Около получаса водил их за нос Лагута, убеждал, что уехал Елизар за Яузу, будто бы в Лыщикову слободу наниматься туда. Это было похоже на правду, и мост через Яузу был как раз за кузницами, а слобода — напротив моста. Но хитрый Некомат послал туда лишь пять всадников, а сам учинил розыск и велел отворить кузницу.

— Там Елизар! Там, ворожий сын! — кричал тиун и страшно мерцал тёмными пятнами запёкшейся крови на щеках, на шее, на рубахе. Вид крови озверил Некоматову челядь.

Все наперебой заглядывали в щель меж створками двери, убеждались, что Елизар там, радовались и грозили.

— Вылезай, рукосуй!

— Ты не рядника, ты тиуна пястью пехал! То-то тебе!

— Отворяй кузню!

— Отольются слёзы гривенкой!

— Отворяй! Кузню на поруб[38] меняй!

Сам Некомат спешился и подошёл к дверям. Послушал. Велел выламывать дверь. Затрещали доски. Заскрипели кованые крючья.

— Отпррянь! — послышался крик Лагуты. — Не рушь кузню, то моя кузня! Моим тщанием возведена!

— А ты отворяй! — возразил Некомат.

— Почто?

— Холоп Елизар мне присужен! Отдавай его!

— Кого? — будто не понимал Лагута, нацелив на Некомата широкий плоский лоб в чёрных брызгах железной окалины.

— Вестимо, кого — Елизара Серебряника, али ты с ума спятил?

— Какого Елизара?

— Да во кузне!

— Там поло!

— А коли поло, то коим духом дверь затворена исподно?

— Ушёл Елизар за Яузу!

— Там он — в кузню канул! — появился опять Жмых.

— Я тя порушу, татарско исчадье! — Лагута не вынес — кинулся на Жмыха, но челядь повисла на кузнеце. Подёргался Лагута — шевелиться можно, выбраться из людского кольца нельзя: завяз, как в трясине.

А дверь в кузнице затрещала и рухнула одной створкой внутрь.

— Изрублю! — послышался крик Елизара. Челядь Некомата отшатнулась на сажень, увидав меч в руках Елизара. Но на силу найдётся сила. На оружье есть оружье. Дружина дворовая похватала жерди из городьбы и пошла на Елизара, как на медведя с рогатинами.

— Шибай по рукам! Вышибай меч! — командовал Некомат, забравшись в седло.

Кололи, били Елизара жердями. OEI рубил — отлетали концы, как поленья, но на каждый его удар мечом сыпались три жердями. И вот уже выбили меч. Притиснули Елизара к стене, и тут вскрикнула Халима из-за горна.

— И баба тута!

— Со татаркою в кузне, яко дьявол у пещи огненной!

Повязали обоих. Кулями перекинули поперёк седла, пограбили в кузнице поковки Лагуты. Тому тоже досталось. Анна выбежала с воем, с проклятьями. Лагута молча стоял и смотрел, как увозят Елизара и Халиму. А челядь Некомата насмехается и всё больше к Халиме льнёт.

— Ишь каку чёрную выискал! Ну чисто сатана!

— Вот и погана, да красива!

— Ишь! Ишь, глазами стрижёт!

— Поцапай её по всем буграм — мягка!

— Ишь она — глазки масляны, уста сердечком христовым, а сама сотоница блудяща!

— У-у! Ведьма!

Лагута, сломленный — сила силу ломит! — побоями и грабежом, отвернулся, чтобы не видеть хоть этого. Отошёл к разобранной городьбе, напустился на Анну:

— Это от твоей родни вся поруха на нас! То Ванька во Пскове немцу дался — выкупай, Лагута! Ныне Елизар из полону припёрся, да добро бы один ан нет! — с татаркою! Корми их! Пои, Лагута! Ну? Чего? Чего молчишь? Много ль ещё у тебя родни непутёвой? Кого ещё ухлебить? Давай всех к нам! Лагута богат вон как — цела кузница поковок! Серпуховскому долги отдал — не закабалит!

Оттого, что всё было не так — и поковки все побрали, и совсем они остались голы, и ребята тихонько подвывали за порушенной городьбой, голодные, даже репа в загороде засохла, — и угроза закабаления главы семейства, Лагуты, стала близкой и страшной, — от всего этого было тошно.

