– Как чудесно! – воскликнула Дженнифер, оглядываясь вокруг, чем навлекла на себя суровый взгляд своего мужа: любые проявления, выдававшие, что их семья не наведывается сюда регулярно, необходимо сдерживать.
Дженнифер, как и я, конечно, тоже это поняла, но приняла необычное для себя решение: не подыгрывать его тщеславию. Бриджет, естественно, запряталась в одно из своих типичных состояний безмолвной иронии, но у меня не было времени им заняться. Я снова у Грешэмов, на что уже и не рассчитывал, поэтому намеревался насладиться происходящим в полной мере.
Гобеленовая гостиная располагалась в углу выходящего на парк фасада, и легче всего попасть туда было через овальную прихожую в дальнем конце холла, где две двери вели налево, в обеденный зал, и направо, к цели нашего пути. Это было очаровательное место. Стены покрывал тускло-синий муар с кремовыми, позолоченными по краю панелями вдоль нижней части стены. По высоким дверным рамам со вставленными в них десюдепортами[49] крем и позолота поднимались выше, к потолку. На огромных синих пространствах стен была вывешена коллекция гобеленов, увековечивающих ряд воинских побед – насколько я понимаю, герцога Мальборо. Я забыл, почему именно они здесь. Может быть, кто-то из предыдущих Клермонтов внес свой вклад в славу доблестного герцога. Сейчас, когда я это пишу, мне кажется, что именно по этой причине семейство и удостоилось в 1710 году графского титула. Под нашими ногами стелился слегка морщинившийся складками восхитительный обюссонский ковер, на котором стояла роскошная мебель, а самыми впечатляющими здесь были напольные часы, семи футов высотой, на постаменте с украшенным позолотой инкрустированным корпусом. Часы были пожалованы третьему герцогу российской императрицей Екатериной за какую-то личную услугу, но суть ее никто не мог внятно объяснить. Дворецкий, с которым мы разговаривали во время антракта, держал поднос с бокалами, а пара служанок ходила по залу с вином и закусками. Леди Клермонт, с ее удивительным вниманием к деталям, никогда не покидавшим ее, приготовила мини-угощения в форме ангелов на лошади и крохотных, на один укус, гренок с сыром и грибами – все это охотно съедалось, даже после обеда.
– Вот и вы! Мы глазам своим не поверили, когда вас увидели. – Леди Клермонт энергично поцеловала меня в щеку, не признавая двойного поцелуя, появившегося в семидесятых. – Надо было дать нам знать, что вы придете.
Я представил своих спутников, все поздоровались за руку. Одна Дженнифер поблагодарила за приглашение, а Таркин попытался завести разговор про знаменитые часы, о которых он, само собой, досконально знал все. Но леди Клермонт за свою долгую жизнь научилась избегать подобных вступлений и, очень быстро кивнув, улыбкой дала понять, что выслушала достаточно. После чего повернулась к своей престарелой соседке и представила меня.
– Вы помните миссис Давенпорт? – спросила она.
Поскольку женщина выглядела отдаленно знакомой, я кивнул, пожимая морщинистую руку.
– В конце шестидесятых он постоянно здесь бывал! – с веселым смехом пояснила леди Клермонт. – Мы его очень жалели. – Она снисходительно посмотрела на меня, и я почувствовал, как у меня сжалось горло от предчувствия того, что последует дальше, но графиню было уже не остановить, и, оглядевшись, чтобы охватить как можно бóльшую аудиторию, она добавила: – Он так был влюблен в Серену!
И они с миссис Давенпорт весело рассмеялись, вспоминая мои мучительные страдания, которые до сих пор не давали мне спать по ночам и, как мне казалось, были надежно скрыты от всех, кроме меня. Я улыбнулся вместо ответа, показывая, что мне самому смешно, как я с ноющим сердцем бродил по этим очаровательным комнатам. Но ее ровный, спокойный голос приглушил старую боль. Леди Клермонт продолжала болтать о том о сем, о Серене, об остальных детях, о славной погоде, об ужасном правительстве – вся обычная чепуха на коктейльном приеме в загородном доме. Интересно, что она не упомянула о событии, которое давным-давно положило конец моим мечтаниям. А ведь мы оба при нем присутствовали. Сравнительно недавнее американское новшество: представление, будто необходимо все проговорить. Старые английские традиции не будить спящую собаку и заметать мусор под ковер были презрительно отвергнуты. Но кто выигрывает от этого постоянного расчесывания давних болячек? «Нам надо поговорить», – неизменно произносит хотя бы один персонаж в каждой современной телевизионной драме, и зритель уже готов закричать в экран: «Зачем? Пусть все идет, как идет!» Но я не удивился, что леди Клермонт избежала влияния традиции бередить старые раны. В каком-то смысле ее приглашение говорило: «Все в порядке. Как и ты, мы продолжаем жить дальше. И после стольких лет мы, конечно же, снова можем поболтать, как нормальные люди, и ни о чем не вспоминать». Пусть даже она высмеяла мои любовные муки, я оценил ее деликатность.
