Во рту Роберта пересохло, и он с трудом мог оторвать язык от неба. Губы обветрились, потрескались и стали какими-то неуправляемыми. Если бы ему пришлось разговаривать, вряд ли он смог бы выдать что-нибудь членораздельное. Как и велел ему отец, он двигался вверх по течению Волги, стараясь не удаляться от ее русла.

Он спустился к реке и утолил жажду прямо из реки. Вода пахла рыбой, но свое дело сделала. Теперь Роберт почувствовал голод. Пока еще не стемнело, он огляделся и увидел вдали не то хутор, не то деревушку, а затем осторожно направился туда. Он опасался встречи с людьми, помня наказ отца не разговаривать, чтобы не выдать себя своим ломаным русским. Еще больше он опасался встречи с собаками.

Между тем совсем стемнело. Роберт забрался в огород, разжился парой помидоров. На улице стояла печка, от которой исходило приятное тепло. На скамейке рядом лежал коробок спичек. Роберт обрадовался находке и сунул ее в карман штанов. Выдернул куст картошки и собрал с него картофелины, спрятав их за пазуху. Где-то по соседству, учуяв его своим чутким нюхом, залаяли собаки. Он поспешно удалился от хутора на пару километров.

Нашел укромную ложбину, где и развел костерок из собранного сухого валежника. От тепла огня и в предвкушении сытного ужина жить стало веселее. Основательно подкрепившись, сунув в карманы оставшиеся печеные картофелины, мальчик Роберт двинулся дальше. Он решил, что ночами будет идти по заданному отцом маршруту, вверх по течению Волги, до тех пор пока не упрется в упомянутую железную дорогу. А днями будет отдыхать в каком-нибудь стогу сена или брошенном сарае. Благо ночи стояли звездные и лунные и было достаточно светло, чтобы двигаться дальше, а днем можно было спать, не дрожа от холода.

Во вторую ночь Роберт заприметил в одном огороде пугало и стянул с него длинное дырявое пальто, без одного рукава. Это стало служить ему и одеждой, и одеялом, и матрацем одновременно.

Ему попадались по пути притоки, которые заставляли его отворачивать от главного русла Волги. Но когда он понимал это, то пересекал вплавь их болотистые поймы, кишащие разными лягушками, змеями, пиявками и прочей живностью.

В одном из огородов он обнаружил удочку, висевшую под крышей сарая, снял с нее леску с крючком и с их помощью ловил рыбу. Порою получалось даже делать запас впрок.

Волга задавала Роберту маршрут, но из-за многочисленных рукавов и притоков он все-таки блуждал.

На пятую ночь своего путешествия Роберт наткнулся на вожделенную железную дорогу. Произошло это неожиданно, в самом начале ночи, хотя он был настроен вновь идти до наступления утра. Он опешил – надо было поворачивать на 90 градусов, а в какую сторону – он не знал. Решил дождаться утра и по солнцу сориентироваться. Хотел было поспать остаток ночи, но сон не шел. Одолевали мысли о родных – что с отцом, где искать мать, сестер и братьев, вообще кого-нибудь из своих! Повстречать бы сейчас хотя бы одного знакомого, так хотелось поговорить, поделиться наболевшим! Роберт молчал все это время, после последнего разговора с отцом не проронил ни единого слова. Так незаметно для себя он входил в роль глухонемого.

Он отошел вглубь леска и в небольшом овражке развел огонь. Приготовил нехитрый ужин, состоящий из печеной картошки и рыбы. Соли он не раздобыл, приходилось все проглатывать несоленым, но он быстро привык к такому вкусу, да и когда голод не тетка, все очень вкусно…

По железной дороге один за другим шли поезда, с большими и малыми интервалами времени, все больше в одном направлении. Так во бдении он и провел ночь, пригревшись около костра. Сон сморил его к самому утру. А когда проснулся, солнце уже поднялось довольно высоко и ласково грело.

Место было пустынное. Роберт пошел по шпалам в сторону солнца, на восток. Когда он слышал звук приближающегося поезда, то пережидал в придорожной лесопосадке. Шел он долго, пока не набрел на один затерянный в степи разъезд.

