– Покажете мне магазин? – спросил я.

Последовала пауза, в воздухе повисло нечто невысказанное. Полагаю, это было всего лишь мужское стремление Филипа представить себя как равного мне в достижении жизненного успеха, что даже при моих достаточно скромных достижениях могло оказаться непростой задачей, когда я увижу его бизнес своими глазами. Или, может быть, это Люси внезапно поняла, что после совместно проведенного дня я увезу с собой впечатление, будто у них не все идет гладко. Большинство из нас питает затаенное желание, чтобы сверстники видели нас преуспевающими, но сейчас эти желания Люси оказались под угрозой.

– Конечно, – помолчав, все же кивнул Филип.

Меня не удивило, что магазин оказался бестолковым. Знаменательно, что его разместили в бывшем загоне для скота, переделанном на скорую руку и без должных вложений. Непременные деревянные прилавки и полки навевали бодрый, хотя и натужный оптимизм. Яркие разноцветные объявления над ними неестественно крупными красными надписями от руки объявляли о дух захватывающем разнообразии товара: «Свежие овощи! – кричали они. – Домашние джемы и конфитюры!» Но в этом навевающем зевоту пустом помещении они приобретали гнетущий и жалкий вид, как у человека, который одиноко сидит за обеденным столом в бумажном колпаке. Пол был дешевый, потолок плохо покрашен. Как я и предвидел, весь магазин был забит предметами, которые никто в здравом уме не захочет купить. Помимо консервированных паштетов из дикого кабана или гусиных крылышек, там были устройства, не дающие вину в холодильнике потерять аромат, и шерстяные стельки для рыбалки. Подарки для рождественских чулок, которые мог купить и подарить только тот, кто ничего не знает об этой традиции. Мясной прилавок выглядел особенно непривлекательно, даже для такого плотоядного существа, как я, и начисто отбивал охоту исследовать его подробнее. Единственный покупатель расплачивался за цветную капусту. Если не считать его, в магазине было пусто. Мы молча озирались.

– Вся беда от этих «моллов»! – Филип растянул последнее слово, неуклюже изображая американский акцент в попытке обратить свою тоску в шутку. – Понастроили их. Не угнаться за ценами, только в трубу вылетишь.

Я задумался, говорить или нет, что в трубу они, похоже, вылетят в любом случае.

– Везде говорят, что люди сейчас беспокоятся об экологии, им важно, где выращены продукты, но… – Он вздохнул.

Вместо задуманного ироничного пожатия плечами у Филипа бессильно сгорбилась спина. Искренне признаюсь, что в тот момент мне было его невероятно жаль. Не важно, что раньше я его недолюбливал. В конце концов, мы ведь были знакомы очень долго, и я не желал ему зла.

Известно, что суровые периоды истории характеризует не структура рынка, не амбиции, которыми движим новый владелец фабрики или новая хозяйка гостиницы, не новый прорыв на театральных подмостках и не новый триумф на политической сцене. Все это не меняется от эпохи к эпохе. Иным становится уровень инерции жизни, протекающей за ярким и строгим фасадом. В более мягкие времена, как те, на которые пришлась моя молодость, во всех социальных классах, на каждом уровне общества люди скромных способностей могут легко плыть по течению. Для них найдется работа. Им устроят жилье. Чей-то дядюшка похлопочет. Чья-то матушка замолвит словечко. Но когда обстоятельства становятся жестче, то, как сейчас, выигрыши крупнее, но путь тяжелее. Слабаков выталкивают локтями, пока они не упадут и не соскользнут в пропасть. И неквалифицированных рабочих, и нерасторопных землевладельцев одинаково сминает система. Они не могут с ней совладать и оказываются сброшенными с дороги. Одним из тех, кто оказался на обочине, был Филип Ронсли-Прайс. Подсознательно он считал, что бравада поможет ему удержаться, что у него есть шарм и связи и все получится, как бы он ни решил прожить жизнь. Увы, связи оказались ненужными, шарм – фикцией. Сейчас ему под шестьдесят, и никого не осталось в живых, кому было бы дело до того, пошел он ко дну или еще держится на плаву.

