Утром 8 ноября 1944 года в прорыв вошли гвардейские дивизии. Развернувшись веером, они в первые же часы овладели населенными пунктами на витебском большаке и за ним; Лучиновкой, Ковалево, Жирносеки, Заболотье, Осиповщиной. Все это более чем в десяти—пятнадцати километрах за линией фронта, который продолжал держаться по сторонам от прорыва. «Лучиновский пузырь» — так окрестили эту операцию в штабе армии.
Даже вступая в новую операцию, гвардейские дивизии не были укомплектованы личным составом и на одну треть. Так 45-й гвардейский стрелковый полк 17-й гвардейской дивизии имел всего один неполный батальон. Подполковник Шкуренко Николай Иванович, принявший этот полк накануне наступления, через три дня был ранен: осколком снаряда от «фердинанда» его ударило касательно, обожгло грудь, забило дыхание. «Я упал на выходе из блиндажа. Замполит Брагин говорит Максимову: «Товарищ начштаба, командир убит, принимай командование полком». Я это слышу, а ни звука произнести не могу. Максимов отвечает: «Я через своего командира полка переступать не могу». Радист уже передает комдиву: «Шкуренко «черный» — то есть убит. В эту минуту я застонал. Все в блиндаже закричали «Жив!» и начали оказывать мне помощь...»
Я привожу этот бесхитростный рассказ ветерана, чтобы молодые читатели яснее осознали величие подвига наших воинов. Идет контратака на малочисленный батальон, в котором едва остается до полусотни солдат, движется десяток «тигров» и «фердинандов» и под прикрытием их огня — немецкая пехота. И тут Шкуренко, минуту назад лежавший замертво, просит дать два залпа «катюш». Безуглый отвечает начальнику штаба дивизии полковнику Караке: «Шкуренко вывернется». Но Карака настаивает: Шкуренко три дня не просил помощи, значит, сейчас она необходима! И Безуглый разрешает использовать один залп.
Для бойцов батальона это был гром среди ясного неба.
Лейтенант Иньков Юрий Павлович пишет, что, когда поют песню «Высота», у него всегда перед глазами своя высота. «...В батальоне уже все заметили, как на опушку леса выползли «фердинанды», выползли нахально и навели жерла орудий на окопы. Я приказал снять пулеметы в окоп. Воздух сотрясся от мощного залпа «фердинандов» и нескольких пушек. Взметнулась ввысь стена земли и пыли, и потом уже долго, то поднимаясь, то оседая, висела в воздухе. Снаряды рвались в разных местах на участке батальона... Вдруг один из снарядов разорвался рядом, и у меня как будто что-то лопнуло в ушах, разрывы я стал чувствовать только по содроганию земли — я не слышал.
...Атака началась: гитлеровцы быстро продвигались вперед. Слева глухо застрочил пулемет из взвода моего товарища лейтенанта Бублика, но второй у него молчал. Молчал и пулемет моего сержанта-казаха. Раздались винтовочные выстрелы и автоматные очереди, наша артиллерия сосредоточила свой огонь на «фердинандах». Немцы приближались, стреляя на ходу, но должны были залечь, многие навсегда, от выросшей прямо перед их цепью сплошной огненной стены залпа «катюш», на подмогу которых не рассчитывал никто в батальоне...»
Обстановка тех дней отражена в романе довольно верно. Однажды утром член Военного совета генерал Бойко Василий Романович зашел к Берзарину сильно озабоченный: ночью в гвардейские дивизии не смогли пробиться машины с продовольствием и боеприпасами, не эвакуированы раненые. Дорога под обстрелом немецких автоматчиков. Надо было выправить положение немедленно, и Берзарин выехал на место. Он тут же собрал разведчиков, из ближних батарей с полсотни артиллеристов и приказал им прочесать лес и уничтожить вражеских автоматчиков.
14 ноября гитлеровцы по всему фронту армии отошли на новый оборонительный рубеж.
Передышки долгой не делали: в декабре дивизии 5-го гвардейского корпуса наступают на правом крыле Армии вдоль Суражского шоссе. Когда гитлеровцам удается приостановить наступающих, гвардейцев перебрасывают на левое крыло. Бои шли тяжелые, требовавшие от воинов огромного напряжения всех сил. Шкуренко вспоминает, как он, выполнявший из-за ранения должность начальника оперативного отделения дивизии, ночью узнает: ему и командиру полка Шебелеву присвоены звания подполковников. Хотелось обрадовать и поздравить Шебелева, который в эту ночь вместе с командиром соседнего 52-го полка должен был овладеть вражеской траншеей. А в шесть часов утра узнает, что Шебелев и Валевич убиты осколками одного снаряда. Сразу два командира полка.
