Квашину было под пятьдесят, он многое пережил, был несправедливо осужден и почти год провел в читинской тюрьме, но потом его оправдали и вернули в армию. Всей своей долголетней службой показал он преданность советской власти, и несправедливое осуждение не оттолкнуло его от партии. Березин ценил ум и осторожность Квашина, давно знал его и безгранично верил, что в решительную минуту он все поставит на карту ради победы и не остановится ни перед чем, ибо осторожность его кончалась там, где наступало время склонить успех на свою сторону...

— Как выйдете за большак, — говорил ему Березин, — сразу готовьте две линии окопов и сильный противотанковый резерв. Только тогда дальше, и то лишь двумя полками. Третий держите на большаке. Вперед разведку, разведку и еще раз разведку! Без нее ни шагу. Обо всем доносите. Помните, что малейшая ваша оплошность, и — вся наша ударная группировка окажется в мешке! Значит, я могу на вас положиться?

— Будет исполнено, товарищ командующий! — ответил Квашин.

— Желаю успеха! — подал руку на прощание Березин, и Квашин ответил равным по силе пожатием.

Гвардейские дивизии под заслоном частей Безуглова развернулись и устремились на юго-запад. В первые же часы боя они перерезали большак Лиозно — Витебск и, сметая небольшие разрозненные подразделения противника, стали веером разворачиваться в глубине фашистской обороны. Была занята на большаке деревня Лучиновка, вытянувшаяся вдоль дороги на добрых два километра. В это время полки Безуглова сдерживали яростные контратаки врага на Королево. Над землей поднялись дымные столбы, всюду горело, взрывалось, трещало, грохотало, в небе появились штурмовики и истребительная авиация.

Поступавшие телеграммы каждый час приносили все новые и новые сведения о продвижении войск, об отбитых контратаках, захваченных пленных и трофеях. Только у основания прорыва — вправо и влево от полосы, в которой был нанесен удар, — фронт оставался без движения, и там царило подозрительное затишье. Внимательно вчитываясь в телеграммы, Березин старался разгадать, что задумали гитлеровцы.

— В чем дело? — в который раз, всматриваясь в карту, спрашивал себя Березин и, не находя ответа, ерошил свои густые волнистые волосы. — Почему они не отходят?

От пометок красным карандашом и подтирок резинкой карта затерлась, покраснела. Фронт прогнулся в сторону Витебска. Вмятина, сделанная войсками, узкая у основания, дальше расширялась и вытягивалась на двадцать километров в глубину, напоминая очертанием рыбий пузырь. В центре была Лучиновка. Там были основные силы армии, десятки тысяч людей, которые по приказу шли вперед и не знали, не должны были даже думать о том, что глубокий прорыв в этой войне не раз превращался и может превратиться в опасную мышеловку, в окружение, стоит только командующему проглядеть, увлечься звучным красивым «вперед!»

Березина тревожила создавшаяся обстановка. Сознание своей личной ответственности за исход операции не давало ему покоя, хотя все шло пока хорошо. Вот только противник до сих пор медлит, не проявляет ясных намерений. Эта неясность висела над Березиным, как дамоклов меч... «Чего Гольвитцер тянет, чего выжидает?..»

В раздумье он подошел к небольшому сейфу, где хранились бумаги, достал тонкую серую папку с надписью: «Генерал от инфантерии Гольвитцер». Раскрыв ее, Березин пробежал глазами несколько строк:

«...Тысяча девятьсот шестнадцатый год — Восточный фронт в свите Гинденбурга.

...Генеральный штаб.

...Сороковой год — поход во Францию.

...Сорок первый — Восточный фронт, наступление на Москву».

Березин вздохнул: «Безукоризненная служба. Опытный волк... — Он стал перелистывать характеристику Гольвитцера, составленную разведчиками. — Ага, не столь уж он неуязвим: «Зимой сорок первого года, во время контрудара сибирских дивизий, весь пятьдесят третий армейский корпус в панике бежал, бросив позиции в районе Ефремова...» Ну, что ж, постараемся и под Витебском создать подобные же условия. Главное — спокойствие!»

Здесь же Березин натолкнулся на измятое письмо — свидетельское показание девушки, угнанной в Германию, — показание, открывающее вид и на частную деятельность Гольвитцера как помещика.

