В темноте он не мог различить лицо Стефана — лишь его силуэт, смазанный складками просторного сарацинского одеяния. Из этой смутной тени прозвучал хриплый голос Стефана:

   — Ты всё видишь искажённым в узком луче своей ненависти. Все для тебя либо враги, либо те, кого можно использовать.

   — Ты согласен выведать у него кое-что для меня?

   — Нет! — Стефан отступил на шаг, вскинул руку, и пальцы сжались в кулак. — Это совсем не то, что ты думаешь, Раннульф! Это не имеет ничего общего с тобой, Иерусалимом, Храмом или войной. Не трогай меня. Ясно? — Он несильно стукнул кулаком по груди Раннульфа. — Не трогай!

Стефан развернулся и исчез в жаркой благовонной темноте домика для гостей.

Раннульф мрачно посмотрел ему вслед. Сарацины, похоже, на шаг опережали его и справлялись с его людьми, точно с кожурой от семечек. Перед собой он видел одни только ловушки. Стоя у перил, он подумал было, что надо отслужить Повечерие, но желания сделать это не испытал. Господь не поможет ему. Господь желает видеть, как он управится сам. Господь, быть может, уже отступился от него. Он устал, но возвращаться в дом не хотелось, и он улёгся прямо на балконе, подсунул локоть под голову и заснул под открытым небом.

   — Король Иерусалима болен, — говорил Тураншах, — и, скорее всего, близок к смерти. Порой он слепнет. И всё же он ведёт этих людей, он обладает властью над ними. Должно быть, это поразительный человек.

Султан вышел на середину комнаты, сбросив халат и тюрбан. Слуга торопливо поднёс ему кубок с шербетом, он присел у светильника и освежил язык и губы охлаждённым напитком.

   — Король Иерусалима — великий противник, болезненный мальчик с сердцем льва. Да сгноит Аллах его кости. Что скажешь о тамплиере?

   — Не слишком ли много внимания уделяешь ты этому рыцарю?

   — Внимания? Тамплиеры — главные зачинщики франков. Я видел сам, да и ты тоже, как дюжина их, не дрогнув, несётся в атаку на тысячи наших воинов и как зачастую эти тысячи обращаются в бегство — словно на них пали злые чары! Словно эти люди — чёрный ветер, зарождённый в пекле. Однако же я знавал не одного тамплиера, и все они вблизи кажутся самыми обычными людьми. Этот — совсем иной. Быть может, он и есть ключ к загадке тамплиеров, и я хочу узнать, что именно открывает этот ключ.

   — Сегодня на пиру он держался отвратительно, — ровным голосом заметил Тураншах. — Он нуждается в хорошей порке.

   — Отлично. Устроим ему порку. Али!

Али стоял в дальнем конце комнаты, повернувшись боком к ним, словно тема разговора ничуть его не занимала. Он не отозвался, и султану пришлось снова окликнуть его.

   — Что, дядя?

   — Тебя не было на пиру.

   — Ненавижу толчею, — сказал Али. Он вышел на середину комнаты, вздёрнув подбородок и сцепив руки.

   — Как ведут себя тамплиеры? Принимают ли они наше щедрое гостеприимство как должное, не пытаясь заглянуть глубже?

Али коротко качнул головой.

   — Не совсем. — Его голос прозвучал чуть хрипло. — Их командир всё время рыщет повсюду. Он явно собирается, так или иначе, пробраться в город. На твоём месте я бы следил за стенами.

   — Я же говорил тебе, что он шпион, — с удовлетворением вставил Тураншах. — От души надеюсь, что он сунется на стены. Мы уже ждём его и дадим ему хороший урок.

Султан не сводил с Али взгляда, в котором сквозило подозрение: по тому, как держался племянник, он понял, что Али что-то скрывает. Тут в голове у него мелькнула новая мысль. Он повернулся к Тураншаху:

   — Зачем нам ждать, пока он сунется в ловушку? Наверняка мы сумеем заманить его туда.

   — Ещё бы! — усмехнулся брат.

— Отлично, — повторил султан. Он снова вспомнил Рамлех и чёрно-белого рыцаря, который с боем пробивался к нему. — Так сделаем это. Покажем ему, что с нами шутки плохи. Освободи ему дорогу. Пусть переберётся через стену. А потом мы его за это примерно накажем.

