— Раннульф Фицвильям! Мне хорошо известно, что ты из себя представляешь; я многое слышал о тебе, и всё дурное. Не знаю, зачем только Орден отправил тебя в это посольство, разве для того, чтобы оскорбить меня. — Он шагнул к Раннульфу, заложив руки за спину, и прибавил резко, точно откусывая слова: — Ну так я оскорблён. Я желаю иметь с тобой как можно меньше общего. Мы отправляемся утром. Можете ехать в арьергарде. В Дамаске держись от меня подальше и не раскрывай попусту рта. Ты слышал, что я сказал?

   — Слушаю, — сказал Раннульф.

Глаза графа расширились; он едва шевельнул губами:

   — Ступай.

Раннульф развернулся на каблуках и вышел из зала; остальные тамплиеры последовали за ним. Камергер послал пажа проводить их до отведённого им жилья. Никто из рыцарей не сказал ни слова, покуда они не оказались в бедно обставленной задней каморке при конюшнях и не закрыли за собой дверь.

Тут Стефан взорвался:

   — Как он смеет говорить об оскорблении! Что это с тобой, Раннульф? Тебе бы стоило так его огреть, чтобы пролетел через весь зал!

   — Он ненавидит Орден, — сказал Раннульф.

В каморке было сыро даже в разгар лета, стены снизу поросли мхом, всей мебели — стол, два стула да койка без тюфяка.

   — Я здесь не останусь, — объявил Раннульф. Распахнув дверь настежь, он вышел из каморки и, обогнув угол стены, направился к конюшням.

Сержанты поставили тамплиерских коней в пустой части конюшни, рядом со скирдами сена, а дорожные мешки и сёдла сложили под стеной. Солнце садилось, и в конюшне уже стемнело. Раннульф вскарабкался на ближайшую скирду и рывком распахнул дощатую ставню на окошке, отчего в конюшню проникло хоть немного предвечернего света. Фелкс и Ричард развязали мешки и сняли с седел скатанные одеяла; Стефан между тем неутомимо расхаживал по конюшне, всё ещё кипя оттого, как принял их Триполи.

   — Я-то думал, он ненавидит только де Рид фора!

   — Он человек щедрый, — сказал Раннульф, — его ненависти хватит на всех. Стоя на боку скирды, он сбросил на пол несколько охапок сена, спрыгнул сам и принялся взбивать из сена некое подобие постели.

   — Он собирается нас кормить? — спросил Медведь. Сержанты принесли ведро с водой, и он опустился на корточки, чтобы умыться.

   — Вряд ли, — сказал Раннульф, — вот в этом Триполи скуп, как монастырский брат келарь. — Он указал на одного из сержантов: — Поди-ка отыщи ключника и добудь для нас вина.

   — А что произошло между Триполи и де Ридфором? — спросил Стефан.

Раннульф уселся на приготовленное ложе и потянулся за своим мешком.

   — Когда де Ридфор только прибыл в Святую Землю, он ещё не был тамплиером. Он поступил на службу к Триполи, а тот взамен обещал ему первую наследницу, которую отдадут под его опеку. Наследница вскорости и появилась, девица из дома де Ботрюн, но один генуэзский купец посулил за неё Триполи столько золота, сколько она весит. Граф забыл о де Ридфоре и поставил девчонку на весы. — Раннульф вынул из мешка каравай хлеба, разломил его на несколько кусков и раздал спутникам.

Стефан рассмеялся. Понемногу он начал успокаиваться, отыскал свой мешок и седло.

   — Почему же де Рид фор стал тамплиером? И почему Орден принял его?

   — Его дядя был сенешалем, — сказал Фелкс. — И Одо он почему-то нравится.

   — Потому что он славно лижет сапоги Одо, — из густеющей тьмы отозвался Медведь. Он лежал навзничь, подсунув седло под голову и сложив руки на груди, точно держал образок.

Раннульф вынул из мешка второй каравай.

   — Одо использовал де Ридфора, чтобы управлять матерью короля и остальным двором. Одо всякого сумеет использовать. — Вернулся сержант с небольшим бочонком вина и одной деревянной чашкой на всех; они, вместе с сержантами, уселись кружком и Передавали чашку друг другу. — Де Ридфор просто обожает двойную игру.

   — Ну да, — сказал Стефан, — как, например, с тобой. Почему ты веришь ему?

