Мне показалось, что весь привычный, обычный мир провалился в тартарары – дома, люди, собаки, солнце, все, – и осталась лишь тьма, в которой бродят примитивные создания, первичные твари, бывшие до солнца и луны, которых невозможно себе представить. Локкен, лежащий в траве, увидел то же, что и я, и закричал во второй раз. Я знал, что он закрыл глаза.

Алисон из последних сил вбежала на крыльцо и скрылась в доме. Вихрь и то, что было в нем, устремились следом, вышибив дверь.

Я вспомнил, что в гараже осталась еще одна канистра бензина, и в полном отчаянии, не зная, поможет это или нет, побежал туда. Сгибаясь под весом десяти галлонов жидкости, которые, казалось, тянули меня вперед, я поспешил обратно.

В прошлую ночь у пруда я был готов умереть; теперь мне вдруг захотелось жить. Локкен наполовину заполз в кусты и лежал там, издавая невнятные звуки. Его рубашка пропиталась кровью. В доме все было тихо. Я вновь увидел перед собой бедного Дуэйна, бедного Белого Медведя – как они висят на деревьях, словно гнилые плоды, – и непривычное чувство, похожее на любовь, бросило меня вперед.

Я зашел на крыльцо с тяжелой канистрой в руке. Пахло чем-то, похожим на воду, текущую из могилы. Я вошел в комнату, которую приготовил для Алисон Грининг. Там как будто ничего не изменилось, но все потемнело, набрякло водой, и запах могилы был здесь гуще, чем на крыльце. Алисон Апдаль сидела в кресле, подтянув к себе ноги, будто готовясь пнуть кого-то. Думаю, она не видела меня – ее лицо было застывшей белой маской.

– Я не отдам тебя ей, – сказал я. – Я тебя выведу. Во всем доме вылетели стекла. Девушка в кресле выгнулась. Глаза ее закатились.

– Вставай!

Она попыталась подняться. Удовлетворенный тем, что она в состоянии двигаться, я принялся разбрызгивать вокруг бензин из канистры. “Если мы погибнем так, – подумал я, – это лучше, чем...” Я снова увидел тела, висящие на деревьях.

Она была там, я знал это; я чувствовал ее близость. Чувствовал присутствие враждебной силы, как тогда, в лесу. Алисон Апдаль встала, выставив вперед руки, как слепая. Пол в комнате был покрыт грязью, в углу я заметил островок проросшего мха.

Потом я увидел тень на залитой бензином стене – маленькую, бесформенную, но с человеческими очертаниями. Я отшвырнул пустую канистру. Ветки царапали стены снаружи.

– Майлс, – тихо сказала Алисон Апдаль.

– Я здесь, – бесполезное утешение.

В разбитое окно кухни ворвался ворох листьев. Я слышал, как они шуршат в воздухе.

Тень на стене сгущалась. Я взял девушку за руку и вытащил из кресла.

– Этот запах, – она была на грани истерики. Похоже, она заметила сгущающуюся тень на стене. Земля на полу двигалась, собираясь в круги.

– Я сейчас зажгу спичку, – сказал я. – В это время ты должна выбежать на крыльцо. А потом беги что есть силы.

Она с ужасом смотрела на тень, которая делалась все темнее.

– Я однажды хоронила собаку... и после этого... Тень стала трехмерной, выступая из стены, как барельеф. Воздух наполнился шуршанием листьев. Я подумал, что комната как будто уплывает куда-то по бесконечной реке. Я сжал плечо Алисон.

– Давай. Быстрее!

Коробка спичек была у меня в руке. Воздух вокруг зашипел. Я вытащил сразу пять или шесть спичек и попытался их зажечь. Вспыхнуло пламя, и я бросил спички как можно дальше от себя.

Вспышка на миг ослепила меня. Потом я увидел не тень, не фигуру из листьев, не тварь из преисподней – живое существо. Может, будь я к ней ближе, я заметил бы отличия – слишком толстые жилы на руках или другой цвет глаз, – но передо мной стояла во плоти и крови девушка из далекого 1955-го. Даже сейчас, когда вокруг бушевал огонь, она заворожила меня, как заворожила бы сладкой болью любого мужчину.

Она не улыбалась, но ее серьезность лишь подчеркивала очарование всех ее черт. Позади нее полыхали языки огня, и я увидел, что кончики пальцев на одной ее руке уже горят. Но она продолжала удерживать меня – бесстрастно, с серьезностью, сулящей больше, чем я мог или осмеливался представить.

