— Так? — спросил д’Агоста. — Кто это был?

— Никто. В это время никто не регистрировался.

В этот момент к ним подошел Карри, совершивший целую серию телефонных звонков.

— Лейтенант?

— Что?

— Роланд МакМерфи целый день провел в больнице с установленным калоприемником.

Они покинули вестибюль и оказались на площади перед Финансовым центром «Сисайд», где собралась шумная толпа, выкрикивающая требования и размахивающая плакатами.

— Еще одна акция протеста, — сказал д’Агоста. — Какого хрена им здесь надо?

— Без понятия, — ответил Карри.

Пока д’Агоста осматривался, пытаясь найти путь сквозь кипящую толпу, он начал понимать, что происходит. Здесь, по сути, находились две прямо противоположные группы протестующих. Одни размахивали плакатами и выкрикивали лозунги, такие как «Долой богачей!» и «Обезглавить корпоративных толстосумов!». Их представители были из молодого, неряшливого спектра общества и немногим отличались от той самой оравы, которую д’Агоста помнил по акциям протестов «Захватите Уолл-стрит»[27] несколько лет назад.

Вторая группа была совсем другой — многие из них выглядели молодыми, но были одеты в пальто и галстуки, и больше походили на миссионеров-мормонов, чем на радикальных левых. Они ничего не кричали, просто молча держали плакаты с различными лозунгами, такими как: «КТО ВАМИ ВЛАДЕЕТ?», «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА НОВЫЙ КОСТЕР ТЩЕСЛАВИЯ», «ЛУЧШЕЕ В ЖИЗНИ НЕЛЬЗЯ ПОТРОГАТЬ РУКАМИ», и «ПОТРЕБИТЕЛЬСТВО — СМЕРТЕЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ».

Несмотря на то, что обе группы, похоже, одинаково ненавидели богачей, в тех местах, где они соприкасались, раздавались оскорбления и вспыхивали драки, к тому же по прилегающим улицам на площадь стекалось все больше людей, желающих присоединиться к демонстрации. Пока д’Агоста осматривался, он приметил одного человека, видимо, являющегося лидером более спокойной группы. Это был худой седой мужчина, одетый в грязное пальто поверх того, что походило на сутану священника. Он держал плакат, который гласил: «ТЩЕСЛАВИЕ» с кое-как нарисованным костром под этим словом.

— Эй, только взгляните на этого парня! Что вы о нем думаете?

Пендергаст тоже обратил на него внимание.

— Бывший иезуит, судя по потрепанной рясе под курткой. И плакат, очевидно, является намеком на «костер тщеславия» Савонаролы[28]. Это довольно интересный поворот в нынешней ситуации, вам так не кажется, Винсент? Жители Нью-Йорка все не перестают меня удивлять.

У д’Агосты возникло смутное воспоминание о том, что в итальянской истории был некий сумасшедший по имени Савонарола, но лейтенант так и не смог припомнить, что именно он о нем слышал.

— Эти тихие — они пугают меня больше, чем другой сброд. Похоже, что они настроены серьезно.

— Так и есть, — сказал Пендергаст. — Похоже, мы имеем дело не только с серийным убийцей, но и с движением общественного протеста — или даже с двумя.

— Да. И если мы не разберемся с этим в ближайшее время, в Нью-Йорке начнется гражданская холодная война.

Марсден Своуп вышел в декабрьскую стужу из своей квартиры, расположенной на 125-й Ист-Стрит и глубоко вздохнул, пытаясь избавить легкие от затхлого воздуха своей подвальной студии. После вчерашней акции протеста он чувствовал себя возбужденным. С тех самых пор — то есть в течение восемнадцати часов — Своуп неотрывно сидел за своим стареньким компьютером «Gateway»: в блогах, в Твиттере, в Фейсбуке, в Инстаграм и в электронной почте.

Удивительно, — размышлял он, — как одна небольшая идея за такой короткий промежуток времени смогла вырасти в нечто настолько значительное.

Как будто мир уже давно жаждал того, что он мог ему предложить. Как странно было чувствовать это — после стольких лет труда в безвестности и бедности.

