В данном произведении на фоне одной типичной немецкой семьи я старался показать, насколько тяжела оказалась судьба целого народа, ныне покойного. Но в ходе развития сюжета оказалось, что эта судьба не стала главной темой сочинения, но значительное место все-таки в нем заняла. Кому это малоинтересно, потерпите, далее будет увлекательнее…

Versprochen!

Семья Шмидт: состояние на конец лета – начало осени 41-го года (перед депортацией). Родители: отец – Эмиль Шмидт, мать – Анна-Мария, в девичестве Циглер; их дети с семьями:

1. Эмиль – умер в возрасте 4 лет во время голода 1921-го;

2. Карл – 22 года;

3. сноха Ирма, жена Карла;

4. их трехлетний сын Эдуард;

5. Лео, болезненный мальчик, умер, едва дожив до 1 года, во время голода, в 1921 году;

6. Мари-Катрин, беременна, 19 лет;

7. ее муж Андрей Фукс, 27 лет;

8. Амалия 17 лет;

9. Сильвия – 15 лет;

10. ее жених Александр Нахтигаль, 15 лет;

11. Роберт – 13 лет;

12. Эмма – 11 лет;

13. Нелли – 10 лет.

Всего 15 человек живых, плюс еще один не родившийся, но уже живой, и двое умерших в детстве.

Погода, устоявшаяся в августе, обещала задержаться и на сентябрь. Во второй половине этого месяца, августа, когда связанное с уборочной напряжение немного спало, председатель колхоза «Светлый путь» и соседнего колхоза «Заветы Ильича» отправили в командировку своего бригадира Эмиля Шмидта на Сталинградский тракторный завод, чтобы получить новенький гусеничный трактор, который был давно обещан по разнарядке, но все никак не отправлялся с завода. Пусть хоть на два колхоза, но будет такой современный, такой сильный, в 52 лошадиных силы, и такой нужный трактор. Да и керосин к нему обещала родная партия выделять регулярно. Председатель строго наказал Эмилю: «Ты будь там потребовательнее, но в разумных пределах, чтобы не опростоволоситься, чтобы совсем с пустыми руками не остаться. Короче говоря, прояви все свои дипломатические способности – и без трактора не возвращайся!»

Получив такое дружественное напутствие, Эмиль снарядился в командировку. Это была первая отлучка из родной семьи в такую даль и на такой срок, за четверть века ее существования, да еще в столь тревожное время. Он взял с собой сынишку Роберта, подростка 13 лет. Это был щупленький, застенчивый пацанчик, который никогда в своей жизни дальше Гмелинки, центра соседнего кантона, и не выезжал. А здесь предстояла поездка в такой большой город! Он не мог уснуть всю ночь накануне. Ехать поездом было чрезвычайно интересно, смотреть в окно на мелькающие телеграфные столбы и лесопосадки, от которых даже в глазах зарябило. Пейзажи хотя и были несколько однообразны, все степи да степи, все равно действовали на настроение ободряюще, «приподнимательно».

В доме колхозника, куда они с отцом с большим трудом устроились, проведя две ночи на вокзале, было необычайно многолюдно. Роберт поначалу думал, что все приехали получать тракторы и их шансы невелики. Но потом, когда он с отцом попал на завод и увидел ряды этих новеньких, сияющих свежей краской чудес, обутых в гусеницы, он решил для себя, что и им один достанется. С утра до вечера отец пропадал по делам выбивания маленького чуда, а Роберт, предоставленный самому себе, изучал город. Далеко он уходить не отваживался, тем более что отец ему строго-настрого наказал не делать этого. Но однажды все-таки увлекся и заблудился, а спросить дорогу не умел, по-русски разговаривал совсем мало. Он блуждал долго, пока не увидел знакомые места и не сориентировался. Был уже поздний вечер, но на его счастье отец задержался по делам сегодня особенно долго и вечером вернулся слегка навеселе. Такое Роберт наблюдал за ним крайне редко. Эмиль был в приподнятом настроении, наконец удалось выбить трактор и завтра они отбывают nach Hause[1]. Трактор СТЗ-3 уже погружен на платформу и ждет отправки, которая состоится завтра во столько-то часов и столько же минут. Оба улеглись спать – один захрапел, другому пришлось слушать. Потом слушающий спал, а переставший храпеть все поглядывал на часы и курил свои папиросы одну за одной. Путешествие в одной кабине трактора двоим не самое удобное предприятие, но в таком приподнятом настроении все нипочем. Они даже забыли напрочь о войне, а предвкушали уже удовольствие от оказания им почестей, как героям, по случаю оправдания самых высоких надежд в связи с этим трактором. Vorfreude[2], очень точное немецкое слово, которым можно описать их состояние.