Вспомнив офицера-разведчика, доставившего это письмо из-за линии фронта, Березин усмехнулся: сделав большое, нужное дело, он стеснялся тогда своего изорванного маскхалата, разбитых сапог и краснел. Чудак!

Потом он взглянул на фотографию, подклеенную на отдельном листе. Окруженный офицерами с наглыми сытыми лицами со снимка смотрел небольшого роста сухощавый генерал. Чуть приметное высокомерное выражение застыло на его лице Гольвитцер!

Березин резко захлопнул папку «В чем же дело? Не свертывать оборону ни на север, ни на юг от прорыва — это значит надеяться ликвидировать прорыв!» Он на минуту представил себе Гольвитцера, так же, как и он, склонившегося над картой, на которой, конечно же, отмечен такой же растекающийся в сторону Витебска пузырь.

«Что бы я сделал? — постарался Березин взглянуть глазами противника на обстановку. — Проще всего и заманчивей — это ликвидировать прорыв, срезав его у основания. Возможно, и он сейчас думает о такой попытке. Вполне... Ну, что ж, Квашин предупрежден... Почему же в таком случае они медлят, не атакуют? Неужели наши не заметили передвижения его частей?»

Он снова углубился в чтение телеграмм, стараясь найти какую-нибудь мелочь, пропущенную им, деталь, которая натолкнула бы его на правильный ответ. Кроме контратак на Королево — ничего! «Видимо, ждут, когда в бой ввяжутся все наши силы, чтобы потом кинуть свой резерв и зажать нас в кулак. Судя по характеристике, от Гольвитцера можно ожидать всего. Посмотрим!»

Сняв трубку телефона, Березин пригласил Семенова. Тот вошел в комнату быстрым стремительным шагом. Его походка, выражение лица говорили: «Я занят, мне дорога каждая минута, поэтому приказывайте короче, что необходимо сделать, и я сделаю».

Березин жестом пригласил его сесть, указал на карту:

— Как вы смотрите на такое положение?

— Несколько дополню обстановку. Нашими соседями замечено движение эшелона из Витебска на станцию Крынки Возможно, это переброска сил... Я жду контратак с юга, товарищ командующий!

— Что вами предпринято? — настраиваясь на предельно сжатый деловой тон, спросил Березин.

— Приказал взять пленных, — Семенов протянул руку к карте и ткнул карандашом в рощу, которая стояла на пути движения дивизии Квашина. — Второе: посланы офицеры штаба в Бояры, — отвечая, он развернул карту полей видимости. — Наблюдение ведут ответственные офицеры...

— Вполне возможно, что самые неприятные контратаки будут предприняты именно нам во фланг, — подтвердил Березин. — Этот прием не нов, и гитлеровцы наверняка им воспользуются. Квашин начал наступление и, возможно, упредит контратаки с этого направления. Тогда мы успеем свернуть боевые порядки противника перед всем нашим фронтом обороны. На всякий случай сегодня в ночь выведите из обороны дивизию в мой резерв. На стабильном участке фронта хватит и одной дивизии. Второе: пусть Дыбачевский ускорит темп наступления и немедленно организует атаки на Ранино. Надо ослабить нажим на Безуглова.

— Дыбачевский, кажется, предпочитает наступать «уступом сзади», хотя для дивизии такого боевого порядка и не предусмотрено, — едко заметил Семенов.

— Да, он что-то осторожничает, — согласился Березин.

В комнату вошел член Военного совета Бойченко, устало опустился на стул:

— Хорошо, что вы здесь, — сказал он начальнику штаба. — Нам надо кое-что решить... Я только что из Лучиновки, попутным самолетом связи. До вас, вероятно, еще не дошли сведения о том, что там происходит?

— Контратаки?

— Да.. И какие! Вот в чем интерес! Фашисты прямо с машин прут в бой. В дело вошел их резерв. А наши рвутся вперед, — он потянулся к карте и что-то поискал глазами. — Кожановский занял Ковалево, Жирносеки, и все это только вдоль дорог, ниточкой, а не широким фронтом. Может быть, следует продумать мероприятия, чтобы это было солидней, основательнее...