— Что это?..

— Часть мозга, которая отвечает за сочувствие и сострадание. Возможно, это повреждение мозга может объяснить, как этому человеку удалось убить и обезглавить собственную дочь и получать удовольствие от убийства людей. А теперь, Винсент, пожалуйста, используйте вашу рацию и вызовите сюда подкрепление. Я сделаю то же самое с Бюро. Нам следует сообщить о жестоком убийстве федерального агента и задержанном преступнике. К сожалению, убийца сейчас полностью погрузился в свое безумие, и общаться с ним придется с большой осторожностью.

Он обернулся, собрал свою одежду и снаряжение, которые валялись в углу. Замерев, д’Агоста наблюдал, как Пендергаст смотрит на труп Лонгстрита. Затем агент сделал медленный, скорбный жест — своеобразный поклон — после чего повернулся к д’Агосте.

— Дорогой друг, я почти подвел вас.

— Ни в коем случае, Пендергаст. Не скромничайте и не наговаривайте на себя. Я знал, что вы не оставите этому ублюдку шансов.

Пендергаст отвернулся, чтобы д’Агоста не мог видеть выражение его лица.

Брайс Гарриман пробрался сквозь обширный, густонаселенный отдел новостей «Пост» и остановился в дальнем его конце перед кабинетом Петовски. Это была вторая внеплановая встреча, на которую его вызвали. Это было не просто необычно — это было неслыханно. Когда он получил сообщение — больше напоминающее повестку в суд — все облегчение, которое он испытал после того, как его совершенно внезапно выпустили из тюрьмы, испарилось.

От этого не следовало ждать ничего хорошего.

Он сделал глубокий вдох, собрался с силами и постучал.

— Войдите, — прозвучал голос.

На этот раз Петовски был в своем кабинете один. Он сидел за столом, покачиваясь на стуле, и играл с карандашом. Удостоив Гарримана мимолетным взглядом, он снова отвел глаза и сосредоточился на своем бессмысленном занятии. Сесть он своему репортеру не предложил.

— Ты читал о пресс-конференции, которую устроило управление полиции этим утром? — спросил он, продолжая покачиваться на стуле.

— Да.

— Убийца — Палач, как ты его окрестил — оказался отцом первой жертвы. Это был Антон Озмиан.

Гарриман снова сглотнул — более болезненно.

— Что ж… я понимаю.

— Ты понимаешь. Я так рад, что ты наконец-то… понимаешь, — Петовски поднял взгляд и уставился на Гарримана. — Антон Озмиан. Ты бы назвал его религиозным фанатиком?

— Нет.

— Ты сказал, что он убивал, цитирую, «чтобы проповедовать городу»?

Гарриман внутренне сжался, услышав свои собственные слова.

— Нет, не сказал бы.

— Озмиан, — Петовски щелкнул карандашом и сломал его пополам, с отвращением выбросив обломки в мусорную корзину, — никак не вписывался в твою теорию.

— Мистер Петовски, я… — начал Гарриман, но редактор поднял палец, призывая к тишине.

— Оказывается, Озмиан не пытался отправить Нью-Йорку никакого послания. Он не обличал коррумпированных, развращенных людей, вроде себя самого, и не пытался донести какое-либо предупреждение массам. Он не делал заявлений о том, насколько разобщена наша нация, не пытался сказать, что обычные рядовые граждане не будут больше терпеть гнет богачей. Он ведь был одним из них! — Петовски фыркнул. — И теперь все мы здесь, в «Пост» выглядим как полные идиоты. И все это благодаря тебе.

— Но ведь полиция тоже…

Небрежный жест заставил его умолкнуть. Петовски нахмурился и продолжил.

— Ладно. Я слушаю. Теперь у тебя есть шанс объяснить ту белиберду, которую ты написал, — он замолчал, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Гарриман отчаянно размышлял, но ничего не приходило ему в голову. Он обдумывал это уже не раз до прихода сюда — с того самого момента, как услышал новости. Но в последнее время на него свалилось слишком много потрясений — арест, обвинение, последовавшее освобождение и новость, что теория о Палаче была неверной — все это оставило его сознание полностью опустошенным.