— Тятька-а-а! — выли ребята. — Иди в избу-у-у! Лагута повернулся и пошёл в кузницу. Там он лёг на грязную скамью. Он слышал, как где-то проскакали кони. Слышались и голоса, сначала у избы, потом у моста через Рачку Лагуте было теперь всё равно, кто и куда скачет, кто и что там делает... Он только что причал налётчикам о правде, о законах, что не забыты ещё с Мономаховых времён, но горький опыт подсказывал ему и другую старую истину, с богатым да не судись.

А у моста тем временем завязалась свара. Десяток великокняжеских кметей был послан за Елизаром, дабы привести его в Кремль. Григорий Капустин ещё издали заметил неладное в кузнечной слободке, расспросил соседей Лагуты, и те сказали, что произошло. Некомат с челядью ещё и мост не переехал, как налетел на них Капустин. Мечей не вынимали — много чести! — наляпали оплеух. Развязали Елизара с Халимой.

— Держись, Серебряник, стремени — во княжий дворец торопись!

Елизар опешил. Растерянно глянул на перепуганную Халиму.

— А бабу обратно отошли, к Броннику. Тут Елизар оправился.

— Эти грабельщики, асаул хороший, вси поковки у Лагуты Бронника побрали. Это Некомат — потатчик татям своим!

Некомат подъехал к Капустину. В прищуренных глазах металось сомнение: дать денег сотнику или припугнуть? Денег такой не возьмёт, да ещё принародно.

— Самовольство творишь? — нахмурился Некомат.

— Княжью волю исполняю! А ежели ещё уста отворишь — то пястью вот этой нос на затылок вытолкну!

И тут Жмых вывернулся:

— У его нос-от вельми ал — в сутеми светит!

И таким смешком угодливым раскатился, а ведь только что подвывал Некомату! Глазами по-собачьи поедал знаменитого на Москве силача и Князева слугу, но Капустин откинул его ногой в сторону от коня:

— А ну, Некомат, вернись и отдай добро Лагутово!

— Не кричи на мя! У меня сила велика за пазухою — байса[39]!

Вмиг все притихли. Даже на Капустина это произвело впечатление, когда он увидал: хотя и деревянная, но всё же это была байса! Некомат держал на ладони небольшую доску — символ безграничной силы и власти. Байсы выдаются ханом. Их получают за особые заслуги сотники (асаулы), темники, эмиры, члены семьи хана. Редко получали их иноземцы, но купцам удавалось за богатые подарки. Байсы были нескольких видов: деревянные, глиняные, железные, серебряные и золотые, весившие по целому безмену[40], а особо ценные, с львиной головой — по два безмена! По байсе владелец имел право по всему ханову улусу — на всех покорённых землях — брать бесплатно лошадей для проезда, корм для них, пользоваться кровом, пищей в неограниченном количестве и про запас. Байса сила, богатство, уважение, страх... Капустин с пелёнок слыхивал об этих чёртовых досках, но видел впервые так близко и никогда не читал, не ведал, что там.

— А чего там прописано? — Он взял доску, повертел её. — Эй! Полоняник! Разумеешь ли по-агарянски?

Елизар подошёл и нехотя взял байсу. Читать стал сразу по-русски:

"По воле великого бога, по великой его милости к нашему государю, да будет благословенно имя хана и да помрут и исчезнут все ослушники".

— О-о-о-о! Ишь, как оно выходит! — промолвил Капустин задумчиво, уставясь в землю диким, невидящим взглядом, но ни страха, ни растерянности не было — злоба давила его.

— И да помрут и исчезнут все ослушники! — возвысил голос Некомат, победно оглядывая всех, а на Елизара посмотрел, как на собственность.

— И исчезнут ослушники! Ослушники! — запрыгал Жмых, вновь заискивая перед Некоматом.

— Та-ак... Мы-те ослушники, Некомат, а ты — кто?

— Купец я большой руки! Меня чтят не токмо в землях закаменных, персиянских и фряжских, меня чтит сам хан!

Некомат вырвал байсу у Капустина и сунул её за пазуху.

— Ты — купец?

— Купец!

— Ты — христопродавец! Ты землю и людей попираешь! Ты грязную ханскую доску рядом со крестом носишь!

— Да есть ли, сотник, крест-то на нём? — спросил Елизар.

— А вот и узрим без промётки! — Капустин ухватил Некомата за его белоснежное иноземное платье. — Ишь он в иноземну тканину заоболокся, яко мертвец! Мертвец и есть!