К тому времени, как я покончил со своими размышлениями, потоки людей разделили нас. Таркин, с восторгом выслушав наш разговор, не мог решиться, то ли воспользоваться подшучиваниями нашей хозяйки как способом принизить меня и тогда повеселиться на счет моего давнего неудачного романа, то ли заключить, что один факт моих частых появлений у Грешэмов, настолько частых, что леди Клермонт даже знала о моей любви к одной из ее дочерей и теперь принимает меня как старого друга, дает мне право на особое обращение. Я оставил его колебаться. Дженнифер ушла в другой конец зала, отыскав кого-то знакомого, и они достаточно весело щебетали. А Бриджет, как обычно считая себя обиженной тем, что оказалась в несвойственной ей обстановке, дулась на меня, поэтому в результате я остался один в болезненно знакомых интерьерах моего прошлого.
Сжимая в руке бокал, кивая и улыбаясь, я протиснулся через толпу обратно к овальной прихожей. По дороге сюда мы быстро проскочили ее, но я хорошо помнил, что она была очень милой. Небольшая, но тонко отделанная и гостеприимная, она была обита легким дамским ситцем и заполнена легкими дамскими предметами. Эта комната служила будуаром, и у стены стоял письменный стол леди Клермонт – бюро, покрытое превосходной резьбой. По нему были разбросаны бумаги, письма и записки. Я обвел взглядом серию миниатюрных фламандских картин, изображающих пять чувств, работы Давида Тенирса-младшего примерно 1650-х годов. Я всегда ими восхищался и сейчас приветствовал как старых друзей. Какие же они утонченные, как детально выписаны! Странно, что с тех пор, как просохла краска, не одно, не два – двадцать поколений родились, строили планы, мечтали, сражались с разочарованиями и умерли. Я прошел к дверям обеденного зала. Они были закрыты, но я повернул ручку и открыл одну половинку, напугав служанку, которая заканчивала накрывать на стол.
– К завтраку больше четырнадцати человек? – улыбнулся я, показывая, что пришел с миром.
Служанка немного успокоилась и ответила с густым и теплым йоркширским акцентом:
– Будет девятнадцать. С теми двумя леди, которые заказали завтрак в постель.
– Я помню, существовало правило, что если гостей четырнадцать и меньше, то завтракали мы в малой столовой. Если больше, тогда накрывали здесь.
Мне удалось завладеть ее вниманием. Ей даже стало любопытно.
– Значит, вы уже бывали здесь? – Она глянула на меня более пристально.
– Да. Было время. Приятно видеть, что ничего не изменилось.
И я не кривил душой. Я с радостью обнаружил, что здесь, в этом обособленном уголке моей жизни, все по-прежнему, хотя все остальное в ней изменилось. Позже я узнал, что и это отчасти иллюзии. В семидесятых поместье пережило кризис, из которого успешно выбралось в середине восьмидесятых стараниями нового талантливого управляющего.
Подобная история со счастливым концом была типична для многих знакомых мне семей до их временного падения. Могла оказаться типичной и для всех, если бы многие не поддались самому опасному из современных веяний среди родившихся в богатых семьях: желанию доказать себе и всем, что их деньги есть отражение их собственных мозгов и таланта. Преимущество этого убеждения в том, что оно избавляет от необходимости испытывать благодарность к предкам и уважать преуспевающего приятеля, который пробился к успеху своими силами и теперь может заявить свое моральное превосходство над теми, чье завидное положение обязано заслугам других людей. Недостаток этой позиции в том, что она неверна. Не желая принимать эту данность, по всей стране богатые, но недалекие аристократы, следуя наущениям консультантов, лишенных ума и чести, беззаботно ввязывались в проекты, сути которых не понимали, и делали финансовые вложения, не приносившие дохода, до тех пор, пока собственное невежество не приводило их к краху. Могу назвать человек двадцать своих знакомых, чье состояние насчитывало бы на несколько миллионов больше, чем сейчас, если бы они остались в спальне и не спускались вниз. И еще несколько тех, кто начал, имея все, а закончил ни с чем. Женщины, которые, как правило, прагматичнее и испытывают меньше потребности гордиться своими деловыми качествами, проявили себя более здравомыслящими людьми. Леди Клермонт наверняка не разрешила своему обожаемому супругу встать у руля – или хотя бы рядом, – когда возник вопрос об управлении наследством семейства Грешэм.
