Они втроем тихо отдыхали на скамейке у станции, а железнодорожники пополняли запасы воды, когда с запада появился другой поезд. Это был короткий состав, ведомый старым обветренным красным локомотивом, за которым виднелись три серых товарных вагона, вагон-купе и два больших товарных вагона, окрашенных в тусклый зеленый цвет. Когда поезд остановился, они увидели, как из пассажирского вагона появились пять вооруженных охранников в коричневой форме НКВД с винтовками с примкнутыми штыками. Федоров проследил за тем, как один из них подошел к первому вагону и поднял металлическую задвижку, а остальные четверо медленно открыли двери.

Из темного внутреннего пространства раздались стоны и донесся запах экскрементов, мочи и немытых тел, несмотря на то, что они сидели за двадцать метров от вагона. Федоров сразу понял, что это была группа заключенных, скорее всего, направляющихся в один из сотен трудовых лагерей, раскиданных по неприступным районам Сибири в огромном «Архипелаге ГУЛАГ».

Эти потерянные души, вероятно, оказались здесь после дикого и неожиданного момента, когда солдаты ворвались в их дома, громко стуча в двери с криками «Otkroite!». Их жалобы или отсутствие каких-либо доказательств их преступления не имели значения. Часто хватало даже того места, где они жили, чтобы их вытащили из их домов среди ночи и загнали в эти уродливые вагоны, направляющиеся в забытье Сибири. После того, как они достигнут своей цели, тех, кто пережил этот гнетущий путь, ожидал допрос «синими фуражками» из НКВД, их «дела» рассматривались на месте, и выносилось решение, определяющее их жизнь на долгие годы — или завершающее ее[8].

Эти люди выглядели так, словно провели в поезде долгое время, изможденные и подавленные. Глаза на напуганных лицах смотрели словно безучастно, словно они отказывались признавать или верить в то, что с ними происходит. Федоров посмотрел на Трояка, покачав головой.

— Добро пожаловать в мир Сталина, — тихо сказал он. — Пока что нам удавалось двигаться на запад достаточно легко, но мы забываем, что произошло в эту войну, страдания, нанесенные нами собственному нарожу, террор и несправедливость.

Трояк кивнул, неприязненно глядя на солдат. Вскоре они поняли, что помимо проветривания тесного вагона, охранник также намеревались убрать всех, кто умер прошлой ночью. Они принялись резко рявкать на людей, сгрудившихся в вагоне, и Федоров заметил, что они указывают руками на человека, лежавшего на засыпанном грязной соломой полу. Они хотели вытащить его, но затем раздался детский плач и женские рыдания, а затем Федоров заметил мальчика, державшего лежавшего старика за руку и плачущего. Он не хотел отпускать его, что вскоре побудило одного из охранников отвесить ему жесткую затрещину, а затем еще одну, отчего ребенок заревел еще громче.

Федоров не выдержал, поднимаясь с места с сердитым выражением на лице.

— Да, мы здесь, чтобы остановить третью мировую, но можем сделать что-то и с этим, твою мать. — Он решительно направился к вагону через пути. Трояк и Зыков сразу поняли, к чему идет и начали пристально следить за вооруженными солдатами.

— Боец! — Крикнул Федоров. — Ты что делаешь! — Он заметил, что солдат, ударивший мальчика, собирался ударить парня штыком, и схватил его за руку, оттащив. Охранник обернулся, замахиваясь прикладом, но увидев на Федорове черную ушанку и награды, остановился.

— Виноват, товарищ полковник. Я думал, это один из них, — он насмешливо кивнул в сторону вагона. Федоров заглянул внутрь, ужасаясь состоянию. Люди были прижаты друг к другу настолько близко, что едва могли двигаться. Из открытых дверей доносился запах смерти. Федоров увидел, что им удалось отодрать одну из половиц в центре вагона, и образовавшаяся дыра служила туалетом. Мысль о том, что этим людям — мужчинам, женщинам, детям — приходилось сидеть над ней на корточках в едущем поезде, вызвала у него отвращение. Две или три женщины тихо рыдали, а мальчик все еще дергал старика за руку, крича «dedushka, dedushka».

