- Как я рада, наконец-то познакомиться с вами, Юлечка!
Вопреки всем моим страхам, получалось достаточно тепло и вполне непринужденно. Адель Мехи - о, Господи! - аэльевна усадила нас за стол, покрытый белой, накрахмаленной, видимо, привезенной оттуда, скатертью, и начала хлопотать. Я, конечно, встала и тоже засуетилась, помогая. Со стороны все это, наверно, напоминало телеспектакль из семейных, серии которых идут по полчаса в день в течение многих лет.
Вдвоем, под беспрестанный аккомпанемент Сержа, опять-таки то насчет бабского содружества, то по поводу импортных красителей с Малой Арнаутской улицы, мы накрыли на стол, вернее, перетащили из холодильника блюда с едой, а посуда уже стояла там, приготовленная заранее.
Наготовила маман кучу всяких салатов: "А вот это свекла с чесночком и орешками, а это - чернослив фаршированный, попробуйте, как вкусно, а вот это - заливная осетринка - семейный рецепт, сто лет не готовила, да уж для такого случая". Все действительно было очень вкусно и все хотелось пробовать. На горячее нас обрадовали жареными пирожками с капустой и курицей, запеченной тоже по какому-то особому рецепту. На десерт был испечен кекс столичный, да еще Серж притащил бутылку кофейно-шоколадного гавайского ликера "Калуа", а я принесла коробку "Птичьего молока" из русской деликатесной, рядом со все той же Рашн бэйкери.
- Ой! - жеманно обрадовалась маман. - Какая прелесть! Ты только взгляни, сынок. - Птичье молоко! - она восхищенно покрутила коробку в руках: - Без всякого сомнения, если у птиц молоко и бывает, то на вкус должно быть именно таким, разве нет? Сто лет не едала.
Удивительно, что эта дама, со всей своей претенциозностью, совсем не раздражала меня. По-видимому, та непосредственность, которую маман, конечно же, спервоначалу просто навязала себе, решив почему-то, что именно эта театральность и должна быть ее манерой поведения, разыгрывалась Аделью Мехиаэльевной столько лет, что вжилась, в конечном итоге, в характер этой женщины, стала ее свойством... А почему я, собственно, так подумала? Разве не бывает от природы непосредственных людей? Ах, моя проклятая мнительность...
- Ладно, маман, хватит тебе прыгать, мы потом все уберем, а теперь, - давайте просто посидим, поговорим, по-хорошему, по-семейному. Дамы, попрошу вас не переглядываться с тревогой во взорах: ничего непоправимого еще не произошло... Маман, сядь спокойно и внимательно осмотри Джульетту.
- Я не Джульетта, я просто Юлия, - попыталась было возразить я.
- Успокойся, тебя никто не намеревается душить...
- Господь с тобой, Сереженька, что ты мелешь... Юлечка, уверяю вас, он великолепно знает Шекспира.
- Я не сомневаюсь...
- А как замечательно он играет на рояле! Сереженька, тебе не пришлось еще сыграть Юлечке что-нибудь из Грига? Знаете, миленькая, когда он родился, ко мне подошла одна сестра, посмотрела на него и сказала: "Вы, мамаша, можете сразу покупать пианино, у вашего ребенка потрясающе длинные пальцы". А вы, Юленька, освоили какой-нибудь музыкальный инструмент?
Я отрицательно мотнула головой, прямо-таки сгорая от стыда из-за этого пробела в своем воспитании.
- А мы нашего Сереженьку даже французскому языку обучали. Моя приятельница была из настоящих дворян. Конечно, отсидела свое, но каким-то чудом, выжила и в конце пятидесятых все-таки вернулась в Москву... Исключительно образованная дама была, и такая приятная!
- Маман, я надеюсь, ты не собираешься мучить гостей воспоминаниями и старыми фотографиями?
- Ну, конечно, миленькая, вам, может быть, интересно будет взглянуть...
Не могла же я ей в лоб сказать, что просто терпеть не могу, когда малознакомые люди часами тычут тебе в физиономию фотографии каких-то совершенно тебе не интересных, одним им известных, да и то давно позабытых, родственников. Тебя развлекают, значит, сиди смотри и время от времени произноси ничего не значащие фразы.
