"Тебя так долго искали, что упустить было бы глупо".

Они. Искали. Меня.

Дальнейший разговор с Лолой не клеился. Я быстро замял тему, сослался на головную боль и попросил побыть одному. Приведя кровать в относительно сидячее положение, я откинулся на подушки и уставился в окно, не видя черных веток на светлом небе. Не нужно было даже закрывать глаза, чтоб вынуть из памяти все нужные картинки.

Швабра и убийца из кафе были явно связаны между собой. Теперь моя голова взаправду заболела, но не от раны, а от накопившихся вопросов.

Если начинать с начала, то их было слишком много.

Почему Швабра хотел убить меня? Что за черноту я видел в груди и у него, и у убийцы? Кто был этот убийца, почему он "так долго меня искал"?

К боли в голове присоединилось покалывание в правой руке, какое бывает, когда отлежишь ее. Обычно, помогает растирание или смена положения, но ничего бы не помогло в моем случае. Тошнотворная, пока слабая, но противная, все нарастающая, колющая сотнями иголок боль в несуществующей конечности заставила меня тихо заскулить, закусив край одеяла.

Остальные вопросы тоже не заставили себя ждать.

Почему мой дом там, на Земле, загорелся, будто специально заметая улики моего преступления? Кто перенес меня с путей на насыпь в тот день, когда я потерял руку? Была ли настоящей огненная птица, и если нет, то почему я так хорошо помню запах горелого? Земля подо мной была черной и дымящейся, это точно. Да, и объяснения юного безбородого доктора из той странной больницы с зарешеченными окнами были, мягко говоря, странными. Что вообще это была за больница такая? Что за хрень творится вокруг меня?

Кто я?

--

Домой меня отпустили через неделю, за пять дней до Рождества. Розововолосая медсестра отчего-то ко мне привязалась, называла всякими детскими прозвищами и умилялась, когда в гости заходила Лола. Темнокожий пожилой доктор с бровями-гусеницами, тот самый, что общался со мной летом при поступлении в школу, сейчас занимался моим здоровьем лично. Он порывался оставить меня до Нового Года, но я не горел желанием проваляться в больнице все каникулы и взбунтовался.

Сотрясение мозга и несколько скоб на треснувшей черепушке снаружи выглядели еле заметным шрамиком над бровью и огромным синяком в половину лица. К концу недели он пожелтел и почти перестал болеть, но сходства с ходячим мертвяком я не терял еще долго, посмеиваясь, что могу повторить Хеллоуинский костюм без грима. Осколки аквариума оставили на моем животе сетку тонких линий, после зашивания больше всего похожих на царапины от кошачьих когтей. Все новые шрамы оказались не в пример тоньше и незаметней, чем надутые веревки старых на культи правой руки.

Док каждый раз морщил лоб, когда осматривал меня и мою руку, но больше не заикался о группе инвалидности и протезе, видно помнил, что я отказался летом, и знал, что откажусь снова. Копы ко мне так и не пришли, я часто видел их в холле больницы, но так ни разу не рискнул подойти сам.

Полностью восстановившись физически, я еще долго не мог прийти в себя морально. Несмотря на то, что я действительно был уверен, что ни в чем не виноват, прогнать из головы картинку смерти бармена я не мог.

Если то, что я убил еще одного человека не было для меня таким уж жутким - в конце концов, оба раза я только защищался - то смерть человека, решившего меня защитить, стала в моих мыслей настоящей занозой. Сперва долгие часы в больнице, а затем и дома, лежа на своем диване в гостиной у бабули, я думал о том, почему моя жизнь оказалась так важна - и для бармена, и для убийцы, по-своему для каждого из них.

Знал ли бармен, что может погибнуть, защищая меня, чужого, не так уж близко знакомого ему ребенка? Как он выбрал, чья жизнь важнее?

Но, ведь и я сделал сходный выбор. Я выбрал себя вместо убийцы. Но это как раз понятно, самосохранение - важнейший инстинкт, которому следуют живые существа. А вот бармен ему не последовал. Возможно ли, что причиной была жалость, которую я так ненавидел в людях?