Я никогда не симпатизировал Филипу в молодости, но сейчас я пожалел его. Его раздавили наши «интересные времена», и подняться ему было уже не суждено. Впереди его ждали попытки хоть как-то свести концы с концами, коттедж в наследство от кузины и попытки сдавать его, надежда, что его упомянут в завещании, когда последняя тетушка прикажет долго жить, беспокойство о том, смогут ли дети выделять ему какую-то сумму регулярно. Только на это оставалось рассчитывать, и можно было лишь гадать, согласится ли Люси до конца все это с ним разделить. Зависело от того, какие еще ей представятся возможности. Мы оба все понимали, когда неловко пожимали друг другу руки на улице.

– Приезжай еще в гости, – сказал Филип, зная, что я больше не появлюсь.

– Приеду, – солгал я.

– Не жди следующего раза так долго. – И он ушел к своим просторным прилавкам и пустой кассе.

Люси проводила меня до машины. Я остановился:

– Ты добралась до исходной причины состояния Маргарет? – (Она озадаченно глянула на меня.) – Ты сказала, что заболевание наследственное, но ни с твоей стороны, ни со стороны Филипа не нашлось никаких следов.

– Именно. Конечно, меня одолевали самые мучительные подозрения. Я все время думала, что надо было тщательно изучить медицинскую карту Дэмиана.

– Но ты этого не сделала.

– Нет. Я уже была готова во всем признаться и скрепя сердце предложить посмотреть его карту, но тут мы узнали, что от той же болезни в детстве умерла тетя Филипа, старшая сестра его матери. А его мать даже об этом не знала. И другие ее дети тоже не знали. Теперь ты можешь себе представить, каково нам было в те дни. Им всем просто сказали, что Отец небесный забрал к себе их сестру, потому что любил ее. И всё. – Она поморщилась.

– Как вы узнали?

– Просто повезло. Моя свекровь разговаривала со своей матерью, которой тогда уже, наверное, был миллион лет, и по какой-то причине свекровь рассказала ей о Маргарет. До того мы ничего не говорили бабушке о болезни, потому что не хотели ее волновать. Но на этот раз она наконец узнала правду, и у нее сразу полились слезы, как из пожарного крана, и она, плача, все и выдала.

– Бедная женщина!

– Да, бедная старая женщина. Конечно, она винила себя, и отчасти это ее и доконало. Мы все убеждали бабушку, что ее вины нет, что эта болезнь больше не убивает и так далее, но мне кажется, ей было уже все равно, – печально улыбнулась Люси. – Так загадка и разрешилась. Трагедия в том, что тетю легко могли спасти, правильно подобрав лекарства, но это происходило в двадцатых годах, когда все лечение сводилось к горячему питью и холодным компрессам, да еще выдирали гланды прямо за кухонным столом. Но главное, что Маргарет с тех пор больше не болеет.

– Тебе не было жаль?

– Жаль чего? – На этот раз она и впрямь меня не поняла.

– Что она явно оказалась дочерью Филипа, а не Дэмиана.

Это было жестоко с моей стороны. Вряд ли ей легче будет жить и думать о рае, будучи запертой в преддверии ада.

Но Люси лишь улыбнулась, и на секунду из-под морщин проступила озорная женщина-ребенок, какой она когда-то была.

– Даже не знаю. В то время – нет, потому что вся драма разрешилась, и это было невероятным облегчением. Позже – может быть. Немного. Но пожалуйста, не выдавай меня!

Мы поцеловались, и я уже сел в машину, когда она постучала в окно:

– Если увидишь его…

– Да? – Я ждал.

– Скажи ему, что я помню его. И пожелай удачи в будущем.

– В том-то все и дело. Не думаю, что у него есть будущее. Если и есть, то не слишком долгое.

Это заставило ее замолчать, и, к моему удивлению, на секунду мне показалось, что Люси сейчас заплачет. Наконец она снова заговорила, мягче и нежнее, чем за все это время. А может, чем когда-либо в жизни.

– Тогда тем более. Передай ему мой самый-самый сердечный привет. И скажи, что я желаю ему только хорошего. Ничего, кроме самых добрых пожеланий.

Люси отступила назад от машины, и я кивнул. Судя по этому безыскусному панегирику, отношение к ней Дэмиана было далеко не таким, как я ему приписывал.