Он, в свою очередь, был так признателен за те чувства, которые эти старые добрые люди к нему проявили, что его маленькое сердце переполняла благодарность. И на душе было тяжко от обмана, ведь он совсем не немой, ему было стыдно, что он немец, в то время как вся страна воюет с немцами. Признаться им в своих грехах было сверх его сил, и не потому, что он боялся последствий, что его прогонят или сдадут властям, а потому, что не хотел их огорчать, разочаровывать.

После сытного обеда хозяйка спросила Роберта:

– А родители твои где?

В ответ он лишь пожал плечами, на сей раз искренне.

– А писать-то ты умеешь?

Он кивнул головой в знак согласия. Хозяйка достала листок бумаги и карандаш.

– Напиши твое имя, как нам тебя называть…

Он мысленно поблагодарил небо, что в школе их худо-бедно научили если не русскому языку, то хотя бы русскому алфавиту. Взял в руки карандаш и начал писать первую букву своего имени, старательно по привычке выводя ее латинским шрифтом. Но прежде чем приступить к последней части этой буквы, он вовремя вспомнил, что русская «Р» в отличие от немецкой «R», пишется без этой последней части, то есть хвостика. Во время написания второй буквы «о» его вдруг осенило, что Роберт – это не русское имя, и он остановился…

– Ро… ман, Рома, – подсказала хозяйка дома.

В ответ Роберт с радостью закивал головой, с благодарностью за такой неожиданный выход из затруднительного положения.

– Ну вот и познакомились, Рома, – сказала она, не считая нужным называть свое имя и имя своего супруга, их ведь и так все здесь знают.

Так не могло долго продолжаться. Роберт каждый день откладывал свой побег на завтра, со своим юношеским максимализмом, с энергией, задором и совершенно неоправданной верой в себя и в то, что мир не такой уж и большой, тем более отдельно взятая страна, надеялся скоро найти своих сестер-братьев и мать, по которым скучал неимоверно.

Überraschung[7]

Путь на восток продолжался. Колеса постукивали монотонно и размеренно, иногда сбиваясь с ритма на стрелках, но далее снова обретая его, продолжали монотонную музыку. Анна-Мария никак не могла взять себя в руки. Слезы ее буквально душили, не могла справиться с ними даже ради детей. Больше нечеловеческих условий угнетала неизвестность, отсутствие информации и невозможность ее добыть. Порой душила бессильная ярость, но все подминало под собой чувство безысходности.

Временами стали отказывать ноги, раньше никогда такого не бывало, а теперь хочет сделать шаг, а не получается, поднять ногу, чтобы поставить на ступеньку, – не слушается. Двигаться удавалось кое-как, да и то после основательной разминки-тренировки. В начале пути она еще присматривала за своими детьми, заботилась, чтобы они не отстали, умывала младших девчат, по возможности готовила еду, возилась со старшей дочерью Мари-Катрин, во время приступов ее болезни. Но потом как-то отстранилась от дел, отчасти из-за трудностей, связанных с передвижением на то и дело отказывающих ногах. И все хлопоты приняли ее дети, в том числе и уход за ней самой.

Степь нехотя, но все же отступала, и пейзажи становились веселее, местность – холмистее, появились кустарники и деревья, еще не леса, но уже и не степи – лесостепи.

В очередной раз остановились на длительную стоянку на узловой станции Кустанай, затерянной среди бесчисленных безымянных разъездов-полустанков в безграничной казахской степи, которая плавно переходила в леса.

Было довольно многолюдно. На соседних путях стояли еще два-три товарных состава. Кроме этого толкали туда-сюда какие-то бесконечно длинные или совсем короткие составы, в два-три вагона, сцепляли-расцепляли и вновь сцепляли, формируя и расформировывая поезда. Главный путь был свободен, и на нем практически беспрерывно горел зеленый свет в направлении запада, куда и проносились с оглушительным грохотом поезда, не снижая хода. Одни везли зачехленную военную технику. Под чехлами угадывались танки, пушки, тягачи, грузовики. В других были солдаты, молодые и не очень. То и дело из вагонов показывались озабоченные лица новобранцев. На фронт следовала очередная порция пушечного мяса.