— У меня нет оправданий, мистер Петовски, — выдавил он, наконец. — Я разработал теорию, которая, казалось, соответствовала всем фактам. Ее даже взяла в оборот полиция. Но я ошибся.

— Теория, которая еще, к тому же, вызвала странные беспорядки в Центральном Парке. И в этом копы теперь тоже обвиняют нас.

Гарриман опустил голову.

После долгого молчания Петовски глубоко вздохнул.

— Что ж… по крайней мере, это честный ответ, — сказал редактор, сев прямо. — Хорошо, Гарриман. Вот, что ты сделаешь. Ты используешь свой изобретательный ум для своей работы и перестроишь свою теорию так, чтобы она соответствовала Озмиану — и тому, что он на самом деле делал.

— Я… не уверен, что понимаю.

— Это называется «перестроение». Ты сделаешь выдержку из имеющихся данных, уплотнишь и обработаешь факты. Ты заставишь свою теорию работать в другом направлении, поразмышляешь о мотивах Озмиана, о которых, возможно, не упомянула на своей пресс-конференции полиция. Добавишь несколько фактов об этих волнениях в Центральном Парке и объединишь это все в один крутой репортаж, который заставит общественность думать, будто мы все это время держали руку на пульсе событий. Мы все еще «Город Бесконечной Ночи», находящийся под каблуками миллиардеров, которые потихоньку затягивают петли на наших шеях. Ясно? А Озмиан — это само воплощение жадности, извращенности, эгоизма и презрения, которые класс миллиардеров испытывает к обычным трудящимся жителям этого города. Все то же самое, что мы писали и до этого. Это и есть перестроение. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил Гарриман.

Он собрался уходить, но оказалось, что Петовски не закончил.

— О, и Гарриман!

Репортер оглянулся.

— Да, мистер Петовски?

— Это повышение твоей ставки, которое я упоминал, помнишь? Я отменяю его. Задним числом.

Когда Гарриман вернулся в отдел новостей, никто не поднял глаза ему навстречу. Все с головой погрузились в работу, сгорбились над ноутбуками и уткнулись в мониторы. Но как только Брайс добрался до двери, он услышал, как кто-то тихим голосом произнес:

— Богатеи, вернитесь на путь истинный, пока не стало слишком поздно...

Д'Агоста не спеша шел следом за Пендергастом по квартире Антона Озмиана в Тайм-Уорнер-Сентер. Как и огромный офис магната на Нижнем Манхэттене, его огромный кондоминиум с восемью спальнями находился практически в облаках. Только вид был другим: вместо гавани Нью-Йорка, снаружи и ниже его окон лежали игрушечные деревья, газоны и извилистые дорожки Центрального парка. Казалось, Озмиан отвергал такую банальность жизни, как проживание на уровне моря.

Команда криминалистов уже давно пришла и ушла. Нашлось очень мало свидетельств убийства Грейс Озмиан, которые можно было бы задокументировать, и теперь здесь осталось только несколько экспертов полиции Нью-Йорка, фотографирующих здесь и там, делающих записи и переговаривающихся между собой шепотом. Пендергаст с ними даже не разговаривал. Он прибыл с длинным рулоном архитектурных чертежей под мышкой и с небольшим электронным прибором — лазерной линейкой. Сейчас он разложил планы на черном гранитном столе, находящемся в огромной гостиной — индустриальный стиль кондоминиума был похож на дизайн офисов «ДиджиФлуд» — и стал их очень подробно изучать, время от времени выпрямляясь, чтобы окинуть взглядом окружающую его комнату. Наконец, он поднялся и измерил комнату с помощью лазерной линейки, обошел несколько соседних помещений, сделав замеры и там, после чего возвратился.

— Любопытно, — заметил он.

— Что? — спросил д’Агоста.

Но Пендергаст отвернулся от стола и подошел к длинной стене, заставленной полированными книжными шкафами из красного дерева, которые здесь и там перемежались предметами искусства, стоящими на постаментах. Он медленно прошествовал вдоль книжных шкафов, затем отступил на минутку, как дилетант, изучавший в музее картину. Д'Агоста наблюдал за агентом, одновременно недоумевая, что именно тот задумал.