   — А кто сказал тебе, что я ему верю? — Раннульф прислонился спиной к стене. Старая рана в плече ныла. — Я просто никогда не видел Дамаска. И к тому же там держат Одо; мне бы хотелось повидаться с ним.

   — Может, ты уговоришь султана взять за него выкуп, — сказал Стефан.

Фелкс издал ворчливый смешок.

   — Да султан охотно отпустил бы его вместе с остальными. Бьюсь об заклад, дело тут не в Саладине. Я рад, что мы едем в Дамаск, — говорят, это красивый город, и богат, как Константинополь.

Раннульф фыркнул:

   — Нет такого города, чтобы был богат, как Константинополь.

   — Ты был там? — спросил Стефан.

   — Я проезжал через Константинополь по пути сюда, в год землетрясений, — ответил Раннульф. — Я тогда на три дня заблудился в городе — и целых два дня мне на это было наплевать.

   — Красивый город? — спросил Стефан.

   — Грязный, шумный. И красивый, ничего не скажешь, но прежде всего — большой. Дома огромны, улицы полны народу, даже в самый глухой час ночи везде, куда ни сунься, что-то происходит. В один час там увидишь больше, чем в других местах за всю свою жизнь. Город весь освещён фонарями, так что там никогда не бывает темно, и греки вьются тучами, словно москиты — так и норовят напиться твоей крови... — Раннульф потряс головой, возвращаясь в обыденность конюшни, фырканье коней, шуршание соломы, негромкое похрапывание Медведя, который уже успел уснуть. Мысль о Константинополе до сих пор вызывала у него приступ мучительной тоски, будто он зрел видение иной, высшей жизни, коя ему недоступна. — Я едва не остался там, едва не нарушил обет и не остался. — Он осенил себя крестом.

   — Да я каждый день едва не нарушаю обет, — заметил Стефан.

   — Каждую заутреню, — вставил Фелкс. — Когда зазвонит колокол, между первым и вторым ударом.

   — Раз уж речь зашла о колокольном звоне, — сказал Раннульф, — скоро зазвонят к Повечерию, и у меня есть для вас кой-какие приказы. Держитесь подальше от людей Триполи. С этой минуты никаких разговоров на марше. Едем колонной по два.

   — Да ведь нас всего четверо, — сказал Стефан. — Шестеро, считая сержантов.

   — Сделаете, как я говорю. Сержантов я отсылаю назад. — Чашка с вином вновь пошла по кругу. — Я прихватил довольно зерна для коней, но хлеба у меня хватит только на четверых. Триполи не станет содержать нас, а по дороге в Дамаск мы вряд ли отыщем пропитание, что себе, что коням.

Сержанты протестующе заворчали; один из них сказал:

   — Можно ведь пошарить в закромах у местных.

   — Не пререкайтесь со мной, — отрезал Раннульф, — Вы возвращаетесь. Собственно говоря, вас бы надо отправить ещё сегодня вечером, чтобы мне не тратиться на лишний завтрак.

Один из сержантов застонал, другой взмолился:

   — Нам же надо хоть поспать, Святой, пощади!

   — И это всё? — спросил Фелкс. — Ни псалмов, ни проповедей?

   — Молитесь, — сказал Раннульф. За стенами конюшни звонил колокол. Он сомкнул руки и склонил голову. Его спутники забормотали «Отче наш», и Раннульф делал вид, что следует их примеру. На самом деле он не молился. Вот уже много дней он не произнёс ни единой молитвы — с тех пор как понял, что влюблён в принцессу Сибиллу.

Дорога на Дамаск шла по высоким травянистым утёсам, которые назывались Гулан, по дну глубокой пыльной расселины, где бесплодные пастбища сменялись пустынной порослью. С высоты утёса Раннульф обернулся в седле и на самом краю зрения увидал влажный блеск Средиземного моря: вся Святая Земля на миг легла перед ним как на ладони.

На следующий день, около полудня, они въехали в оазис, лоскут зелени в безжизненной бурой пустоши, — там была деревня с небольшой церковкой. Триполи со свитой миновал её чуть раньше, и местные жители, которые сбежались с полей и из хижин поглазеть на его кортеж, сейчас уже возвращались к работе. Тамплиеры заняли церковь, выставив оттуда местного священника, закрыли окна, заперли двери, повесили меч над алтарём и собрались вокруг него, чтобы отстоять мессу.