— Вы должны одуматься, Карпов. То, что вы предлагаете — безумие!

— А это еще нужно доказать, товарищ капитан второго ранга. Если вы вернетесь, вы сможете ознакомиться с историей, которую мы будем писать, и убедиться, победим ли мы. Как только мы закончим свои дела, мы свяжемся с вами снова, если вы останетесь в этом времени, и тогда посмотрим. Но не ждите нас. Весь мир перед нами, Федоров. Я знаю, для вас это самое страшное. Вы хотите сохранить все, как есть, в целости и сохранности, но это явно невозможно. Мы не смогли ничего добиться в 2021, или даже во всех этих сражениях Второй Мировой войны. Но теперь мы непобедимы, и вы знаете это, друг мой. Здесь мы действительно решающий фактор. И это все, что имеет значение. Больше мне сказать нечего. Я желаю вам и адмиралу удачи. Да, я знаю, вы будете судить меня. Но то же самое будет делать время и судьба. Конец связи.

— Карпов… Послушай свой рассудок! Ты не сможешь сделать этого!

Карпов дал Николину резкий знак рукой прервать связь, и сделал это, хотя видел боль в глазах молодого офицера. Он посмотрел на Роденко и остальных, понимая, что это будет самым сложным.

— Я знаю, как вы все относитесь к Федорову, — тихо сказал он. — Но вы все также знаете, что он готов на все, чтобы все осталось точно так, как тогда, когда мы покинули Североморск. Но поймите то, что он не может быть ни в чем уверен, вне зависимости от того, что мы делаем. В том, что он оказался здесь, в 1908 году, было не больше сознательного действия, чем у нас. То есть, он на самом деле никак не контролирует происходящее. Да, трудно отвернуться от него, но мы должны это сделать. Мы здесь, в этих водах, на этом корабле. Мы все решили остаться и сражаться. Так что спасибо Богу за Федорова, но он не понимает, что мы должны делать. Он всегда был белым ангелом, я всегда был темным демоном. Он никогда не поймет меня, как белое не способно понять черное. — Он вздохнул и медленно подошел к командирскому креслу. — Курс 180, скорость двадцать.

— Есть, товарищ капитан. Курс сто восемьдесят, скорость двадцать.

Федоров застыл с выражением шока на лице. Добрынин смотрел на него из кресла рядом с главным пультом.

— Итак, Сатана рухнул с небес и теперь правит в аду, — тихо сказал он. — Не могу сказать, что я удивлен так же, как и вы, Федоров.

— Он сошел с ума, — сказал Федоров сломленным голосом. — То, о чем вы говорите, не так далеко от истины. Девятый круг Ада предназначен для предателей, в особенности, для предателей своей страны[64]. Карпов пытался сделать это все время. Я ощущал это и до того, как узнал, что он здесь. Он намеревался убить Черчилля и Рузвельта на конференции Атлантической хартии. Затем он утверждал, что мы можем уничтожить Мальту или Гибралтар и изменить ход войны. Затем были японцы, а потом американцы. Он все это время искал свое Ватерлоо, и теперь нашел его — здесь!

- Что вы имеете в виду?

— Он совершенно прав относительно того, что корабль непобедим. При умелом маневрировании, в эту эпоху нет ничего, способного представлять для него угрозу. Поэтому я могу только догадываться, что твориться у него на уме. Вероятно, он намеревается бросить вызов японцам и переиграть итоги русско-японской войны. Это достаточно очевидно, но одному черту ведомо, что может начаться дальше. Все, что угодно. Если он развяжет новую войну, это изменит всю историю России, да историю всего мира. Россия, возможно, даже не вступит в Первую Мировую войну. И по-настоящему страшно становиться от того, что у него есть ядерное оружие. В 1908 году.

— И что мы можем сделать? — Добрынин поднял руку. — Вы хотите все-таки отправить Ми-26? Он мог бы достичь Тихого океана, если бы мы взяли только самое необходимое — еду, топливо и эти два стержня. Возможно, хватит даже одного.

