— Как он ест?

Рыцарь поднял голову:

   — Мы пробуем всю его еду. И осматриваем всё, к чему он прикасается. Его хотят отравить? — Он бросил пронзительный взгляд на Триполи.

Лекарь улыбнулся:

   — Ты норманн, не так ли? Я заметил, что твои соплеменники склонны во всём подозревать отравление. Нет, король не отравлен. Полагаю, мои христианские коллеги в Салерно сказали бы, что в нём слишком много холодных соков. Он мал и хрупок. Грудь его полна шорохов и свиста, ногти по краям голубые, румянец нехорош.

Он повернулся к Агнес и едва заметно покачал головой. Не по словам лекаря, но по этому жесту она поняла: смерть её внука неотвратима.

Сердце её сжалось. Взглядом она нашла мальчика, который сидел на траве в дальнем углу сада.

   — Он всегда был слаб, — с тяжёлым сердцем пробормотала она. — Я надеялась, что с возрастом он окрепнет. — Агнес осенила себя крестным знамением.

Тамплиер всё это время в упор смотрел на лекаря.

   — Ты — Филипп бен Эзра? — спросил он. — Насколько мне помнится, лекарь с таким именем есть при дамасском дворе.

   — Мой двоюродный брат, — сказал Филипп из Акры.

Триполи следил за мальчиком с напряжённым видом хищника; при этих словах он резко повернулся к черноволосому рыцарю.

   — Тебе-то какое до этого дело?

   — Мне есть дело до всего, что связано с Дамаском, — ответил тамплиер. — Я слыхал, что Саладин тоже болен.

Филипп отступил, оставив Триполи и рыцаря стоять лицом к лицу.

   — Твоя обязанность, как ты сам сказал, — охранять короля, — жёстко сказал граф. — Не суй нос в политику.

   — Если он болен, мы могли бы ударить по нему, — сказал рыцарь. — Храм снова в полной силе, перемирие закончилось, пришла пора воевать. У султана немало трудностей. Сейчас он сбит с ног. Один добрый удар мог бы навсегда покончить с ним.

Триполи что-то проворчал:

   — Он хочет продлить перемирие, и я склонен поддержать его.

   — Перемирия идут на пользу им, а не нам.

   — Я не вижу ничего хорошего в том, чтобы покончить с Саладином; это вызовет хаос.

   — Да, у него много сыновей и племянников. Они будут годами драться за трон, и это принесёт нам только пользу.

   — А тот, кто в конце концов придёт к власти, окажется, быть может, хуже Саладина, который, во всяком случае, здравомыслящий и уважаемый человек. — Под давлением спора голос Триполи повысился до саркастического визга. — И к тому же, чего ты явно не знаешь, торча в этом тесном уголке королевства, ограниченный самой сутью своего ремесла, — повсеместно царит голод. Даже здесь, в Акре, зерно с каждым днём растёт в цене, а на юге зерна вовсе нет. Мы не можем драться без провизии.

   — Ударив по Саладину, — сказал рыцарь, — мы захватим Хауран с его полями и садами. Мы сможем удержать этот кусок земли хотя бы до нового урожая и накормить с него всё королевство.

   — Ты рассуждаешь, как разбойник — что и было, как видно, твоим занятием, пока ты не принялся резать глотки именем Христа.

   — Нет, прежде чем принять обет, я резал глотки именем таких знатных особ, как ты, у которых недостаёт мужества делать это самим.

Агнес рассмеялась.

   — Что ж, — сказала она, — пока вы двое будете спорить, я могла бы поиграть с внуком. Ты дозволяешь, сэр тамплиер?

Рыцарь уставился в землю и сказал, обращаясь скорее к Триполи, чем к ней:

   — Скажи ей, что она может пойти к мальчику. И пусть пришлёт сюда Мыша.

Триполи презрительно фыркнул:

   — Ещё одна твоя связь с Дамаском?

   — Да, — сказал рыцарь, — только через заднюю дверь.

Агнес направилась в сад; с удивлением она заметила, что от последних слов Триполи передёрнуло. Граф и черноволосый тамплиер спорили ещё долго, и наконец Триполи ушёл. Агнес провела остаток дня с внуком. Тамплиеры всё время бродили поблизости.

На следующий день, увидевшись с Триполи уже в его собственном дворце, она сказала:

   — Удивляюсь, мой лорд, как это ты позволяешь этому черноволосому мужлану разговаривать с тобой в подобном тоне.