   — Раннульф, — сказал Одо. — Ты-то что здесь делаешь? Вот не думал, что снова увижу тебя. — Он перевернулся; когда он двигался, за ним волочились тяжёлые звенья цепи. И всё же он улыбался всегдашней своей лёгкой улыбкой, выцветшие глаза блестели. — Сарацины знают, что пустили змею в рыбный садок?

За спиной Раннульфа захлопнулась дверь, и от скрежета засова желудок у него стянулся холодным узлом. Он прошёл по заваленному соломой полу камеры, нагибаясь, чтобы не удариться о низкий скошенный потолок, и присел на корточки рядом со своим командиром.

   — Они подозрительны. Они следят за каждым моим шагом.

   — Смотри не рассерди их, — сказал Одо. — Мне здесь не нужна компания.

Магистр Иерусалимского Храма лежал на соломенном тюфяке, укрытый одеялом. Спутанные волосы падали ему на лоб и спускались на плечи, кожа была бледной, как рыбье брюхо, вся нижняя половина тела, судя по всему, почти не двигалась.

   — Ты здоров? — спросил Раннульф.

Одо повёл плечом.

   — Я жив.

Раннульф отдёрнул одеяло. На Одо была лишь длинная рубаха. Запястья охватывали железные браслеты, и от них, исчезая под одеялом, тянулась цепь, прикованная другим концом к железному кольцу в стене. Правая лодыжка тоже была закована, левую ногу Одо Раннульф вначале не рассмотрел.

   — Почему ты в цепях? — Он знал, что других пленных франков содержат здесь как гостей, не как преступников.

   — А! Я рассердил султана. Всё из-за его племянника.

Одо вновь натянул на себя одеяло, но Раннульф успел заметить, что левая нога, наполовину прикрытая подолом рубахи, высохла почти до кости и неестественно изогнута.

   — Я сломал её в битве, — пояснил Одо. — Она так и не зажила. На всё воля Божья. Ты был прав, Святой. Нам не следовало атаковать. Я рад, что ты уцелел, и надеюсь, что де Ридфор мёртв.

   — Нет, — сказал Раннульф. — Он в Иерусалиме.

Одо помотал головой. Он заметно постарел, широкая грудь и плечи точно истаяли, стали костистыми, кожа на шее отвисала; он лежал на соломе, словно обломок кораблекрушения. Лицо его было спокойно и ясно.

   — Мы все умрём, а он всё так же будет строить козни.

Раннульф пожал плечами, отметая мысли о де Ридфоре.

Он не мог оторвать глаз от лица Одо.

   — Поговаривают о том, чтобы выкупить тебя.

   — Нет, — сказал Одо. — Именно поэтому я и здесь. Меня хотели обменять на какого-то султанова отпрыска, которого держат заложником в Маргате, — а я отказался. Я тамплиер, а не предмет для торговли. Я совершил ошибку — и теперь расплачиваюсь за это. На мой взгляд, это справедливо.

   — На мой тоже, — сказал Раннульф.

   — Да и всё равно я не смог бы больше сражаться — из-за ноги.

   — Наверное, нет, — кивнул Раннульф.

   — Помолись за меня. И, Святой, прежде, чем уйдёшь, — исповедуй меня.

Раннульф слегка дрогнул. Он тотчас осознал, что не сможет отказаться. Отвернувшись, он протянул между ними руку.

   — Покайся, брат.

   — Прости меня, Иисусе, ибо я согрешил, — вполголоса начал магистр. Затем он перечислил свои ошибки и промахи, такие же обычные, как у всякого другого человека.

   — Ты раскаиваешься? — спросил Раннульф.

   — Я от всей души печалюсь, что оскорбил Господа, который создал меня и которому принадлежит вся моя любовь.

   — Тогда я отпускаю тебе грехи. — Раннульф сотворил над ним знак Креста. Во рту у него пересохло. Он чувствовал себя вором, который прокрался на место Бога и похитил то, что предназначалось Его слуху. В его глазах Одо уже был блаженным.

   — Отец, — сказал он, — благослови меня.

Магистр Иерусалимского Храма издал ворчливый смешок и почти без сил упал на солому.

   — Вот тебе моё благословение: сражайся с этим ублюдком до последнего своего вздоха. И расскажи моим братьям, каково мне здесь живётся.

Он отвернулся и закрыл глаза. Цепи звякнули, ударившись друг о друга. Раннульф поднялся и подошёл к двери, и охранник, ждавший по другую её сторону, тотчас отпер ему.