От реки он удалился уже на значительное расстояние, запаса воды с собой не было, и ему очень хотелось пить. На разъезде строений было всего два – небольшой домик стрелочника с пристроенными к нему сзади сарайчиками, из которых мычало и хрюкало, и поодаль отслуживший свой век семафор. Железнодорожных путей тоже было два, и там, где от главного пути отделялся запасной, была стрелка, и где снова возвращался – еще одна. Неподалеку от домика стояла колонка – ручная помпа для извлечения воды из недр земли. Роберт подошел к ней, пару раз качнул – и побежала вода. Он наклонился и стал жадно пить. В это время к нему неслышно подошел обходчик – крепкий коренастый старик с пышными седыми усами:

– Откуда ты тут взялся, малец? – спросил он, удивленно и обрадованно.

Роберт опешил от неожиданности и издал в ответ нечленораздельный звук, что-то среднее между «у» и «ы».

– Ты что, глухонемой?

Роберт издал тот же звук, кивая головой и показывая в область рта.

– Понятно, – сказал старик, слегка раздосадованный тем, что малец не может быть полноценным собеседником. – Ну пойдем в дом…

Он положил ему руку на плечо и привел домой. Там хлопотала по хозяйству его жена. Увидев гостя в окно, она обрадовалась такому «нежданчику». Однако порасспросить Роберта что, да откуда особо не удалось и ей.

В печи горел огонь, на плите стояло цинковое ведро с водой. Хозяйка налила воды в таз и, несмотря на отчаянное и вместе с тем легкое сопротивление гостя, стянула с него все его жалкое тряпье, с которым он очень не хотел расставаться, и кинула все это в печь. Роберт проводил взглядом в последний путь свою одежду – тряпки сначала задымились, но тяга в печи была хороша, и дым весь уходил в трубу; потом все вспыхнуло разом и быстро сгорело. Он остался совсем нагишом. После водных процедур с хозяйственным мылом, которое жгло глаза, Роберт получил большое полотенце, в которое укутался и придвинулся поближе к печи.

– Да ты оказывается вон какой рыжий, – изумилась хозяйка, увидев Роберта в первозданном виде.

Она поставила на стол чугунок, настолько вкусно пахнущий, что у Роберта сводило челюсти. Ему пришла на ум немецкая поговорка: «Mir läuft das Wasser im Mund zusammen»[6].

Наконец, она усадила Роберта на скамью за стол и налила ему огромную чашку щей, щедро сдобренных сметаной. Со щами он справился быстро. Было настолько вкусно, что вряд ли эту вкуснятину можно было перестать хотеть есть когда-нибудь. Но хозяйка сказала:

– Для начала пока хватит, а то еще чего доброго с голодухи-то живот заболит…

Ее супруг весело наблюдал за хлопотами и то и дело помогал советами, в которых в общем-то не было нужды.

– Устал, небось, сердешный. Ложись-ка поспи, а я тебе пока дедову одежку подберу.

Роберт улегся в кровать на пышную перину и мгновенно уснул. Проспал он до обеда следующего дня, а когда пробудился на табурете около кровати, обнаружил штаны и рубаху-косоворотку, а также и нижнее белье. Во все это он с удовольствием оделся и почувствовал себя более уверенней, независимей. Хозяйка умело перешила дедову одежду под его размер. Голым-то куда можно было податься, а теперь хоть на край света…

В доме никого не было. На столе лежал прикрытый полотенцем хлеб, на печи в чугунке стояло что-то соблазнительно пахнущее. Роберт не решился хозяйничать, даже не догадываясь, что все эти вкусности приготовлены для него.

Он вышел на улицу и увидел пожилую пару, занимающуюся своим нехитрым хозяйством.

– Ну что, выспался, малец, – увидел его старик, – я думал, что ты никогда не проснешься…

Роберт не понимал всех слов, но в смысл сказанного вникал и досадовал, что не мог выразить всех слов благодарности, которые роились в его душе и просились наружу. Ему очень не нравилось быть нечестным по отношению к этим сердечным пожилым людям, приютившим его, и не только приютившим. Несмотря на такое грозное время, их сердца были полны любовью, которая искала выхода; хотя они ее и дарили друг другу, но этого было мало. Они нуждались в общем объекте любви, и вот он появился и воплотился в этом заморыше, который и разговаривать-то не умел и от этого еще больше нуждался в их жалости, внимании и защите. Они благодарили небо за это и не могли надышаться на мальчика.