В эти же последние дни уходящего 1943 года, 26 декабря, вела свой последний бой четвертая рота 875-го стрелкового полка за высоту у деревни Ковшири. Я узнал об этом коллективном подвиге месяц спустя, прочитав в армейской газете «Балладу о двадцати семи» фронтового поэта Аркадия Евсеева. Двадцать семь героев были посмертно награждены орденами Отечественной войны. Десять лет спустя, работая над романом, я не мог пройти мимо этого подвига. Неважно, что мне неизвестны были все двадцать семь фамилий. Ход боя я представлял зримо, хорошо зная и местность, и события, потому что тоже был в те дни на передовой, лишь в трех—пяти километрах правее. Я не мог в романе назвать полк и его командира, подполковника Токарева Тимофея Федоровича, руководившего этим боем. В то время мне было неизвестно, к какому полку принадлежала рота Бесхлебного.
Краеведы 40-й минской школы совершили гражданский подвиг, отыскав родственников погибших воинов, чтобы вручить им награды. Думаю, что заинтересовались этим они не без помощи моего романа, иначе откуда бы появились упоминания об укреплениях «Медвежьего вала». Да и описания самого боя в газете «Красная звезда» за 19 и 20 января 1967 года очень сходны с моими и разнятся разве только фамилиями.
«Ах, зачем вы погубили всю роту Бесхлебного! — писал мне маршал Малиновский Р. Я., когда я, в большой неуверенности, отдал ему свою рукопись на суд. — Вы убиваете у молодого читателя надежду». Я не мог оставить без внимания совет человека, желавшего мне добра, и в романе Бесхлебный, Владимиров, Мазур остаются в строю полка.
Прав был маршал Малиновский: не могла погибнуть вся рота Бесхлебного, хотя на братской могиле в Воронах на плите и выгравированы имена всех двадцати семи. Следопытам удалось установить, что выполз к своим раненый Рапуков, вылечился и до 1963 года жил в Краснодарском крае. Тяжелораненых, истекающих кровью солдат Капинуса и Кобыльченко взяли в плен гитлеровцы. Капинус вскоре умер от заражения крови, а Кобыльченко пережил плен, был освобожден Советской Армией, подлечен в госпитале и жил в Полтавской области, не ведая, что награжден «посмертно». Его вызвали в Минск и в торжественной обстановке вручили орден, пролежавший двадцать три года. Ему и семье Владимирова.
В зимних боях 1943 года была добита 197-я пехотная дивизия противника, обесславившая себя казнью Зои Космодемьянской. Остатки дивизии, сведенные в 197-й фюзилирный батальон, были уничтожены в июне 1944 года. В армейской 28-й танковой бригаде служил брат Зои — Александр, об этом не раз упоминалось в печати. Месть. Правая месть за погибших владела многими.
В первых числах января 1944 года на время смолкли жестокие бои за деревню Синяки — ключевую позицию на левом крыле армии. Ею овладели воины 19-й гвардейской дивизии, об этом писал мне участник тех боев Шахов Василий Кузьмич.
В отражении вражеских контратак гвардейцам помогли танки 28-й бригады, в числе которых был один трофейный «тигр». На его башне было написано «За Угловского!» Это был танк, подбитый бронебойщиком Угловским на Суражском шоссе в декабре, воином 1-го гвардейского корпуса. Анатолию Угловскому посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. В 1945 году я участвовал в подготовке выставки Первого Прибалтийского фронта, и там была выписка из Указа о том, что подбитый «тигр» остается на могиле Угловского как памятник.
Но «тигру» еще предстояло повоевать. Танкисты осмотрели танк и нашли, что ему необходим малый ремонт и можно его использовать. Снарядов к нему достаточно. Они отвели его в мастерские, и на его место поставили другой, подбитый. «Тигр» воевал против, фашистов не только под Синяками, но и в дальнейших сражениях армии. В составе 28-й танковой бригады он дошел до Каунаса. Там след его я потерял. Возможно, красных следопытов этот факт заинтересует и они отыщут тех, кто состоял в экипаже трофейного танка.