Вверху раздался звук, похожий на вздох. Пламя рыжим факелом устремилось по узкой лестнице. Я шагнул к двери, не оборачиваясь. Мои волосы и брови трещали от жара.

Я понял, что она отпускает меня. Контракт заключен; мне позволено жить ради ее тезки, дочери Дуэйна. Теперь горела уже вся ее рука.

Она позволила мне дойти до двери. За это время выражение ее лица, ее любимого лица не изменилось ни на миллиметр. Я повернулся и побежал – от огня и от ее взгляда.

Старый дом пылал за моей спиной, как Волшебный Замок Дуэйна. Он и был волшебным замком; я чувствовал, что часть меня осталась внутри его. Я двадцать лет был привязан к нему. Несколько часов назад я думал, что начал новую жизнь, но теперь до меня дошло, что новая жизнь – всегда продолжение старой. Я испытывал одновременно тяжесть и облегчение, думая о том, что обязательства, которые я добровольно взвалил на себя, остаются со мной, хотя все происшедшее и наполнило их новым смыслом. Дочь моего кузена стояла у ореховых деревьев, глядя на меня. Когда я увидел выражение ее глаз, я ощутил дрожь. Я отвернулся и стал смотреть на дом. Позади стонал Дейв Локкен.

Теперь уже весь дом был охвачен пламенем. Я засмеялся при мысли о том, что Дуэйн не знал, что у меня тоже есть Волшебный Замок. Он заплатил за свое незнание и за ту ночь, когда они одолели меня.

– Тут была... был кто-то, – выдохнула Алисон Апдаль. – Я думала, ты умер.

– И я думал так же. Я не знал, что смогу это остановить.

– Но ты смог.

– Не знаю. Не знаю.

Дом превратился в один ревущий костер. Она повернулась ко мне.

– Я видела что-то ужасное, – сказала она. – Майлс...

– Мы видели это тоже. Потому он и такой, – я указал на Локкена, который теперь стоял на коленях и смотрел на огонь красными воспаленными глазами. Его рубашку покрывали пятна крови и рвоты.

– Если бы ты не пришел...

– Тебя бы убили. И меня тоже.

– Но теперь она... то, что было – оно не вернется?

– Не знаю. Не думаю. Во всяком случае, она не вернется так.

Дом готов был обрушиться, и я чувствовал, как новый жар опаляет мое обожженное лицо. На ладонях вздулись ожоги. Каркас дома колыхался в пламени, как корабль, готовый улететь.

– Когда я хоронила собаку, она пахла так же, – сказала Алисон. – Как внутри.

Крыльцо целиком исчезло в стене пламени. Дом вздохнул, как усталый ребенок, и беззвучно осел.

– А если она вернется, то какой? – спросила она.

– Такой, как мы.

– Твой отец и я любили ее, – сказал я. – Думаю, он и ненавидел ее тоже, но он назвал тебя в ее честь, потому что он любил ее сильней, чем ненавидел.

– И он убил ее, верно? И свалил все на тебя.

– Он был там. Но убил ее отец Зака.

– Я знала, что это не ты. Я хотела, чтобы ты сказал это там, у пруда. Я думала, что это папа, – ее горло судорожно подпрыгнуло. – Я рада, что это не он.

– Да.

– Я чувствую... усталость. Больше ничего.

– Да.

– Я чувствую, что могла бы много сказать или вообще ничего не говорить.

– Я знаю.

В центре дома еще оставались две комнаты, стены которых жадно облизывало пламя. В колонне огня чернела неподвижная тень, едва заметный сгусток темноты.

Дейв Локкен начал подниматься на ноги.

–Мой отец... – она взяла меня за руку; и ее пальцы были холодны.

– Мы не успели. Мы с Локкеном нашли твоего отца и Белого Медведя. В лесу. Жаль, что мы не смогли ничего сделать. Локкен их привезет.

Тень в сердце огня на миг сгустилась, потом исчезла. Я обнял ее, чувствуя, как ее слезы обжигают мне кожу.

Я отвел ее в свою машину. Я не мог больше оставаться здесь. Локкен смотрел, как мы отъезжаем, но ничего не сказал. Мои руки и лицо болели, но боли я не чувствовал. Я в последний раз оглянулся на дом. Прощай, бабушка; прощай, Волшебный Замок; прощай, Алисон. Прощай. Может быть, ты вернешься – лицом в уличной толпе, аккордом музыки из раскрытого окна, ребенком. Как бы то ни было, ты всегда со мной.