- Может, лучше на моей? - предложила я.
- Чем тебе моя не нравится?
- Боюсь, укачает.
- Я осторожно, - пообещал Серж. - К тому же, до маман недалеко.
Он завел мотор, дернул тот самый стык (или стик? - черт его знает, как правильно) и Шевролет двинулся. Рывок действительно был не очень резким, но я немедленно услыхала какой-то трезвон. Звук был таким громким и таким тревожным, что я тут же вцепилась в рукоятку под окном.
- Что это у тебя звенит?
Правой рукой Серж ткнул куда-то в бок (я просто сразу не заметила жестяную пепельницу, прикрепленную клейкой лентой между двумя передними сиденьями. Чуть ли не до верхов пепельница была заполнена полтинниками и металлическими долларами, теми самыми, которые в казино забрасываешь в игральный автомат, а взамен они высыпаются кому-то другому. Ах, как меня обнадеживал когда-то звон тех высыпаемых другим игрокам монет. Может, в этой шумной копилке собралось все, что я когда-то по простоте душевной спустила в Рино.
- Да ты на автоматах играешь? - поразилась я.
- Ага, - небрежно, как нечто, само собой разумеющееся, сказал Серж. - Мне почему-то больше всего на автоматах и везет: всегда что-нибудь вылетает...
- Видишь, оказывается, не такие уж мы с тобой и одинаковые. Мне никогда ничего не приходит.
- Так не бывает. Просто надо уметь вовремя остановиться.
- Ну да, будто я не пробовала.
Я действительно пробовала. И в карты, и на рулетке... Почему-то играть на машинах для меня гораздо интереснее... Я до сих пор иногда езжу в Рино или Тахо, но, можно сказать, не играю. Так, брошу пятицентовик или два, - не более того. Интересно наблюдать людей за игрой, выражения их лиц, жестикуляцию, как дают чаевые или разменивают на жетоны новую бумажку...
- Пробовала, - повторила я. - Только мне во всем не везет, точно: бросаю, как в прорубь... Ахнуть не успеешь, а сотни нет. Я и перестала играть, довольно давно уже. Обидно только слушать, как из чьих-то чужих машин сыплются монеты.
- Может, тем в чем-то другом не везет?
- А конкретно, в любви, - усмехнулась я. - Если уж четко по пословицам. Ты хочешь сказать, что тебе не везет в любви?
- Ну да! - Серж беззаботно рассмеялся, повернув ко мне голову в пол-оборота, чтобы одним глазом, хоть немножко, но все-таки следить за дорогой. Неважный он, оказывается, водитель, хоть и напускает на себя. И машина у него постоянно дергается, никакой плавности...
Я ужасно боялась, что меня укачает, и вообще в этой машине мне было не по себе, только Серж этого не замечал. Он продолжал разглагольствовать о фортуне, хвастаться какими-то умопомрачительными ставками и выигрышами, наконец, поглядев на меня со значением, вернулся к пословице: - В любви-то больше всего и повезло... И вообще, удачливый я до чертиков!
Мне бы хоть чуть-чуть этой уверенности. Я боролась с тошнотой и молчала.
Серж вернул голову в прежнее положение, чтобы глядеть вперед, чуть-чуть подумал, а затем предложил: - Надо бы нам с тобой пойти вместе сыгрануть... Кто знает, может и твоя фортуна изменится к лучшему...
- А если твоя - к худшему?
- Чему быть... - Серж опять улыбнулся, как будто вспомнил что-то, особо приятное, и мечтательно протянул: - В четыре руки.
- Я думала, с тобой в четыре руки можно только посуду мыть...
Не то, чтобы мне передавалась понемножку его беззаботность, нет... Мне обычно не удается почувствовать себя по-настоящему свободно. Даже, если хорошо, даже, когда очень, неправдоподобно хорошо, все равно сидит в горле какая-то тоска, грызет, гложет изнутри, не дает полностью насладиться счастьем даже на минуту.
- О чем задумалась?
- Правда, зачем тебе этот колокольный звон? На мелкие расходы, что ли?
- Ага.
Существование пепельницы объяснилось на первом же оживленном светофоре, где в самой середине перекрестка, на крошечном бордюре, разделявшем направления движения, торчал бородатый бродяга с плакатиком "Я голоден. Согласен на любую работу за пищу". Серж притормозил, открыл окно и протянул в пространство долларовый кружок. Бродяга торопливо приблизился, взял монету, пробормотал свое привычное "Блес ю" и вдруг приветливо улыбнулся.
