Семья Карла двигалась дальше на восток, а он в противоположном направлении – на северо-запад, в Молотовскую область, что соответствует сегодня Пермской. Сняли с фронта всех «граждан немецкой национальности», дабы не случилось чего… Куда их девать и что с ними делать, наверху пока не решили – некоторые из «снятых» успели доехать вглубь страны, потом их разворачивали, когда наверху созревало решение, и посылали туда, куда этим «созревшим» взбрело в голову. Так, проведя пару месяцев на колесах, Карл со своими сотоварищами попал в город Соликамск. Всем очень не нравилась такая жизнь, многие рвались на фронт, бить фашистов, но наверху, в гениальных головах, созрели другие планы… Потом эту жизнь на колесах, ничегонеделание, многие верующие будут вспоминать как жизнь в раю, а атеисты как наступивший, но не оцененный ими в должной мере коммунизм.

Забрезжил рассвет. Наступил новый, последний день жизни невинных и несчастных узников баржи. И это подсказывал Эмилю здравый смысл, но он отказывался верить. «Почему, за что, ведь мы же не сделали ничего против власти, страны, как нелепо…» И чем больше он думал по этому поводу, тем больше приходил в отчаяние, тем отчетливее понимал неизбежность происходящего, неизбежность того, что должно вскорости случиться.

Во время революции такие баржи называли «баржами смерти». Ими, как тюрьмами, пользовались как белые, так и красные. Эти плавучие тюрьмы предназначались для классовых врагов. Арестанты заканчивали в них свою жизнь. Баржу вывозили на середину реки, подальше от берегов, закрывали наглухо и забывали о ее существовании. Люди в них просто погибали от голода, если раньше не задыхались от зловония человеческих испражнений. Или эти баржи попросту отправляли на дно. Всякого, кто приближался, расстреливали на месте, даже если это были сердобольные крестьяне, которые хотели только подкормить узников. Известен лишь один случай со времен Великой Октябрьской и Кровавой, когда невольники такой баржи были спасены. Белые, узнав, что там содержится их любимый командир, ценой больших потерь отбили баржу у красных.

Что последний день не за горами, самый последний день, осознавали узники и этой плавучей тюрьмы. Это несколько часов уже хорошо знал лейтенант А. С. Нечипуренко, который получил пакет и строгий приказ вскрыть его только после выхода в Каспий «на достаточную глубину». Не дождавшись этой пресловутой «достаточной глубины», Нечипуренко вскрыл пакет еще в устье Волги. Ничего неожиданного он там не обнаружил, нисколько не удивился и не испугался задания. Открытый пакет он оставил, а сам отлучился. Вездесущий сержант Радкакаша, обнаружив его, разумеется, заглянул в него, как и прочитал о месте и времени вскрытия, а это было уже нарушение приказа. Он подумал сообщить при случае куда следует, как и о беглеце с борта. «Посмотрим, кто кретин, а кто сукин сын».

Невозмутимый Каспий встретил их довольно спокойной погодой. Вообще-то не о такой карьере мечтал Нечипуренко после военного училища. Ну ничего, он выполнит это задание, и ему дадут достойное назначение. Командовать, вершить судьбы он любил – и делал это совершенно не терзаясь совестью. Она у него была напрочь атрофирована, поэтому начальство, помня его былые заслуги, и доверило ему эту миссию. Сдавать, строчить доносы он начал еще в военном училище. Если при нем говорилось что-то достойное внимания чекистов, это становилось известно этим чекистам во всех подробностях и даже приукрашено. Так он, чтобы получить повышение по службе, настрочил донос на своего начальника и получил его должность. Чтобы избавиться от соседа по коммунальной квартире, он написал другой анонимный донос, и несчастный получил 10 лет лагерей, а Нечипуренко – в свое распоряжение всю квартиру.

Теперь он сопровождал этих «фашистских выродков» – такие формулировки быстро вошли в моду, и ими обширно пользовались еще долгое время после войны. Было с ними еще полотделения солдат срочной службы из НКВД, вот и весь конвой. Охранять было нетрудно, из баржи выбраться и совершить побег было практически невозможно.

