– Так странно, что это взволновало жителей города, – заявила Шелли Мэниголд из Висконсина. – Для меня гораздо страшнее думать о положении женщины в американском обществе, чем о том, что делает, запершись у себя в доме, какой-то чокнутый.

Еще «Леджер» сообщила, что в школе у Уолтера Драгонетта почти не было друзей, а оценки варьировались от "а" до «эф». Одноклассники вспоминали, что Уолтера отличало «странноватое» чувство юмора. В свое время он буквально бредил убийствами «Голубой розы» и даже баллотировался под этим именем на должность классного казначея, но набрал всего два голоса. В шестом классе он собирал на улице трупики мелких животных и тренировался, очищая различными способами от мяса их скелеты. В восьмом классе он по секрету показывал друзьям коробку из-под сигар, в которой лежали косточки, как он утверждал, руки пятилетнего ребенка. Те, кто видел, говорили потом, что на самом деле это была обезьянья лапка. В выпускном классе он как-то несколько дней притворялся слепым – приходил в школу в темных очках и с тросточкой, а потом однажды почти сумел убедить классного наставника, что страдает амнезией. За время обучения в старшей школе Карл-Стэндбург он дважды очерчивал мелом на полу спортивного зала контуры лежащих тел. Уолтер сказал Полу Фонтейну и сержанту Хогану, что это были контуры тел людей, которых он на самом деле убил, еще учась в старшей школе.

Драгонетт признался в том, что еще в семьдесят девятом году убил ребенка по имени Уэсли Драм после того, как занимался с ним сексом на заброшенной автостоянке. И еще, когда он учился во втором классе старшей школы, как раз в тот год, когда он баллотировался под именем «Голубая роза» на должность казначея, он убил одну женщину, которая подобрала его, когда Уолтер голосовал на дороге. Он заколол ее армейским кинжалом, когда женщина остановилась на красный свет. Уолтер не мог вспомнить ее имени, но точно помнил, что ударил ее прямо в грудь, а потом – еще два раза, пока до нее доходил постепенно смысл происходящего. Схватив ее кошелек, Уолтер выпрыгнул из машины за несколько секунд до того, как переключился сигнал светофора. Ему было очень стыдно, что он украл кошелек, и Уолтер с удовольствием вернул бы семье этой женщины четырнадцать долларов семьдесят восемь пенсов, которые нашел внутри, если бы кто-нибудь сообщил ему ее адрес.

Обе эти истории соответствовали хронике нераскрытых убийств Миллхейвена. Расчлененное тело пятилетнего Уэсли Драма (правда, обе кисти были на месте) нашли на заброшенной автостоянке за колледжем Аркхэм в семьдесят девятом году, а в восьмидесятом, когда Уолтеру Драгонетту было пятнадцать лет, из машины, задерживающей движение на перекрестке Двадцатой улицы и бульвара Аркхэм, извлекли тело тридцатичетырехлетней матери двоих детей Аннетт Балмер, умершей от глубоких ножевых ранений.

Уолтер с готовностью «оказывал полиции помощь», как назвала это «Леджер» в расследовании нераскрытых убийств прошлого.

Я продолжал листать газету, сознавая постепенно, что волен теперь делать все, что мне захочется. Эйприл Рэнсом выходила постепенно из комы, человек, признавшийся в ее убийстве, был арестован. Маленький сумасшедший монстр, называвший себя Мясником, будет теперь надолго отстранен от своих забав и удовольствий (или что он там испытывал, убивая людей и занимаясь сексом с их трупами). И никакого шестидесятилетнего отставного солдата, вернувшегося из Кореи или Германии, который бродит по Ливермор-авеню в поисках новых жертв. Никакого розового сада на заднем дворе домика убийцы в Пигтауне. Прошлое по-прежнему спало в могилах моих предков на Пайн-Нолл.

Я сложил газету и сделал официантке знак подойти к столику. Когда девушка зашла в мою кабинку, я сказал ей, что понимаю, почему сегодня так трудно сосредоточиться на работе.

– О да, – сказала она потеплевшим голосом. – В Миллхейвене обычно не случаются такие вещи. Это так неожиданно.

Когда я позвонил Рэнсому из вестибюля отеля, мне ответил электронный секретарь. Значит, Джон или еще спал или успел уехать в больницу.

