Переговорил я с Безуглым, с Берзариным, они мне: ничего не поделаешь, придется тебе восстанавливать положение.
У меня близ переднего края находился 48-й гвардейский. Его я и двинул. Правда, артиллерия крепко обработала высоту, и через полчаса мои опять были на ней. Больше гитлеровцы не совались, только по ночам все грозили: «Ну, гвардейцы, мы еще вам покажем...» Да только показали не они нам, а мы им месяц спустя...»
Примерно за двадцать дней до решающего наступления офицеров штаба армии построили на поляне перед блиндажами. Ясный июньский день клонился к исходу, солнце щедро ласкало зелень кустарников и травы. Мы ждем, недоумевая, зачем нужно это построение. И тут показался Берзарин. Рядом с ним шел незнакомый нам генерал-лейтенант в повседневных отливавших золотом погонах, при орденах и медалях, ярко сверкавших на темном кителе, — высокий сухощавый брюнет, обликом похожий на южанина, с вертикальными мазками черных усиков.
— Товарищи офицеры, разрешите представить вам нового командующего! — голос Берзарина взволнованно дрогнул, мне даже показалось, что на глазах его блеснули слезы. Коротко поблагодарив нас за прежнюю службу, он выразил надежду, что мы будем столь же старательно исполнять обязанности и под началом нового командующего. И Берзарин поспешно ушел.
Мы остались с новым командующим генералом Людниковым. Иван Ильич Людников, герой Сталинграда, не производил каких-либо перемещений, ритм жизни не менялся, подготовка к новой операции шла полным ходом. Мне непонятна была причина перемещения командующих, я не мог объяснить ее читателю, поскольку не имел на этот счет под рукой документов, и в романе веду дело так, словно смены и не происходило. К тому же, объяснение причин увеличило бы без нужды объем романа, не добавляя чего-либо существенного. Позднее мы узнали, что Берзарин был назначен на 5-ю ударную армию и его имя упоминалось в связи с Ясско-Кишиневской операцией. Берзарин был первым комендантом Берлина И погиб во время прогулки на мотоцикле вскоре после Дня Победы. В военных мемуарах рассказывается лишь об этом последнем периоде его жизни, и я горжусь тем, что мне удалось в своем романе, хоть и поверхностно, осветить значительный восьмимесячный период его боевой деятельности.
Гвардейские дивизии, назначенные для прорыва, были выведены в ближний тыл для подготовки. Лишь генерал Квашнин командовал 17-й гвардейской с декабря 1942 года, а в 19-й и 91-й гвардейских дивизиях командиры менялись, и перед началом операции ими командовали полковники П. Н. Бибиков и В. И. Кожанов, вскоре получившие звание генералов. Полоса прорыва была намечена левее существовавшего уже плацдарма на реке Лучесе. Три дивизии готовились прорвать гитлеровскую оборону на шестикилометровом участке и затем веером разворачиваться на северо-запад, чтобы у берегов Западной Двины сомкнуться с войсками 43-й армии и замкнуть кольцо окружения вокруг Витебска. Для прорыва создавалась должная плотность огня — сто пятьдесят орудий и минометов на километр фронта. Артиллерийская подготовка планировалась на полтора часа.
