Он видел её лишь дважды, оба раза мельком. Теперь он боролся с желанием поднять глаза и уставиться на неё.

   — Мы пошлём также и к Кераку, — говорил тем временем король. — Надо оповестить и его.

   — Мало от этого будет проку, — пробормотал Герман.

   — Ты слишком много болтаешь, — сказал Раннульф.

   — Перестань бередить свои раны. Де Ридфор ничего не сможет сделать, пока не подойдут остальные.

   — Ты офицер, — сказал Раннульф. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Он прикрыл глаза.

   — Эй, чем это ты занимаешься? — тихо засмеялся Герман. — Молишься, что ли? Аудиенция окончена.

Рыцари повернулись и по двое двинулись из зала вослед за магистром. Раннульф шёл опустив голову и потупив глаза.

   — Знаешь, — сказал Герман, когда они вышли из зала, — в этот поход я иду с вами.

   — А, так ты решил-таки отправиться за своим французским мышонком?

Герман пожал плечами.

   — Нужно же мне время от времени проветриться. Я соскучился по походам. Ну идём же, не застревай!

   — По-моему, это глупость, Сибилла, — сказала графиня де Куртенэ, — всем глупостям глупость.

   — Да, ты это уже говорила, и не единожды. — Сибилла помогла матери усесться в носилки. Двор был полон клади и слуг, грузивших эту кладь. Мужчины уходили на войну, а все придворные дамы отправлялись туда, где безопаснее, — в Аскалон, в Акру и другие города на побережье. Агнес устроилась в носилках, отодвинула занавески, чтобы не мешали разговаривать с дочерью. Сибилла облокотилась о край носилок.

   — Если ты попадёшь в руки сарацин, — сказала Агнес, — уж лучше бы тебе умереть.

   — Мы не потеряем Иерусалим, — ответила Сибилла. — Но, если всё же случится невозможное и я окажусь на пути орды воющих магометан — клянусь, матушка, я брошусь на меч.

Лицо матери исказилось от раздражения.

   — Ах, детка, ты ни в чём не уступишь мне, не так ли?

   — Ты, кажется, готова два дня протрястись в носилках, — усмехнулась Сибилла, — ну а я предпочту оказаться в сарацинском гареме. Вот и Бодинет.

Малыш вышел из дворца и семенил через переполненный двор, цепляясь за руку няни.

Агнес наклонилась вперёд, изогнув шею; она звала мальчика и махала рукой. Сибилла шагнула прочь, подальше от выражений бабушкиного восторга, и мать протянула руку, чтобы удержать её, и снова заглянула ей в лицо.

   — Если передумаешь — приезжай ко мне в Аскалон. А если понадобится передать что-то личное и тайное — в Нижнем Городе есть купец по имени Абу Хамид. Он передаст мне весточку. Только будь осторожна — он работает также и на тамплиеров. — И она вновь принялась манить к себе юного принца, протягивая к нему руки. Даже в шуме толпы Сибилла различила его радостный вопль.

Принцесса пошла назад, во дворец. С лестницы к ней взывала Алис:

   — Сибилла, да иди же сюда, скажи мне, что упаковывать!

Они вместе со своим крохотным двором переезжали в цитадель брата. Теперь, когда мать отбыла, Сибилла чувствовала себя свободной как ветер: она могла ходить распустив волосы, носить мужское платье, даже бегать босиком. Говорить, что хочется, думать, что в голову взбредёт. Она даже запрыгала, поднимаясь вверх по лестнице — к Алис.

Зарядили дожди. После недели неистовых гроз колокол в спальне пробудил Стефана от глубокого сна. Он поднялся вместе с остальными и услышал приказ: им надлежит отправиться сперва на мессу, а потом — к Броду Иакова.

В оружейной в толчее и спешке он натянул кольчугу и снял со стены шлем и щит. Ладони его вспотели, во рту пересохло, и он всё время покашливал. Его окружали те, кто прибыл в Иерусалим вместе с ним, — теперь они тоже отправлялись на свою первую битву. Илер де Бретань, облачённый в двойную кольчугу, набросил на голову капюшон и натянуто усмехнулся Стефану:

   — Я так понимаю, шпионы Раннульфа Фицвильяма были правы?

   — Что ты знаешь о шпионах Раннульфа? — отозвался Стефан. Вслед за Илером он пошёл к порогу оружейной; снаружи было ещё темно. Пара за парой выстраивалась на брусчатке их колонна; предводительствовал ею Герман.