По прибытии на станцию Палласовка, откуда до их родного Штрассбурга было рукой подать, всего 22 км. С некоторыми трудностями, связанными с разгрузкой трактора, Эмиль успешно справился – и путь в родной колхоз продолжился своим ходом, благо, что перед погрузкой на платформу он сумел заправить трактору полный бак, благодаря его щедрости в последний вечер в кругу нужных собутыльников.

Вот и родной Штрассбург. Но как-то странно пусто и безлюдно среди бела дня. Все словно вымерло, если не принимать во внимание свиней, коров и других животных, которые слонялись по улицам, хрюкая, мыча, блея и даже временами кукарекая…

Эмиль заглушил трактор перед своим домом, стоявшим с распростертыми настежь воротами, которые изредка хлопали на ветру, как пушечные выстрелы, отчего не только Роберт, но и Эмиль, невольно вздрагивали. Входная дверь дома тоже была отворена и поскрипывала на ветру. Сердце сжалось и подобралось сначала к горлу, а потом, когда они вошли в дом, упало в пятки. Никого! Ни одной живой души, у соседей тоже! Ни одной на всю деревню. Не у кого спросить, почему да что, что предпринять, где кого искать! Эмиль не хотел верить в худшее, но факты – вещь упрямая. На все лицо эти факты, по всей морде этого лица.

Житейский опыт подсказал ему, что надо собираться в дальнюю дорогу, а такие приготовления начинаются с заготовки продуктов. Он послал Роберта в огород накопать картошки, сам из ларя достал муки и, замесив тесто, настряпал лепешек. На выпечку хлеба, как он справедливо предполагал, у них нет времени, да и не умел этого делать Эмиль при такой жене, которая так умело вела хозяйство. Как остро он ощутил сразу ее отсутствие, утрату. Кроме картошки сварили также и двух куриц, которых удалось поймать. Двери всех сараев хозяева отворили перед отъездом, чтобы не обрекать животных на бессмысленную голодную смерть – на воле был хоть какой-то шанс на выживание.

Эмиль осмотрел кладовую и погреб – запасы семья взяла с собой, но многое оставалось, хватило и для них. Не так много смогли взять с собой; очевидно, покинуть родной дом пришлось поспешно.

Эмиль вдруг пожалел, что сейчас не сезон для убоя свиней, который обычно наступал с первыми морозами, чтобы можно было дольше хранить мясо и сало… Такие и прочие ненужные мысли отвлекали его от действительности. Он собрался уже было ехать в Гмелинку на своем «стальном коне». До нее было несколько дальше, чем до Палласовки, но зато там была бесчисленная родня, которую он надеялся застать на месте, хотя интуиция и подсказывала обратное. Но лучше поехать и убедиться, чем пребывать в неизвестности. Об указе от 28 августа он ничего, разумеется, не слышал, – о том знаменитом сталинском указе, который положил конец существования Республики немцев Поволжья. Родная партия не считала нужным доводить до каждого свои решения.

Он уже завел пускач двигателя, но снова заглушил, увидев облако пыли от приближающейся машины…

– Садитесь в машину, – вместо ответов на многочисленные вопросы скомандовал молоденький лейтенант и даже не удосужился объяснить, что ему ничего неизвестно.

«Наверно, будем догонять своих», – подумал Эмиль и, прихватив приготовленный вещмешок с припасами, вслед за Робертом взобрался в кузов. Там уже находилось несколько товарищей по несчастью. Военные осмотрели дома и убедились, что больше никого нет. Машина тронулась дальше. Конвой заезжал в каждую деревню и забирал всех немногочисленных незадачливых жителей, которых по каким-либо причинам не отправили накануне вместе со всей массой народа на железнодорожную станцию. Но теперь конечная цель маршрута была иной – к Еруслану, где их загрузили в большую лодку и доставили к Волге, к еще большей барже. Это была старая-престарая ржавая баржа с какими-то облезлыми цифрами на борту вместо названия. Она стояла у берега с приветливо открытым трюмом, куда и сопроводили весь живой груз. На дне ее уже томились довольно много людей. Сотни полторы-две будет, прикинул Эмиль. Информационный голод угнетал его больше, чем эти нечеловеческие условия, в которых он очутился. И еще больше душевного волнения добавлял тот факт, что на долю его маленького сынишки выпали такие испытания. Во всем он винил себя одного, словно если бы не эта злополучная командировка, никакой депортации и не состоялось бы.