Будь кто-то другой на моем месте, окажись вместо несчастненького ребенка-калеки рядом с ним кто-то менее жалкий, стал бы он ставить на кон свою жизнь?

А стал бы я?

Представить, что чувствует человек, желающий рискнуть, чтоб защитить другого, я не мог. За всю мою жизнь мне ни разу не приходилось так поступать. Некого было защищать. А не имея опыта, не имея в воспоминаниях подходящей картинки, представить свою реакцию не получалось.

Босс пришел забирать меня из больницы вместе с Лолой. Притащив огромную корзину сладостей и заставив нас ее забрать, он похлопал меня по здоровому плечу и пожал мне руку.

- Если не держишь на меня зла, приходите с Доллли обратно, - сказал он со вздохом. - За баром пока я сам стою, но вроде девчонки обещали кого-то найти на праздники... Эх, хорошего мы человека потеряли. Я с ним полтора десятка лет знаком... был.

Босс отвернулся и быстро вытер лицо своей огромной ладонью.

- Вы же сделаете личные тревожные кнопки каждому из персонала? - строго спросила Лола, выглядывая из-за огромной корзины. - И камеры, обязательно камеры!

- Уже сделал, - ответил Босс. - Эх, не знал я, не знал, что обычный честный и законный бизнес может быть таким опасным и сложным!

Проводив нас до самого дома, Босс откланялся и ушел, оставив нас в задумчивости.

- Точно бывший бандит, - с круглыми глазами выпалила Лола, едва мы зашли в квартиру. - Ты слышал, слышал, что он сказал? Про законный бизнес?!

- Ну и пусть, - хмуро ответил я. - Все равно он хороший. Пойдем к ним еще раз, как думаешь?

Лола накрутила на палец одну из кудряшек, глядя на меня с сомнением.

- Даже не знаю. Мне страшно, но поддержать Босса все равно хочется. Да, и работать негде больше... Дадим "У Русалки" еще один шанс!

Потому прямо на следующий день после моей выписки мы отправились в кафе. Лола всю дорогу крепко держала меня за руку, будто боялась, что без нее со мной снова что-то случится.

На ступеньках она застыла, потянув меня к себе.

- Все-таки боюсь я туда входить, - шепотом сказала она, делая большие глаза. - Вдруг там осталась какая-нибудь аура убийства.

Она волнообразно качнула плечами и пошевелила в воздухе пальцами, изображая "ауру".

Храбрясь и улыбаясь, я взялся за ручку двери. На аллее парка было светло, вдалеке слышался шум машин и рождественская музыка.

- Вот чепуха, аура какая-то, - сказал я бодро и громко, открывая дверь, но почему-то втянув голову в плечи и напрягаясь, словно готовый убежать.

Но за дверью был совершенно обычный зал "У Русалки". Пахло кофе, выпечкой и сладостями. На экранах над стойкой шла рождественская реклама. На диване в углу сидела компания подростков, за столиком пила кофе пожилая пара, за другим какой-то студент обложился техникой, катая лекции, две симпатичных девушки сидели за стойкой, флиртуя с короткостриженным мужчиной с военной выправкой. Даже на мой беглый взгляд строгое черное пальто ему совсем не шло, куда больше подошел бы серый комбез.

Аквариум убрали совсем, вместо него стоял новый стол с двумя стульями. В открытой двери коридора перед подсобкой горел яркий свет. Таблички о видеонаблюдении горели в воздухе над входом, у стойки и перед кухней.

Босс сам тоже был в зале, сидел на одном из диванов, как обычно делая записи и общаясь с кем-то по Сети. Увидев нас, он махнул рукой, приглашая к себе за стол.

- Очень рад, что вы решили прийти. Нам всем сейчас тяжело, но придется работать дальше, - сказал Босс, когда мы сели рядом. - Я не особо рассказывал вам о своем прошлом, но весь персонал "У Русалки" связывает нечто большее, чем место работы, да...  Девочкам-официанткам совсем некуда идти, вы можете не знать, но раньше у них были некоторые... эээ... проблемы с законом. А наш замечательный повар скоро выходит на пенсию, его не возьмут ни в одно приличное место. Хотя, конечно, еще влияет то, что у него есть судимость, да.