Она была мастером своего дела, эта Валентина! После первого удара не спешила со следующим, желая полюбоваться состоянием жертвы. А лицо Нины Федоровны действительно побелело.

— Я ведь опять про Зойку хочу рассказать, — продолжала Валентина. — Была вчера у матери своей. Вы же знаете, что Зойка с моими в одном подъезде живет. Ну и встретила я ее во дворе, Зойку-то. Она свою Ленку домой загоняла. И вот гляжу я и понять не могу: с чего это Зойка так располнела? Она в плаще была, в расстегнутом, вроде полами прикрывалась, а все равно заметно. Вот такое уже у нее пузо, ходит, как утка переваливается. — И Валентина показала, какой живот у Зои и как она ходит.

— Да что ты такое говоришь! — теряя почву под ногами, пролепетала Нина Федоровна. — Почему ты мне это говоришь?

— Ой, я ведь тоже не поверила своим глазам! — всплеснув руками, продолжала оживленно Валентина. Хотела у Зойки спросить, да она, вредина, даже не здоровается со мной. Ну я к матери, соседи же, всё про всех известно. Так и есть: на пятом месяце Зойка, скоро в декретный уйдет.

— Я-то при чем? — чувствуя на себе обращенные отовсюду любопытствующие взгляды, спросила Нина Федоровна.

— Знамо дело, вы ни при чем, — громко выговаривала Валентина. — И Сережа ваш, может быть, тоже не виноватый, все же знают, что к Зойке бывший муж приезжал. Но дело сами знаете какое — свидетелей не найдешь. А у Зойки право есть: на кого покажет, тот и отец будет ребеночку.

— Глупости все это, — торопливо сказала, чувствуя охвативший ее жар, Нина Федоровна. — Глупости ты говоришь. Сергей ни при чем. И я ничего не желаю, знать, слышишь? Ты мне мешаешь работать, слышишь?

Чувство растерянности и страха в первые минуты было таким сильным, что Нина Федоровна ничего не могла понять, ничего не могла решить. Сидела в оцепенении, охватив руками лицо. Но постепенно пришла в себя. Поняла, что продолжать сидеть вот так — пряча в ладонях раскаленное лицо — странно и неприлично.

В лаборатории было принято сообщать начальнику — Ромашовой, куда и зачем уходишь во время рабочего дня. Поднявшись из-за стола, Нина Федоровна молча прошла к двери мимо стола начальницы, потому что еще сама не знала, куда пойдет. Чувствовала только: надо как можно скорее скрыться, спастись от всех любопытствующих и жалостливых взглядов, которые ощущала кожей, будто уколы игл.

Она шла по осенним заводским магистралям, мимо колючих кустарников, облетевших тополей, почернелых стен заводских корпусов, уступала дорогу нагруженным ржавыми поковками электрокарам — и все думала о коварстве людей, взявшихся замучить ее. И эта злая притвора Валентина, затравившая Нину Федоровну своей осведомленностью, упрямая, наглая Зоя Дягилева, расстроившая свадьбу — они будто сговорились против Нины Федоровны. «Ну конечно, сговорились, потому что стоят друг друга, — потрясенно шептала Нина Федоровна. — А разве я чем-то обидела Валентину — за что она казнит меня так страшно? Это ведь она, она подговорила Дягилеву, чтобы та сбила Сергея. Чтобы свадьбу расстроила, судьбу Сереже поломала! Та и рада стараться. Бабкой меня решила сделать! Ах, злые, ах, завистливые. Ну уж нет, бабкой я вам не стану!»

…Сергей сбежал из дома за три дня до свадьбы. Исчез, и все. По городской почте на следующий день Нина Федоровна получила письмо. Сергей написал, что на женитьбу у него все-таки не хватило духу и вообще ему очень стыдно перед всеми, а особенно перед матерью. Просил как-нибудь замять дело со свадьбой вплоть до того, что сообщить Гале и ее родителям истинную причину его бегства. «Я почувствовал, что нет у меня такой подлости, чтобы жить с нелюбимой ради отдельной квартиры и других прочих соображений», — признался в письме Сергей.