Разум Федорова был охвачен хаосом планов и контрпланов, на смену которому приходил ужас от понимания того, что намеревался сделать Карпов. Как он мог что-то решать в такой момент? Он ощущал себя совершенно бессильным. Но просто сидеть и ничего не делать было нельзя. Однако идея искать «Киров» в Тихом океане представлялась бесплодной, и Добрынин выразил ее очевидным продолжением.

— И опять же, даже если он найдет корабль, Карпов может отказаться использовать стержни. Он даже может приказать сбить Ми-26, если захочет[65].

- Золкин был прав, — подавленно сказал Федоров. — И я сглупил, полагая, что смогу доверять Карпову без адмирала Вольского, способного держать его под контролем.

— Технически, Карпов сейчас является действующим командующим флотом. Вольский осуществляет стратегическое командование, но Карпов получил оперативное командование Краснознаменным Тихоокеанским флотом. Фактически, это делает его вашим командиром.

— Да, и что случилось с этим флотом?

— Полагаю, мы этого никогда не узнаем… Если не вернемся и не прочитаем об этом, как и сказал Карпов.

Глаза Федорова внезапно просветлели.

— Да… Это единственное, что мы можем сделать. Мы выполнили свою задачу, и по какой-то причине оказались здесь. Кто знает, почему? Возможно, просто, чтобы узнать, что задумал Карпов, но сделать с этим мы не можем ничего вообще. Вы правы. Он просто откажется использовать стержни.

Добрынин согласно кивнул.

— Значит, мы возвращаемся домой, — категорично сказал Федоров. — По крайней мере, пытаемся. Если мы вернемся, и от мира что-то останется после Карпова, мы сможем узнать, что он сделал. Это будет известно по истории, времена, места, события.

— И что это нам даст?

— У нас все еще будут стержни управления. Это может показаться странным, и я сам еще не все понял, но я думаю, что Карпов прав в одном. В этот год — 1908 — случится что-то решающее. Мы все провалились через какую-то дыру во времени в этот милый уголок ада. Все падшие ангелы собрались вместе, и все должно решиться здесь. Вопрос как? Что мы можем сделать? Идея с вертолетом бесполезна. И весь мой план с «Анатолием Александровым» был бесполезен. Нам не нужен был Орлов. Я был неправ. Не он был демоном, которого мы выпустили в мир. Это был Карпов!

— И что же нам делать?

— Остановить его прежде, чем он сделает нечто необратимое, вот что.

— Но как, Федоров? Корабли на воздушной подушке и морпехи нам тоже не помогут.

— Не здесь… И не сейчас. Сначала мы должны вернуться домой. Добрынин… Вы говорите, что слышите все, что происходит в реакторе, верно?

— Он издает определенные вибрации. Да, я слышу это, словно музыку, если можно так выразиться.

— Значит, попробуем еще раз. Как сказал однажды в шутку доктор Золкин, вы могли бы сыграть партию на реакторе и отправить нас домой. Есть ли возможность корректировать ход процедуры, чтобы что-либо изменить?

— Возможно, — сказал Добрынин, погружаясь в размышления. — Я мог бы изменить порядок замены стержней. Я подметил определенные моменты… Еще на «Кирове». Возможно, я мог бы попробовать сделать кое-что по-другому.

— Определенные моменты? Вы помните, как это было, когда мы смешались вперед?

— В принципе, да… К примеру, каждый раз это был стержень с четным номером, хотя раньше я не придавал этому значения.

— А при последнем смещении?

Добрынин улыбнулся.

— Это звучит странно, но да! Возможно, именно поэтому оно звучало по-другому. Я ожидал, что тональность будет возрастать, но все пошло не так.

— Что же, это уже кое-что. Давайте используем четный стержень, хотя и не пойму, как это может быть связано.

— Все они расположены в разных частях активной зоны, поэтому нейтронный поток может изменяться. Практически, как разные ноты на инструменте, если можно так выразиться.

— А вы сможете вспомнить мелодию перемещения вперед? Это возможно?

— Разумеется. Я слышу это каждый раз, как это случается. Частота понижается, когда мы смещаемся во времени назад, и растет, когда смещаемся вперед. Я узнаю звучание, как только услышу.