Войска не просто ждали дня наступления, они вели настойчивую разведку. За примерами мне не приходилось обращаться к архивам, я многих разведчиков знал в лицо: это и мой однополчанин ПНШ-2 А. Катаргин; и командир разведроты 17-й гвардейской дивизии И. И. Горобец, имевший за войну четыре тяжелых ранения и всякий раз возвращавшийся в свою дивизию; и командир взвода разведки из 134-й стрелковой дивизии В. В. Карпов, и многие другие. Так в марте 1944 года подпольщикам Витебска удалось сфотографировать схему инженерных сооружений противника вокруг Витебска. Нужно было передать эти сведения войскам. Разведуправление фронта поручило выслать в город нашего разведчика. Выбор пал на Владимира Васильевича Карпова — в прошлом чемпиона по боксу Узбекской ССР, имевшего на своем счету десятки «языков», владевшему и немецким языком. Под «сабантуй» — гром артиллерийского налета — он благополучно пересек вражеские траншеи и в форме немецкого солдата на какой-то повозке с возницей-русским добрался до города. На явочной квартире ему вшили в петлицу воротника пленку, и вечером он отправился назад. Двадцать километров по снегу, в обход вражеских батарей и складов, вконец измотали его. И вот последняя траншея, за которой проволочные заграждения и наши. По траншее ходит часовой. Володя залег у бруствера, чтоб ударить рукояткой, пистолета часового по голове и после этого быстро преодолеть траншею и проволоку. Но он вымок и замерз, в усталой руке не оказалось должной силы, и часовой, получив удар, с криком бросился по траншее. Пришлось его пристрелить. Поднялась беспорядочная стрельба. Володя перепрыгнул траншею, достиг проволочного забора, вскочил на проволочную нить, чтобы перешагнуть на другую сторону. И тут, от удара в голову, он потерял сознание. Очнулся от каких-то толчков в бок. Это гитлеровцы подкопали снег под заграждениями и лопатами старались подтянуть его на свою сторону. Собрав все силы, Володя вскочил и во весь дух пустился к своим окопам. Гитлеровцы опешили, а когда пришли в себя и начали стрелять, он был уже в полусотне метров от них и скрывался в кустарниках. Там он снова потерял сознание и пришел в себя оттого, что его перевернули на спину, теперь уже свои разведчики. «Какой-то недобитый фриц», — услышал он. «Я свой. У меня важные сведения. Сообщите в разведотдел», — успел сказать он. Ранение в голову давало себя знать.
За этот подвиг Владимир Васильевич Карпов получил звание Героя Советского Союза.
О подвиге другого разведчика Антона Филимоновича Бондаренко, так же как и о подвиге Карпова, я узнал десятилетия спустя после войны. Бондаренко был командиром взвода разведки в 19-й гвардейской дивизии. Командир полка разрешил ему отпуск, чтобы разыскать родителей в освобожденном Киеве. Уже друзья ему собрали в мешок продукты на отпуск и подарки родным, уже надраены до блеска сапоги и пуговицы. Дело за отпускными документами. Его вызвали в штаб дивизии и вместо отпуска предложили... взять «языка». Неделю он изучал передний край противника в полосе будущего прорыва, объект поиска — пулеметное гнездо. План поиска был разработан до минут. Восемь разведчиков, как в песне, появившейся в то время, лежат в тридцати метрах от пулеметной точки. Вместо двух гитлеровцев в эту ночь возле пулемета — три. Разведчики слышат их веселый разговор, смех, это третий рассказывает, как он провел время в отпуске в Германии. Пулеметные очереди, время от времени посылаемые наугад, свистят над головой разведчиков. Поверь мне, молодой читатель, что невеселое это занятие — лежать под пулеметом, когда любая очередь может стать и последней. Разведчики волнуются, их сотрясает нервная дрожь, но сигнала все нет, словно время остановилось. Наконец несколько тяжелых снарядов падают за окопом, гитлеровцы приникают к земле, а разведчики стремительно бросаются вперед.
Один гитлеровец пытается бежать и получает удар ножом в спину, второй тяжело ранен и умирает на полпути в нейтральной полосе. И только третий жив и с охотой дает показания в штабе. А Бондаренко во время броска получает очередь пуль в ноги, и товарищи выносят его к своим.
Лишь в октябре выходит он на костылях из госпиталя и попадает в Киев, куда собрался было в июне.
За два дня до наступления гвардия занимает скрытно окопы на исходном положении. 23 июня, рано утром, раздается гром артиллерийской подготовки. Сотни орудий молотят по окопам противника. Полчаса. Гитлеровцы не выдерживают огня и бегут. Их замечает пехота, и хотя до конца подготовки еще целый час, батальон гвардии майора Федорова поднимается в атаку. Одновременно с гвардейцами 19-й дивизии поднимается батальон капитана Кутенкова из 17-й гвардейской. Это стихийный порыв бойцов, и командарм Людников дает приказ переносить артиллерийский огонь и поднимать в атаку остальных. Все понимают, что, если дать гитлеровцам даже полчаса, они взорвут за собой мосты через Лучесу и осядут в окопах на ее западном берегу.
Пехота, танки, самоходки идут в атаку. Взвод корпусной разведки под командованием гвардии лейтенанта Марии Бойко нацелен на захват одного моста. В составе разведчиков еще две девушки — Шура Петрова и Клара Архипова. Остальные — молодые ребята.