Так они вышли в открытое море и, придя «на достаточную глубину», бросили якорь. Невозмутимый Каспий оставался равнодушным. Солнце медленно поднималось в зенит, но от воды веяло холодом. На все четыре стороны одинаковый пейзаж, если не считать едва видневшегося берега с одной стороны. Ни одной захудалой лодочки по всей глади моря-озера.

«Место и время, а также обстоятельства благоприятные», – подумал лейтенант и скомандовал открыть кингстоны на барже, в данном случае дно этой злополучной баржи. Воины сначала опешили, но потом бросились выполнять приказ, так как лейтенант, повторив его, достал из кобуры свой наган.

Вода в трюме начала прибывать, холодная вода, очень холодная, и если кто-то был уже наполовину покойник, она его привела в чувство, перед тем как отобрать навсегда возможность чувствовать.

Вода прибывала сначала медленно, поднимая со дна все нечистоты, но потом, по мере погружения баржи в воду, все быстрее и быстрее. «Да…» – невесело подумал Эмиль Шмидт. – Это конец. Боже, если ты есть, прости, что мне все не до тебя было, помоги выжить моему сыну и семье, помоги им, раз уж мне помочь не хочешь. Аминь». Вода все прибывала, уже дошла до половины. Паника была неимоверной, особенно поначалу. Все пассажиры хотя и подозревали о цели их прогулки, все же для каждого из них развязка наступила неожиданно. Те, кто не умел плавать или уже не мог, был не в состоянии, захлебнулись сразу. По мере редения узников паника поутихла, и в конце концов свелась к барахтанию в воде.

По мере наполнения трюма вода становилась чище. Эмилю пришлось попробовать ее на вкус, оказалась соленой. «Мы в море», – сделал он очередное невеселое открытие. «Хоть захлебнуться чистой водой, а не нечистотами», – промелькнула малоутешительная мысль.

Вода неумолимо прибывала, точнее сказать, опускалась крыша баржи. Вскоре вода и крыша встретились, дальше пошло всё быстро, и пучина поглотила баржу.

…дальше пошло всё быстро и пучина поглотила баржу

Художник Иван Гуцул

Эмиль набрал последний раз полные легкие воздуха. Еще какое-то время сознание не покидало его. За эти самые последние несколько мгновений он увидел видения всей своей жизни на изнанке век. За пару секунд он прожил еще раз всю свою сознательную жизнь, все 45 лет, начиная с пятилетнего возраста; даже мелькнуло то, чего он не вспоминал ни разу при жизни – вплоть до расставания с женой, а затем с Робертом. Ему стало жалко их, потому что они будут сильно опечалены и расстроены, узнав о его смерти, ведь даже могилы у него не будет. Как переживут его дорогие женщины эту депортацию, с ними же не осталось ни одного мужчины – ни старшего сына Карла, ни его самого, ни Роберта. Время относительно. Может и сто лет пролететь за миг, можно и за миг прожить целую жизнь… Приступ удушья заслонил собой видения, и в следующее мгновение сознание покинуло его…

На буксире солдатики печально смотрели на следы своего злодеяния, точнее – на полное отсутствие этих следов. Баржа ушла под воду, выпустив в виде огромных воздушных пузырей остатки воздуха изо всех своих сусеков, и вместе с ней ушли под воду все приглушенные закрытой крышей баржи отчаянные вопли и тщетные мольбы о помощи. Ушли под воду жизни, чаяния и надежды, которые никогда не сбудутся. У поглощенных пучиной не родятся дети, которые не смогут никогда выращивать, поливать и окучивать для Страны Советов…

Буксир еще постоял около часа на якоре, как было письменно приказано, в ожидании, не всплывет ли что-то или кто-то, и удостоверившись, что сработано чисто, легли на обратный курс. Солдатики избегали не только разговоров, но и смотреть друг на друга. Могли ли они противодействовать, воспрепятствовать этому преступлению, если бы и хватило мужества этим совсем еще мальчишкам? Что они могли противопоставить мощной карательной машине, работающей на протяжении десятилетий, достаточно отлаженной карательной машине, сметающей на своем пути целые народы? Судьба этих пацанов оказалась ненамного завиднее – отделение расформировали и разослали по разным частям, предварительно взяв подписку с каждого о неразглашении, в которой особой нужды не было. Отправили в самые горячие точки, во избежание утечки информации, где они и оставили свои молодые жизни «во имя» да «на благо».