Вдруг на Анну-Марию и ее семью, как снег на голову, свалился Карл, который должен был служить где-то в западноевропейской части страны, где уже бушевала война. Эта встреча не поддается никакой логике, да и чему вообще из событий последнего месяца можно было бы дать логическую основу? Так распорядился его величество случай! Это было такое из ряда вон выходящее событие, среди наслаивающихся одна на другую печальных новостей и катастроф, такая радостная, приведшая в восторг всю семью встреча! И не только семью, их радость разделили остальные обитатели вагона.

– Здравствуй, мама, – сказал он, подойдя потихоньку к подавленной и поглощенной горестными мыслями, сидящей на нарах женщине.

– Ах, – воскликнула та, потеряв дар речи на короткое время, – Карл, Carlchen[8], сынок… она хотела подняться, но ноги и в этот раз ее не послушались.

– Как ты нас нашел?

Ирма, жена, увидев его, тоже потеряла было дар речи, и они как будто слились воедино, крепко обнявшись. Тут и маленький Эдуард, словно почувствовал родного отца, проснувшись, захныкал. Отец взял его на руки, и он снова уснул.

– Случайно повстречал нашего соседа, который едет в вашем поезде. Спросил о вас, он меня сюда и направил.

Сестры гурьбой облепили его со всех сторон и засыпали вопросами. Вместо ответов он сам спросил об отце, видя, что его нет рядом, а потом и о Роберте.

– Да… жалко, в такое время – и вы остались совсем без мужчин, – посетовал он.

– Ну, мы не совсем без мужчин, у нас их аж два. С нами муж Мари-Катрин, Андрей.

Из глубины вагона подошел и поздоровался всегда угрюмый Андрей, слегка просветленный по случаю всеобщей радости.

– И постоянный воздыхатель нашей Сильвии, Александр, теперь официальный жених, – полушутя-полувсерьез произнесла мать.

«Официальный жених» тоже подошел и протянул руку для приветствия.

– Да, ребята, вы совсем уже взрослые, – как бы одобрил и одновременно благословил их старший брат Карл, – постарайтесь дожить до лучших времен, а потом быть счастливыми, насколько это возможно. Во время войны будет трудно, но после нее непременно станьте счастливыми. Мы обязательно переживем это нелегкое время и воссоединимся. Эта война не будет длиться долго, главное – держитесь все вместе, что бы ни случилось…

Анна-Мария долго еще переживала эту встречу своим материнским сердцем:

– Ну и хорошо, что сняли с фронта, ну и пусть что в «рабочую колонну» (позже трудармия), там хоть не стреляют, в живых хотя бы останется, а работать ему не привыкать, работать он умеет…

Откуда могла знать бедная женщина, что эти трудармии не переживет более одной трети трудармейцев. Смертность в ГУЛАГе была ничуть не ниже, чем в гитлеровских концентрационных лагерях. Только в последних «гноили» своих врагов, а в СССР – своих граждан, свои народы… Почему, зачем?.. На всякий случай.

Встреча была яркой и непродолжительной. Напоследок он попросил этих двух молодых мужчин беречь маму и сестер, выразил надежду, что их скоро догонят отец с Робертом. Его состав тронулся. В Карла вцепились буквально все: его жена, мать и сестры. Он с трудом вырвался из объятий и, догнав свой вагон, уцепившись за руки, подаваемые изнутри, впрыгнул в него и уехал в неизвестном еще ни ему, ни тем более его семье направлении.

Еще долго говорили об этой встрече, долго отходили от нее. Она непроизвольно дала импульс, как ему, так и всей его семье, заряд энергии, волю к жизни, положительные эмоции. Всем без исключения она запомнилась на всю оставшуюся жизнь – у кого-то длинную, а у многих короткую. Один лишь маленький его сын Эдуард ничего не запомнил. Он даже не понял, что это был его отец; он спал, а проснувшись от тисканья и шума, похныкал и тут же снова уснул.