- Сроду не видала, чтобы они улыбались, - заметила я.
- Зависит от партнера, - ухмыльнулся Серж.
- То есть, ты им первый улыбаешься?
- Жалко, что ли?
- Ну, знаешь... - сказала я. - Иногда сама даю, но чтобы специально на этот случай деньги держать? Да при том улыбаться? Ты бы его еще в щечку чмокнул.
- Давать надо так, чтобы не унизить, - назидательно произнес Серж.
- Правильно, - согласилась я. - А потом задницу лизнуть.
Лицо у Сержа сделалось нехорошее, видно, его опять покоробил мой выпад. Необходимо было скорее исправлять положение.
- Многие вообще считают, что давать в принципе неправильно, - поспешно отстранив сарказм, уже другим тоном сказала я.
- Я знаю, - кивнул он. - Но меня мало волнует, что многие считают. Маман всегда говорит, что, если человек подходит к тебе с протянутой рукой, ты ему должен в эту руку что-то положить. Притом не бросить, как собаке, а дать, как человеку: ведь ему скверно должно быть, если решился вот так побираться.
- Ишь ты... А потом он же первый над тобой смеяться будет.
- Это его личное дело.
- Или пойдет, да и купит на твои деньги бутылку.
- Это его выбор.
- Шел бы лучше работать, но зачем, когда такие люди, как ты, в стране советской есть.
- Ты это о Калифорнии или о Неваде? - уточнил Серж. Мое глубокомысленное "Ага" он тем не менее проигнорировал, зато, возвращаясь к прежнему спору, сказал, будто отрубил: - Я ему не судья.
Я заедаться не стала, поэтому голос Сержа быстро смягчился: - Да все это понятно. И все, что ты говоришь... И то, что один несчастный доллар никого не спасет. Понимаешь... - в голосе его появилась какая-то нерешительность. - Может, это и против правил... Наверно, я даю все-таки больше для себя, чем для него. Просто, мне легче дать, чем потом всю жизнь мучиться, что просто так мимо проехал. А вдруг именно этот доллар ему бы помог?
- Да, - ответила я. - Я вижу, как высвечивается нимб над твоей головой. А мне гораздо легче проехать, чем потом думать, что надо мной смеются... Видишь, вот и еще одно отличие.
- Бедная ты моя, - протянул Серж, совсем, как вчера. - Значит, над тобой много смеялись?
Я вздрогнула и съежилась.
- А за что? - настаивал он. Понадобилось вот ему зачем-то знать.
- Не хочу об этом говорить.
Я перешла чуть ли не на шепот, смешанный с каким-то странным горловым шипением. - Это страшнее всего, понимаешь? Никогда больше не спрашивай меня об этом.
- Хорошо, - обещал Серж. - Не буду. Мне просто жалко очень, что ты так мучаешься. Ты же по идее добрая...
- Злая, как собака!
- Напускаешь на себя... А на самом деле, я имею в виду, от природы...
- Я забыла, что я есть от природы, - сказала я. - И я не хочу вспоминать: не протянешь долго в этом мире с моей природой. И если уж ты не судья, то не суди и меня.
- Что ты! Зачем мне тебя судить... Мне просто жалко очень, что у тебя все так...
Он замялся, потом вдруг нашелся: - А ты не пробовала сесть, написать?
- Тоже, Франсуазу Саган нашел.
- Нет, правда. Говорят, помогает, когда изливаешь душу бумаге.
- Бедная бумага! - с горечью засмеялась я. - Это только человек все выдерживает, а бумагу жалко.
- Теперь все изменится, - пообещал Серж с жаром. - Вот увидишь. Я за тебя возьмусь. А еще лучше - в четыре руки. Давай?
Тоска с новой силой стиснула мне горло. Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь предлагал мне помощь. Мне так хотелось просто кивнуть, улыбнуться ему, моему любимому, и согласиться: "Давай".
- Это чтоб я раскаялась? - вместо ответа, спросила я. - Ты это имеешь в виду?
- Ага, моя личная Магдалина, - улыбнулся Серж. - Кому нужно твое раскаянье? Просто хочу, чтоб ты оттаяла, вот и всё.