Он сделал еще несколько глубоких вдохов и ощутил небывалую легкость — не только из-за того, что долго смотрел на экран компьютера, но и из-за того, что ничего не ел уже два дня. Он не чувствовал голода, но понимал: чтобы продолжить начатое, ему обязательно нужно что-нибудь съесть. Пусть дух был насыщен, тело уже находилось на грани истощения.

На тротуаре, в ярком холодном зимнем свете, рядом с ним по своим бессмысленным делам шли беззаботные люди, а мимо них проносились многочисленные автомобили. Он подошел к Бродвею и пересек его, прошел под путепроводом, в то время как над его головой проехал поезд, с шуршанием и грохотом направляясь на север, затем он свернул к Макдональдсу на углу 125-й и Бродвея.

Место было занято обычными изгоями, которые пытались спрятаться от холода, согреваясь чашкой кофе, и неизменной группой азиатских парней, играющих в карты. Своуп остановился: здесь находились самые неприметные и бедные люди, которых попирали, которых давили и втаптывали в грязь богатые и могущественные хозяева этого падшего города. Скоро, очень скоро, их жизнь изменится... благодаря ему.

Но не сегодня. Он подошел к стойке и заказал две дюжины Чикен МакНаггетс и шоколадный молочный коктейль, забрал свой заказ и отнес его на столик. С таким же успехом он мог быть невидимкой: никто не узнал его, и никто на него даже не посмотрел. Да и, кроме того, смотреть было особо не на что — невысокий мужчина пятидесяти лет с редеющими седыми волосами, с короткой стриженой бородой, худой и истощенный, одетый в коричневый пуховик Армии Спасения, брюки и подержанные ботинки.

Будучи бывшим священником-иезуитом, Своуп покинул Иезуитский орден десять лет назад. Это было сделано, чтобы избежать изгнания — в основном из-за того, что он не мог молчать и весьма громко выражал свое отвращение к лицемерию Католической Церкви и всему тому богатству и имуществу, которые она накопила за века, и которые напрямую противоречили учению Иисуса о бедности. Как иезуит, он дал обет бедности, но это составляло слишком яркий контраст с непристойным богатством церкви. «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в Царствие Небесное» — по его мнению, это высказывание было самым ясным указанием, которое Иисус когда-либо давал в то время, когда жил на земле. И все же — и он неоднократно высказывал это своим начальникам, к их большому неудовольствию — это было именно тем, что повсеместно игнорировалось многими так называемыми христианами.

Но не теперь. Больше не будет угнетенных, которым придется поступать так же. Решение заключалось не во внешней революции, которую бы поддерживали многие люди, внезапно бросившиеся протестовать. Нет, ничто подобное ни в коей мере не изменило бы жадность человечества. То, к чему призывал Своуп, являлось внутренней революцией. Невозможно в одиночку излечить жадность всего мира, но можно в одиночку изменить себя: проявить приверженность к нищете, простоте и отвергнуть тщеславие.

После этого, упав духом и отчаявшись, он скрылся среди облаков и продолжил свой одинокий крестовый поход онлайн, протестуя против денег, богатств и привилегий. Он был всего лишь одиноким гласом в пустыне — пока по необъяснимой прихоти не присоединился к этой акции протеста. И как только он поговорил с людьми и прошел с ними маршем, он понял, что, наконец, нашел своих единомышленников и свое призвание.

Всего два дня назад, когда Своуп читал об убийствах Палача в «Нью-Йорк Пост», у него появилась идея. Он устроит костер. Символический костер, как тот, который был собран монахом Савонаролой на центральной площади Флоренции 7 февраля 1497 года. В этот день тысячи жителей Флоренции услышали призыв Савонаролы принести на большую площадь предметы жадности и тщеславия, собрать их в кучу и сжечь в символической попытке очистить свои души. И с огромным энтузиазмом горожане откликнулись, выбрасывая косметику, зеркала, непристойные книги, игральные карты, шикарную одежду, легкомысленные картины и другие проявления мирской жадности, а затем подожгли это все, создав гигантский «костер тщеславия».