Но тут ведь был свой, особый интерес. Мне самой, своими глазами хотелось взглянуть, а вдруг действительно обнаружу какое-нибудь сходство. Никто однако на этих фотографиях не напомнил мне ни мою маму, ни Мусю. Семейных коллекций в нашем доме вообще не водилось. А если кто из альбомов Адель Мехиаэльевны и походил на моего отца или его родственников, этого я никогда не узнаю.
Серж позевывая заглядывал в альбом через мое плечо. Вдруг я почувствовала, что дыхание его стало напряженным.
- Маман! - тут же воскликнул он. - Посмотри, она же просто вылитая копия деда Гоши.
Адель Мехиаэльевна в сомнении поджала губы.
- Точно, похожа! - радовался Серж. - Одно лицо!
На фотографии был изображен интеллигентного вида мужчина в пенсне и старомодном черном костюме. Решительно ничего общего между этим человеком и собой я не усматривала.
- Я бы не сказала, что так уж... - с осторожностью в голосе возразила маман.
- Нет, ты посмотри хорошенько, - настаивал Серж. - Представь себе, если пенсне убрать... Подумай. Линия бровей... И подбородка... И во взгляде есть что-то такое...
Адель Мехиаэльевна взглянула, подумала, а потом, взяв фотографию в руки, стала вертеть ее во все стороны.
- Вообще-то все возможно в этом мире... Нет, невозможно. Ведь Вадим погиб в сорок четвертом, а Юлечка, конечно же, помоложе...
- Маман, во-первых, расскажи ей, что Вадим - это старший сын деда Гоши, во-вторых, откуда эта уверенность, что в сорок четвертом он погиб, а, скажем, не попал в плен?
Адель Мехиаэльевна пожала плечами: - Все могло случиться, конечно... Из плена тем не менее возвращались.
- А у вас нет фотографии этого... Вадима?
Мне самой показался странным тот шепотом, на который я вдруг перешла.
- Да, деточка, должна быть, разумеется... Вот же я ищу...
- Да не суетись ты так.
По голосу я поняла, что Серж по крайней мере раздражен. Пальцы Адель Мехиаэльевны торопливо перелистывали страницы и действительно казались нервными.
- Господи, да где же она, я ведь точно помню, была же фотография, где они вдвоем, Вадик и Сашенька...
- Сашенька - это мой отец, - мрачно пояснил Серж. - Вадим был его родным братом, только по отцу. Они были очень не похожи внешне: каждый пошел в свою маман.
- Бедная, бедная женщина! - вздохнула Адель Мехиаэльевна. - По слухам, была красавицей. И умерла такой молодой.
- Хорошо, что умерла вовремя, - проворчал Серж. - А не то - попала бы в мясорубку...
- Да.
Маман покачала головой. - Славное было время. Тех, кто умирал в своей постели, считали счастливчиками.
Она провела пальцами по фотографии, на которой были изображены двое. По напряженному сопению Сержа я поняла, что это была та самая фотография.
- Вот они, - прошептала Адель Мехиаэльевна. - Сашенька здесь еще мальчишка, а вот Вадик... Это они на прощанье сфотографировались вместе. Вадик ушел на фронт и почти сразу пропал без вести.
- Вот видишь, - сказал Серж. - Значит, не точно погиб, а только без вести...
- Да откуда же мне-то знать? - ответила маман. - Я же ведь только в пятидесятом познакомилась с этой семьей.
Я молча смотрела на молодых людей, застывших перед камерой. Старший, горделивый, с лихими усиками брюнет, снисходительно обнимал за плечи младшего, светловолосого подростка.
- Это вот мой... - ткнул в светловолосого Серж. - Вернее, станет моим отцом, когда вырастет. Правда, похож?
Я молча кивнула. Я смотрела на брюнета с лихими усиками и мне хотелось заплакать. Может быть, мне хотелось остаться с этой фотографией один на один и плакать очень долго. Даже имени его я не знала. Только об одном проговорилась мама, да и то случайно: он был жгучим брюнетом. Да мало ли их, жгучих? С лихими усиками... К тому же, если он остался жив, то почему исчез? Почему не разыскал семью?
- А может, не мог? Может, его из немецкого лагеря сразу в наш хапанули? Мало таких случаев было?
- Что, твоя мама сидела? - тихо спросила Адель Мехиаэльевна.