— Этот человек умер, — сказал охранник. — Нужно его выбросить.

Федоров подался вперед, заметив, что люди инстинктивно отпрянули от него — от формы, которую он носил. Они не знали его, но, несомненно, видели много людей в такой форме.

— Не бойся, — тихо сказал он, мягко положив руку на голову мальчика, словно пытаясь унять боль после удара. Молодая женщина нашла в себе достаточно храбрости, чтобы встретиться с ним взглядом, смотрела на него, и он поманил ее рукой. — Помогите мне с ним, пожалуйста.

Он сказал мальчику, чтобы он не волновался, а его деда заберут к врачу. Услышал его голос и увидев выражение его лица, люди, казалось, поняли, что он был каким-то другом человеком, несмотря на форму, и двое мужчин решились помочь. Одна из женщин забрала мальчика, а он вытащили тело старика. Охранники просто тупо стояли рядом, думая, что они просто выбросят тело из вагона, и когда Федоров понял это, то резко приказал им взять тело и унести с глаз ребенка.

Федоров повернулся к солдату, ударившему ребенка, с явным гневом.

— Как фамилия, боец?

— Мельников, товарищ полковник.

— У тебя есть дед, Мельников?

— Товарищ полковник?

— У тебя есть дед, я спрашиваю? Что бы ты сделал, если бы он лежал там, на грязном полу? А штык тебе зачем? Ты что, собрался убить ребенка?

— Его дед не настолько идиот, чтобы оказаться в этом вагоне, — раздался жесткий голос, и Федоров обернулся, увидев сотрудника НКВД, выходящего из вагона. Он был похож на офицера и явно не был счастлив.

— Кто ты такой и что здесь делаешь?

По звуку его голоса Федоров понял, что этот человек был начальником охраны поезда, лейтенантом по званию и человеком, привыкшему к боли и страданиям других и по настоящему ответственным за созданные здесь условия. Он понимал, что этот поезд был, вероятно, лишь одним из сотен других, прошедших на восток за этот месяц и хотя он понимал, что это было не более чем бесполезный плевок против накатывающегося на него прилива, он был здесь, перед этим поездом, в этот момент и был, господи, полон решимости что-то сделать.

— Какое мне дело? — Сказал он со всей угрозой, какую только мог выразить голосом. Он повернулся к человеку, выражая свое недовольство сознательным молчанием и глядя на него сверху вниз. На офицере были черные кожаные сапоги над темно-синими галифе и кожаная куртка с позолоченными пуговицами. Через плечо был перекинут кожаный ремень, на котором на левом бедре висела кобура с пистолетом. На другом бедре висел коричневый кожаный планшет. На голове у него была синяя фуражка с золотой звездой на красном околыше. На лице было заметно пятно от сигаретного дыма, и он сделал длинную затяжку прежде, чем затушил сигарету, тяжело дыша.

— Это мои люди, — медленно сказал он. — Это мой поезд, и у нас есть свое расписание. А кто вы?[9]

Федоров проигнорировал вызов.

— Ах у вас расписание? Да? Хорошо. И когда же вы собираетесь отправляться, товарищ лейтенант? — Он добавил немного презрения в голосе, называя звание, так как его собственное звание и знаки различия были очевидны, как и награды — Орден Красной звезды на правой стороне груди, правильным образом расположенный за орденом Отечественной войны I степени.

— Как только накормим этих выродков[10]. А вам какое дело?

— О моих делах не беспокойтесь, лучше подумайте о своих. Состояние этого поезда отвратительно. Немедленно выведите людей из вагонов, затем очистите их, положите свежую солому и накормите всех. Вам ясно?

— Очистить? Мне и моим людям? — Ухмыльнулся лейтенант. — Вы, должно быть, шутите.

— Должно быть, вы оглохли, — быстро парировал Федоров. — И, возможно, еще и ослепли. — Затем он сделал то, что видел однажды в кино, хотя не мог вспомнить, в каком именно. Он встал, вытянув руки вдоль боков напротив лейтенанта, а затем поднял правую руку и громко щелкнул пальцами, словно подзывая злую собаку.