– Даже близко, – без колебаний согласился я. Дэмиан рассмеялся, и я добавил: – Видимо, все это отражено в образе прославляемой святой, юной, невинной и окруженной цветами пастельных тонов.

– Нет. Это другая святая Тереза. Наша – Тереза Авильская. Она всю жизнь сопереживала страданиям Христа и получала видения, где все утопали в крови. Потом основала новый орден, и папа посадил ее под замок, но она боролась как тигрица и в конце концов победила.

– Надо было так и сказать. Я бы сразу понял, чем она тебе симпатична.

На этот раз Дэмиан рассмеялся громче, и нам пришлось ждать, пока не уляжется его приступ кашля. Но к тому моменту его веселость сменилась благодушием.

– Хочу, чтобы ты понял: я изменился. И для меня это очень важно. – Он внимательно следил за моим лицом, наблюдая эффект, производимый его словами, и видел мое замешательство. – По крайней мере, так говорят. Но человек не знает, то ли он и вправду меняется, то ли качества, что всегда скрывались внутри, выходят наконец на поверхность. Я искренне считаю, что сейчас я стал терпимее, чем раньше.

– Это нетрудно.

– И не таким озлобленным.

Его слова оказались созвучны разговору в обеденном зале в Йоркшире, и это, видимо, отразилось в моей реакции на его замечания. Каким-то образом он это почувствовал.

– Что такое?

– Ничего. Просто на выходных я случайно встретился с Сереной Грешэм, или, как ее сейчас надо называть, Сереной Белтон, и она сказала примерно то же самое. Что во времена вашего знакомства ты был озлоблен и что озлобленные люди либо взрываются, либо вершат великие дела.

– Либо то и другое.

Наш разговор прервало появление подноса с чаем, на котором все было разложено, как реквизит в голливудском фильме, включая тонкие сэндвичи с огурцом и серебряное блюдечко с нарезанным лимоном. Но я понял, что все это для меня. Дэмиан уже не мог есть и пить ради удовольствия.

– Вы глубоко копали, – снова заговорил он, когда Бассетт ушел. – Как она?

– Вполне. Эндрю все так же ужасен.

– Он тоже там был?

Я кивнул, скривившись, и Дэмиан поморщился вслед за мной.

– Я всегда недоумевал, как он в этом доме будет держаться на семейных обедах? – продолжал Дэмиан. – Они там все искрят, как петарды, а Эндрю сидит, точно бревно.

– Думаю, он не знает, что ему нужно держаться, и только на том и держится.

– А ее светлость?

– Почти не изменилась. Жаль, но вместо доброго старого лорда К. явилось каменное изваяние, выкраденное из гробницы церкви капуцинов в Вене. Но его жена примерно такая же, как раньше.

Я рассказал ему о шутке, отпущенной леди Клермонт на мой счет. Рискованное решение, учитывая, что произошло, когда много лет назад моя любовь раскрылась, но сейчас я уже зашел слишком далеко, чтобы соблюдать осторожность.

– Надо было тебе на ней жениться, – улыбнулся он.

– Давай не будем про это!

После всего произошедшего я не удивился, что мой гнев оказался так легок на подъем. Но если я рассчитывал, что Дэмиан устыдится, меня постигло разочарование.

– Я только хотел сказать, что леди Клермонт ты наверняка подошел бы больше, чем Эндрю. – Как обычно, свою роль во всем этом деле Дэмиан не упомянул.

– Или ты. Да кто угодно.

– Нет. Только не я, – твердо сказал он.

Я все не мог освободиться от этой темы. Как только ее вновь помянули, рана заныла так, словно только что нанесенная.

– Зачем она за него вышла? Сколько ей было? Девятнадцать? И ведь даже не из-за беременности. Дочь родилась десять месяцев спустя, вылитая копия Эндрю, ничего неблаговидного. Просто не понимаю.

– Это был совсем другой мир, – кивнул Дэмиан. – Мы все делали не так, как делают сейчас.

– Ты был к ней неравнодушен? К Серене? – Каждое мое слово, как хлыст, оставляло у меня на спине красную полосу.

– Какое замечательное старомодное словечко! – хмыкнул он. – Прямо передача «Женский час» тридцатилетней давности. До какой степени «неравнодушен»?

