендам. А что, если подойдет автобус? Он потеряет след!

К остановке подъехал микроавтобус, и человек в бейсболке запрыгнул внутрь. Все-таки большой город имеет свои преимущества, подумал Ярон, когда меньше чем через десять секунд ему удалось поймать такси.

– Езжай вон за тем микроавтобусом, – велел он водителю, словно персонаж боевика.

Водитель посмотрел с удивлением.

– Давай скорей! – нетерпеливо скомандовал Ярон.

Он вернулся домой под утро. Адреналин гудел в крови, нервы были натянуты до предела. Ярон пошел на кухню и налил себе чашку кофе, потом вторую, третью – все равно уже не заснуть. Ирит он не стал будить. Ей и так нелегко. Несчастье с Ади проехалось по ним катком, утопило в чувстве вины, погрузило в парализующее ощущение беспомощности. Он должен положить этому конец. Ради Ади. Но не только. Ради себя тоже, и ради Ирит.

Ярон считал оставшиеся до рассвета минуты. Хотя во время их последней встречи Эли Нахум сказал, что ему можно звонить в любое время, звонок среди ночи Ярон счел неуместным.

В шесть утра он совсем уж было решил набрать номер, но остановил себя. Нет. Слишком рано. Он читал в интернете, как в полиции проходит опознание подозреваемых в изнасиловании. Собирается целая толпа народу – полицейские, адвокаты. Каково это выдержать жертвам насилия? Одна женщина жаловалась, что подобная процедура опустошила ее, заставила заново пережить ужасное событие.

Он не хочет, чтобы его родная Ади прошла через это. Не хочет, чтобы ей пришлось идти в полицейский участок и отвечать на сотни вопросов под пристальными взглядами копов, отмечающих мельчайшие реакции. И он не хочет, чтобы потом какой-нибудь вязкий адвокат стал расспрашивать ее, почему она колебалась секунду-другую, прежде чем указала на насильника. Ярон видел в кино, что копы способны на какой-нибудь грязный фокус, чтобы поставить под сомнение показания жертвы.

А он хочет другого. Чтобы Ади сразу указала на этого типа. Прямо. Без колебаний, без сомнений. Одна минута – и все. И тогда все будет кончено. Все будет кончено.

Инспектор Эли Нахум ненавидел журналистов. Особенно криминальных репортеров. И больше всех – таких зануд, как Амит Гилади. Его бы воля, он бы слова этому журналюге не сказал. Но… Прошел уже месяц после нашумевшего изнасилования, а расследование нисколько не продвинулось. Центральные издания помусолили несколько дней эту тему и благополучно перешли к другим, однако местные газеты не сдавались. Изо дня в день появлялись сообщения о расследовании, которое топчется на месте, о бездарности полиции, о несостоятельности следователя, ведущего дело. На взгляд Эли, этот крестовый поход был затеян прессой лишь для того, чтобы поднять продажи. Но это нервировало начальство, которое в свою очередь раздраженно давило на него.

Так что у него не было выбора, ему пришлось уступить пресс-секретарю полиции и встретиться в пятницу с Гилади. Битый час он был вынужден сидеть напротив журналиста, слушать колкие вопросы и пытаться объяснить, что, хотя со стороны может казаться, будто история забыта, на самом деле они постоянно занимаются этим делом и уже достигли большого прогресса. Но что этот репортер понимает? Двадцать с хвостиком – ребенок, который хочет казаться мужчиной. Сидит перед ним с серьезным лицом, размахивая авторучкой, как саблей, и важничает. Пяти минут в полиции не продержался бы, этот нуль без палочки.

Нахум проводил взглядом спину журналиста, удаляющегося по коридору, и в изнеможении плюхнулся за стол. Всего три года назад, в рамках общей реорганизации полиции, отдел переехал сюда, в самое сердце современного Тель-Авива. Ему больше нравился старый полицейский участок, шаткое здание с облупившейся краской, построенное еще до образования государства, каждая комната которого дышала историей. Еще он скучал по маленьким закусочным, где готовили еду настолько острую, что от нее прочищались мозги. Здесь все высокотехнологичное, компьютеризированное, тут и там плазменные экраны, а вместо традиционной еды – всюду суши. Полиция пытается стать тем, чем она не является.

Наверно, этот молодой репортер разочарован результатами интервью. Люди считают, что, если преступление не раскрыто по горячим следам, значит, полиция все проворонила. Они и не задумываются о сложностях сыскной работы. В фильмах история заканчивается за два часа, так почему в жизни должно быть не так?

Ну в одном-то он был честен с Гилади: с самого начала расследования дело Ади Регев лежало у него на столе и он не переставал ежеминутно о нем думать. Оно зацепило инспектора буквально в первую же минуту.

Он приехал допросить Ади Регев почти сразу, как только ему позвонили из больницы и сообщили об изнасиловании. Правая сторона лица у нее была вся в синяках, оттого что ее волокли по земле, под подбородком виднелся свежий шов от зашитого пореза, оставленного ножом насильника, глаза опухли от слез. Она сидела на кровати, полностью уйдя в себя, и, как маленькая девочка, жевала кончики волос. Разговорить девушку не получилось – в ответ на большинство вопросов она кивала головой или пожимала плечами. Она и не собиралась никуда заявлять – вот и все, что она сказала членораздельно. Но на исходе субботы, поскольку Ади все выходные не отвечала на звонки, приехали родители и, увидев, в каком она состоянии, с большим трудом убедили ее обратиться в больницу и написать заявление в полицию. Отец стоял подле Ади в течение всего допроса и уговаривал отвечать на вопросы. Мать просто молча обнимала дочку за плечи.