Взяв в конюшне лошадей, они снова выстроились снаружи в колонны. Пока ждали приказа выступать, кухонные служки пробежались по рядам и раздали каждому всаднику по караваю хлеба и полному меху вина. Герман объехал строй, осматривая рыцарей.

   — На марше, — сказал он, — принято молчать.

Педро де Варегас прыснул от смеха.

   — Ну да, — выдавил он, — как на ужине.

Ужины в трапезной, несмотря на Устав, были неизменно шумными.

Герман услышал его и обернулся, хмурясь:

   — Нет, не как на ужине. Это поход, болван.

И Педро смолк и больше не проронил ни слова. С рассветом, — одна двойная колонна среди многих, — они проехали через Давидовы Врата.

Они устремились на северо-восток через холмы, мгновенно зазеленевшие после прошедших ливней, скача под порывами ветра и последними струями дождя, которые били им в спину. С приходом дня потеплело, дождь иссяк. Со склонов безлесных холмов зябким дымом поднимались завитки тумана. Они скакали дальше и дальше, а вокруг ничего не менялось, и постепенно им стало казаться, что они так никуда и не доедут.

Стефан ехал рядом с Илером де Бретань, впереди скакал Педро де Варегас, но его отделял от сотоварищей полог сомнений и страхов. До сих пор он участвовал только в рукопашных тренировках. Впереди его ждал первый бой. Стефан всегда воображал, как мчится в атаку с пылающим мечом в руке и мужеством в сердце. А сейчас, когда этой мечте вот-вот суждено было сбыться, Стефан чувствовал, что готов напустить в штаны от страха — и ведь он ещё даже не видел врага!

Этим вечером рыцари разбили лагерь на вершине холма, обращённого к Иордану. В тяжёлой, позвякивающей кольчуге, с мечом, что лежал рядом под попоной, Стефан не мог уснуть. Он лежал, прислушиваясь к шуму и топоту других отрядов, что входили в лагерь, чтобы присоединиться к тамплиерам. Так продолжалось всю ночь, и, когда через щели туч проскользнул серый рассвет, Стефан, потрясённый, увидел, что лагерь христианского войска за одну ночь превратился в небольшой город — шатры и палатки тянулись по склонам, насколько хватало глаз.

В молчании тамплиеры поднялись, свернули лагерь и под мелким дождём, вновь построившись в колонны, двинулись вниз к реке, что несла свои бурые неряшливые воды вдоль широких песчаных берегов. Когда тамплиеры спустились со склона, дождь унялся. Стефан, как и остальные, снял плащ, скатал и приторочил к задней луке седла.

Повернувшись, чтобы сделать это, он взглянул на франкскую армию, что нестройным шумным потоком стекала вослед им с голого склона. Стройные, целеустремлённые колонны тамплиеров уже намного обогнали всех прочих. Стало быть, они примут на себя первый удар. Обмякнув в седле, Стефан диким взором окинул окружавшие их холмы.

Ему стало плохо. Отчаянно хотелось облегчиться, но он не мог покинуть строй. Он проклинал себя за трусость. Марш был бесконечным. Седалище болело и ныло. Внутренности превратились в песок. В полдень тамплиеры обогнули подножие горного отрога — и внезапно оказались перед Бродом Иакова.

Здесь река, широкая и мелкая, омывала обрывы песчаниковых скал. Крепость вздымалась на выступе над водой, камень её был камнем окружающих гор, первая стена отвесно вставала из пыли, донжон[16] вонзался в небо, а кругом всё исчертили зигзаги недостроенных стен.

Когда тамплиеры спускались к этой груде камней, возникло какое-то жужжание, будто рой пчёл налетел из пустыни. Неожиданно Стефан понял, что тёмная масса у стены — это столпившиеся люди, что жужжание исходит оттуда, и это — приветствия. Он обратил взгляд к реке, за реку, за крепость, выискивая врага, — но врага не было видно. Лишь горизонт тонул в облаке поднявшейся пыли.

Сердце Стефана исполнилось надежды. Он привстал в стременах, силясь разглядеть источник пыли. Войско за его спиной испустило дружный рёв — и вскоре по всему склону люди вопили и кричали. Илер обернулся к Стефану. Лицо его сияло.