Я вернулся к машине, сел за руль, свернул на Ливермор-авеню и, проехав под мостом, направился в сторону Шейди-Маунт.

Мне очень не хотелось возиться со счетчиком автостоянки, поэтому я свернул с Берлин-авеню на одну из боковых улочек и поставил машину перед небольшим домиком из красного кирпича. Из окна второго этажа свисал флаг, а к огромной арке над входной дверью была привязана желтая лента. Я пошел по пустой улице, гадая про себя, пришла ли в сознание Эйприл Рэнсом, и представляя, как она открывает глаза и спрашивает, где она и что с ней произошло.

Я вдруг ясно понял, что сегодня мой последний день в Миллхейвене.

Открывая дверь больницы, я задумался на секунду над тем, как назову свою незаконченную книгу. А потом, впервые за долгое время, книга вдруг проснулась к жизни внутри меня, и тут же захотелось написать главу о детстве Чарли Карпентера. Оно наверняка было сплошным кошмаром. Впервые за несколько месяцев я увидел своих героев в цвете и в трех измерениях, почувствовал, как они вдыхают воздух большого города, думая о том, что им необходимо в этой жизни.

Все это занимало мое внимание, пока я ждал лифта, пока поднимался вверх. Я едва заметил двух полицейских, зашедших вслед за мной в лифт. Рации на поясе обоих громко потрескивали, пока мы поднимались на третий этаж. Выйдя из лифта, я почувствовал, что иду все равно как под охраной. Полицейские обошли меня с двух сторон и свернули в коридорчик, ведущий к посту медсестер.

Я свернул вслед за ними за тот же угол. У поста полицейские повернули направо и стали пробираться к палате Эйприл Рэнсом сквозь непонятно откуда взявшуюся толпу. Эта самая толпа состояла из полицейских, детективов в штатском и нескольких людей, напоминавших гражданских чиновников, и занимала весь коридор от поста медсестер до поворота к палате миссис Рэнсом. Сцена эта неприятно напоминала толпу перед домом Уолтера Драгонетта. Казалось, все собравшиеся разговаривают друг с другом, разбившись на маленькие группки. Над ними висела атмосфера отчаяния и усталости, ощутимая почти физически, как висящий в воздухе сигаретный дым.

Один из копов подозрительно посмотрел на меня, когда я поравнялся со столом медсестер, перед которым сидел почему-то в кресле-качалке офицер Мангелотти. Голова его была обвязана бинтом, на котором виднелось чуть выше правого уха красное пятно. Над качалкой склонился человек с монашеской тонзурой, который что-то тихо говорил Мангелотти. Тот поднял вдруг голову и увидел меня. Человек с лысиной выпрямился и оглянулся. Передо мной была клоунская физиономия и длинный нос детектива Фонтейна.

Губы его изогнулись в печальной улыбке.

– Один мой знакомый хотел бы с вами повидаться, – сказал Фонтейн. Под глазами его висели огромные мешки.

Из коридора, ведущего к палате Эйприл Рэнсом, на меня двинулся полицейский в форме ростом около семи футов.

– Сэр, если вы не работаете в этой больнице, вам придется очистить помещение, – начал он, оттесняя меня назад. – Немедленно, сэр.

– Оставь его в покое, Сонни, – распорядился Фонтейн.

Огромный полицейский обернулся к нему, чтобы убедиться, что правильно расслышал. Наблюдать за ним было все равно что следить за движением большого синего дерева. За спиной полицейского двое мужчин вывезли каталку из одной из палат в конце коридора. На каталке лежало закрытое белой простыней тело. Еще трое полицейских, двое мужчин в белых халатах и еще один – в легком синем костюме вышли из комнаты вслед за каталкой. Лицо последнего мужчины показалось мне знакомым. Прежде чем синее дерево заслонило мне обзор, я успел увидеть Элайзу Морган, прислонившуюся к внутренней стене круглого коридора, чтобы пропустить мимо каталку.

Пол Фонтейн встал рядом с огромным полицейским. Он напоминал ручную обезьянку этого великана.

– Оставьте нас вдвоем, Сонни, – приказал Фонтейн.

Великан прочистил горло и кивнул: