Зима была необычайно снежная, затяжная и холодная. Даже бесчисленные стада сайгаков настолько близко подходили к жилищу людей, что собак это очень беспокоило. После некоторых собачьих прений Фроинд был принят остальными. Роберт оставался для него объектом особой привязанности и верности. Вся его собачья жизнь была сосредоточена вокруг него, условно делясь на две части – время ожидания появления своего хозяина и восторженной собачей радости, когда Роберт был рядом. Фроинд и еду не принимал ни от кого другого, только от него, особенно на первых порах. Позже пес все-таки расширил свой «кругозор» и стал более «общительным».

Весна пришла прохладная и заставила себя долго ждать. Весна сорок второго года. С фронта приходили безрадостные известия, все больше по радио, голосом Левитана. Родные ожидали писем с фронта от своих, ожидали и боялись каждого визита почтальона, уже издали разглядывая его руки – не несет ли он стандартные казенные конверты, что означало только одно – похоронка.

Урал разлился больше обычного, но в силу своего положения поселку Индербор это не грозило наводнением. Рыбы в Урале, как и в Волге, было много, и по мере разлива она заходила для нереста, в поисках пищи и для других своих рыбьих надобностей и целей или безо всяких целей, в эти разливы, которые сначала сообщались с основным руслом. Но по мере спадания уровня воды они превращались в сепаратные озера, а с наступлением засушливого периода и вовсе постепенно пересыхали. Таким образом, рыба оставалась в заключении, и по мере высыханий озер она концентрировалась в остатках воды. Так уже во второй половине лета Балапан и Куныш обнаружили такую лужу, метров 50–70 длины и метров 15 ширины. Воды было не больше чем по колено, да и не вода была это, серая жижа, которая вся шевелилась, кишела рыбой. Рыбы было всего два сорта, огромные щуки и не менее огромные лещи. Первые были длинными и стройными, вторые – плоскими и почти круглыми. Рыбы хватило на всех родных и знакомых, сушили-вялили и жарили-парили. Вылавливали голыми руками или при помощи нехитрых подручных средств. В конце концов, стали запускать в другие лужи, более глубокие, с тем чтобы ею поживиться позднее.

Вяленые щуки становились деревянными. Если их долго варить, то они стали бы вполне съедобны, но при изобилии другой рыбы кто станет это делать. Этих щук бы Карлу, или Нахтигальчику, да и Амалия с ее девчатами нашли бы им более достойное применение, чем Апашка, которая топила ими печку.

Бывало даже с местной кликой[16] они и на осетровых охотились, это нельзя было назвать рыбалкой. Икру ели, случалось, еще теплой, прямо из вспоротого брюха осетра, слегка присолив, но это больше для «форсу»…

Еды было изобилие, и Балапан напрочь забыл про дни своего голода. Он жил сытно, в тепле и не работал на измор. В то время еще оставшиеся в живых члены его семьи, его единокровной фамилии, и работали на измор, и не то чтобы жили впроголодь, а голодали и замерзали, но он этого не знал. А если бы и узнал, не смог бы ничем помочь.

Куныш как спаситель Балапана от голодной смерти, сам того не осознавая, стал его покровителем. Его и в компанию других пацанов приняли, после того как он дал «соответствующую рекомендацию» салагам, которые поначалу пытались на него «наезжать» – альбиноса принимают неохотно в любое стадо. Тот факт, что Куныш был на пару лет старше своего приемного брата, а в юношеском возрасте это приличная разница (тот, кто имеет старшего брата, поймет), стал выигрышным для Роберта и принес свои дивиденды. Тем более что и у Куныша, в свою очередь, тоже был старший брат – Рыспек.

Август выдался особенно теплый. Урал вернулся в свои берега и неутомимо нес свои мутные воды в Каспий.

Балапан, хотя и оставался щуплым подростком, но отошедшим от злоключений, окрепшим и возмужавшим. С Кунышем они всюду были вместе, насколько позволяли обстоятельства. Однажды они с другими детьми, в том числе и с младшими сестренками, купались в Урале. Берег изобиловал маленькими заводями и озерцами различной глубины, на любой вкус и на любой уровень в умении плавать. Там и вода была потеплее, чем в реке, да и течения не было.

– И в этой речке утонул Чапаев… – сказал Роберт с напускным удивлением.

– А ты бы не утонул, когда в тебя стреляют? – ответил вопросом Куныш.

– В меня стреляли, но я поглубже нырял и не попали. И это была Волга, а она в 10 раз пошире будет, – слегка приврал Роберт.

– Так уж и в десять? – вмешалась в разговор Асимгуль. – А эту речку переплыть слабо?

– Запросто, – ответил Роберт, вставая и направляясь к реке.

– Не надо, Балапанчик, опасно, – пытались его остановить все трое девчат и Куныш с ними, – течение быстрое и водовороты есть, да и вода там холодная…

– Холодная вода мне не помеха, с детства закаляюсь, – бросил на ходу Роберт обществу, а порывавшемуся за ним Фроинду скомандовал «ждать», плюхнулся с разгона в воду и поплыл на ту сторону.

Течение его подхватило, унося вниз. Ребята подошли к берегу и стали завороженно наблюдать, как он по косой линии пересекает реку. Роберт выбрался на другой крутой и обрывистый берег, помахал им оттуда рукой. Ему дружно ответила вся ватага. Прошел вдоль кромки воды вверх по течению, снова бросился в воду безо всякого отдыха и пересек Урал в обратном направлении. Верный пес все порывался к нему навстречу, но не осмеливался ослушаться.

– Ну герой, – сказал Куныш вышедшему на берег мокрому Балапану.

– Да, – подхватили девчата, считая это почти своим подвигом, – не то что некоторые!

Куныш, не сказав ни слова, пошел к реке. Роберт знал, какой он пловец, и пытался его остановить, но напрасно. Он плюхнулся в воду и его подхватило течение. Куныш выбился из сил, не доплыв и до середины, и подумал, что теперь «каюк». Кричать и звать на помощь не было сил, и он начал глотать уральскую воду большими порциями. Роберт стремглав бросился к нему, на сей раз Фроинд последовал за ним в воду. Куныш ухватился за Балапана, как за спасительную соломинку, чем сковал его по рукам и ногам. Ему с трудом удалось вырваться из смертельных объятий, а Куныш пошел под воду. Роберт нырнул за ним и в мутной воде различил силуэт, скорее угадал, чем различил, сумел настигнуть его и, держа голову над водой, одной рукой сзади, другой гребя усиленно к берегу, выплыл на исходе сил. Все это время пес крутился рядом и больше мешал, чем помогал спасению. Куныш лежал без движения, ему сделали искусственное дыхание всем гамузом, и он, закашлявшись и выпуская воду изо рта, ожил. Они проплыли так, борясь с течением, километра два вниз по реке, а вдоль берега с волнением, надеждой, сменявшейся отчаянием, когда оба скрылись под водой, сопровождали три сестренки и прочие обитатели пляжа. Роберт был теперь окончательно героем, да и Куныш тоже, несмотря на свою неудачу.

Эшелон прибыл в Алтайский край, в пункт назначения, село Троицкое. Конца пути они ожидали как избавления, но, увы, их не встречали с духовым оркестром, а зима была уже на носу и заявляла о своих правах для начала ночными заморозками. Семью Шмидт поселили, как и еще некоторые другие семьи, в один большой сарай-сеновал, в котором было просторно всем, после вагонной тесноты. Просторно всем, в том числе и сквознякам. Талоны на «усиленное» питание получали только работающие, остальные иждивенцы получали половину – 300 граммов хлеба на день. А если в семье не было работающего, а всех мужчин забрали в трудармию, то приходилось совсем туго.

Что и говорить, у большевиков пропаганда была поставлена на высшем уровне. На плакатах рисовали фашистов с рогами. Так, по приезде в деревню некоторых немцев просили снять фуражки, шляпы, и деревенских жителей удивляло, что не было рогов. А когда им объяснили, что это другие немцы, без рогов, другой сорт просто, то они немного успокоились. Познакомившись же поближе, приняли как сограждан, делясь последним. Но это было скорее исключением из правила, – правила общей если не ненависти, то недоверия, неприятия, но все-таки скорее ненависти, ведь практически из каждой семьи кто-то воевал, а похоронки с фронта приходили регулярно.