– Ты знаешь.

Дэмиан помолчал. Потом пожал плечами:

– Я был от нее без ума.

Знал я это или нет? Трудно было сказать после всего, что произошло. Но услышать это от него все равно оказалось потрясением. Как смерть близкого друга после долгой неизлечимой болезни.

– Кто из вас решил уйти? – Я продолжил пить этот яд.

Я видел, что начинаю его раздражать. Мы израсходовали весь запас нашего напускного дружелюбия и возвращались к подлинным чувствам, которые испытывали друг к другу.

– Не хотел, чтобы всю жизнь мной помыкали, – ответил Дэмиан, и я понял, что на мгновение он вернулся в то место, которое так и не покинул. – Помню, однажды, – начал он, помолчав немного, – когда я приехал к Грешэмам…

– Ты ездил к Грешэмам?!

Я не мог поверить услышанному. Где я был все это время? Спал в погребе в заколоченном ящике? Почему я ничего не знал?

– Ты сам знаешь. На бал.

Да, он был прав: я знал.

– Серена меня подвозила. Так я очутился в их квартире. Где она была? Где-то в Белгравии?

– На Честер-сквер. И это был дом, а не квартира.

Дэмиан глянул на меня, вполне понимая, почему я так точно помнил подробности.

– В общем, мы загрузили чемоданы, и потом, когда тронулись, Серена сказала… – Он замолчал и глубоко вздохнул, снова мысленно очутившись в том изящном двухместном автомобиле, который был мне так хорошо знаком. – Она сказала: «Так, все надо хорошенько отрепетировать» – и начала перечислять, что мне надо делать, когда мы приедем, как себя вести, что говорить и чего не говорить ее матери, когда та со мной поздоровается, что делать, когда отец начнет задавать мне вопросы, о чем рассказать брату и сестрам. Она все никак не могла остановиться, я слушал и понимал, что это не для меня. Не хочу туда, где я помеха, где нужно следить, чтобы мои хозяева не пожалели, пригласив меня, где, прежде чем можно будет выйти из машины, нужно пройти курс подготовки, где я нежеланный чужак.

Дэмиан остановился, задохнувшись. Я ждал, пока он не успокоится.

– Понятно, – ответил я.

И я действительно его понимал.

Дэмиан посмотрел на меня так, словно подозревал, что я злорадствую, слушая его признания.

– Тогда я еще сам себе не признавался, но, если честно, думаю, именно тогда я понял, что ничего не выйдет. Всерьез – не выйдет.

– Ты что-нибудь ей говорил?

Вопрос заставил его неловко поежиться.

– Не тогда, – решился он. – Позже.

– Но с того момента все было кончено?

Чего я от него хотел?

– Не знаю. Не могу вспомнить. Я только осознал, что если когда-нибудь женюсь, то семья моей жены будет развешивать на балконах флажки, запускать фейерверки, вырезать объявления в «Таймс», а не закатывать глаза в неодобрительном молчании, осуждая мое неподобающее поведение. Ты видел, что пришлось пережить тому парню, который женился на младшей сестре. Когда они его доконали, он уже был никем.

– А семья Сьюзан развешивала флаги?

Вопрос прозвучал довольно зло, но меня так переполняла ревность, что я был готов убить Дэмиана. Он еще легко отделался.

– Дело в том, – криво улыбнулся он, – что вы меня испортили. Мне не понравились ни вы, ни ваш мир, и мне не нужно было то, чем вы могли похвастаться, но когда я попытался вернуться к своему прежнему кругу, то потерял вкус к их вкусам. Я стал как старая, выжившая из ума леди Белтон: исполнен снобизма, слишком тревожился о ненужных мелочах и сам нуждался в том, чтобы со мной всё «репетировали».

– Значит, Серена отвратила тебя от нашего мира и сделала непригодным для твоего?

– Вот именно.

– Она почти сразу вышла замуж? Когда между тобой и ею все было кончено?

– Довольно скоро… Надеюсь, она счастлива.

Я отхлебнул чая – бессмысленная попытка успокоить растревоженную душу.

– Я бы сказал, не слишком. Но по таким людям, как она, очень трудно это понять.

И снова Дэмиан разглядывал меня с тщанием антрополога, изучающего редкое и непредсказуемое в поведении животное.