Тамплиер заинтересовал её. Под ледяной броней в нём таился немалый жар. Агнес испытывала искушение освободить его от обета целомудрия, но он явно был твёрд; она подозревала, что будет отвергнута. Агнес предпочла соблазнять его только в своём воображении.

   — Он просто свинья, — ответил Триполи. — Эти тамплиеры весьма неподходящее общество для юного чувствительного принца.

   — Мой внук умирает, — сказала Агнес, — сомневаюсь, чтобы они успели так уж сильно испортить его. Кроме того, они хорошо его охраняют — ты сам в этом убедился. Жаль мне бедного убийцу, который забредёт в это логово.

Слуга принёс ей кубок вина с пряностями. С моря пришёл сильный дождь, и даже здесь, у очага, где жарко пылал огонь, Агнес никак не могла согреться. У неё ныли суставы пальцев.

   — Все тамплиеры — преступники, — сказал Триполи, — а этот заслуживает того, чтобы его повесили на месте.

   — Вы двое были довольно забавны. Он, кажется, неплохо осведомлён. Что ты имел в виду, говоря о его собственной связи в Дамаске?

   — Другого рыцаря — того, рыжебородого. Один из многочисленных племянников султана — его любовник.

Теперь Агнес поняла шутку насчёт задней двери и разразилась смехом. Триполи покраснел, кисло поджал губы.

   — Ты весела, госпожа моя, — чопорно заметил он. — Весела, как дьявол при виде грешника. — И замолчал, холодно глядя на хлещущий за окном дождь.

Мальчик всё больше слабел. Агнес видела его каждый день; когда он не смог встать с постели, она вновь послала за Сибиллой, в Яффу, и на сей раз дочь приехала — тайком, словно вор, так что Триполи и не подозревал, что она в городе.

Она обманула мужа, отправив его на охоту и нагородив сверх этого добросовестной лжи; но повидать маленького короля она так и не пришла.

   — Он никогда не был моим сыном, — сказала она.

   — Тогда что ты делаешь здесь? — спросила Агнес. Сибилла промолчала; но потом приехал Жослен де Куртенэ. Агнес увидела, как они беседуют, и поняла, что они строят планы, как воспользоваться смертью мальчика. Вот, стало быть, зачем она явилась.

Она вновь пошла к дочери и сказала:

   — Навести мальчика. Ему осталось жить считанные дни.

Сибилла была раздражена, глаза на бледном лице сузились, как щёлочки.

   — И сказать камергеру, чтобы объявил о моём прибытии? — осведомилась она. — Господин мой король, разреши представить тебе твою мать! Что в этом толку?

У очага, протянув ноги к огню, дремал Жослен де Куртенэ.

Тем вечером, точнее уже ночью, тамплиеры послали слугу за Агнес, и она приехала, в темноте, под холодным дождём, через весь город, и стояла у постели, глядя, как её внук борется за последний глоток воздуха. Когда он оцепенел и больше не шевелился, Агнес увидела, что рыжий рыцарь плачет не скрываясь, да и черноволосый весьма близок к слезам.

Сердце лежало в её груди тяжёлым камнем. На рассвете, в стылом сумраке, она вернулась в свой дворец и растолкала спящую дочь.

Сибилла села в кровати, бледная точно мел; прежде чем мать успела сказать хоть слово, она сказала:

   — Пожалуй, я схожу к нему сегодня. Я навещу его.

Агнес посмотрела на неё сухими горящими глазами:

   — Он мёртв.

Губы Сибиллы приоткрылись.

   — О нет, — пробормотала она.

   — Мёртв, — повторила Агнес. — И теперь он уже не стоит на твоём пути, верно? И теперь ты можешь заняться тем, что готовила все эти годы, за что заплатила своей честью и жизнью своего сына и ещё Бог весть чем, — теперь, моя дорогая, ты можешь стать королевой Иерусалима и сама увидишь, сколько счастья это тебе принесёт.

С этими словами она поднялась и покинула дворец, поехав прямиком в свой дом в Наблусе, и только там, оставшись одна, она наконец выплакала своё сердце потоком слёз.

В часовне дворца Борегар тамплиеры несли стражу над гробом маленького короля, и туда явились Триполи и Жослен де Куртенэ.