И вот с июля он жил в Красноярске, приютившись поначалу у тетки, двоюродной сестры Нины Федоровны. За это время Нина Федоровна получила от сына всего два письма. В одном он сообщил, где обосновался. В другом, полученном месяц с лишним назад, написал, что все у него хорошо: устроился на современном заводе, поселился в благоустроенном общежитии, заработки в цехе приличные, коллектив дружный и ребята относятся к нему уже по-свойски. Приглашал мать в отпуск приехать, посмотреть Красноярск, который Сергею очень понравился. А в будущем, может быть, поменять квартиру и переехать туда насовсем.

Получив то письмо, Нина Федоровна ожила, решила в самом деле после Нового года взять отпуск и поехать к сыну. Но молчание Сергея снова затянулось, и опять Нина Федоровна подозревала сына в унаследованной от отца черствости и бессердечности. А теперь вот над ее сыном нависла кошмарная угроза…

Прямого знакомства между ними не было, хотя не однажды приходилось Александре Васильевне Дягилевой встречать в магазинах или замечать в троллейбусе Нину Федоровну Коршункову. Доброхотливые люди показали матери Зои Коршункову, Коршунковой — Дягилеву-старшую; замечая одна другую, женщины отводили взгляды, но исподволь друг друга осматривали, пытаясь распознать, хотя Нина Федоровна не допускала, что мать Зои может быть порядочной женщиной, а та в свою очередь удивлялась упрямству и высокомерию Коршунковой.

Открыв дверь и увидев на пороге мать Сергея, Александра Васильевна не выразила удивления, даже как будто обрадовалась, отвечая на сухое приветствие Нины Федоровны, назвала ее по имени-отчеству. Приняла у Коршунковой пальто, без лишней суеты повесила на крючок, а когда гостья вопросительно взглянула на туфли, Александра Васильевна замахала рукой, сказав, что вполне достаточно, если гостья получше вытрет обувь о половичок.

Привыкшая к тишине своей квартиры, Нина Федоровна удивилась, даже слегка растерялась, когда Александра Васильевна привела ее в комнату. Разнообразные часы были развешаны на стенах; качались большие и малые маятники, а многозвучное тиканье смешивалось с голосом теледиктора. Перед включенным телевизором сидел пожилой мужчина. Он привстал, церемонно поклонился, приветствуя гостью. Возле кресла на маленьком стульчике перед маленьким столиком сидела светлоголовая девочка лет пяти. Она вынимала карандаши из берестяного туеска и рисовала принцесс среди берез. Принцессы были похожи на опрокинутые рюмки, березы — на фонтаны с зелеными струями. Зоя Дягилева, сидя на диване, сметывала белыми нитками куски бежевой ткани. Она сразу же отложила шитье, поднялась навстречу Нине Федоровне, предложила ей стул.

И вот когда Зоя встала, Нина Федоровна почувствовала слабость и головокружение, потому что собственными глазами увидела то, чем ее так напугала Валентина Сазонова.

По выражению побледневшего лица Нины Федоровны Зоя обо всем догадалась — и отвела взгляд.

Нина Федоровна опустилась на предложенный ей стул. Села и Зоя. Машинальным движением вернула на колени шитье. Установилось молчание, которое, конечно же, должна была нарушить гостья, но, видно, еще не могла вполне оправиться от испытанного потрясения. Нина Федоровна обратила взгляд на дочь Зои и спросила:

— Девочка рисует?

— Рисует, — кивнув, подтвердила Зоя.

— А сколько ей лет?

— Скоро шесть.

— Шесть… — эхом отозвалась Нина Федоровна. С каким-то нетерпеливым удивлением посмотрела на сидевшего в кресле отца Зои, на девочку, потом перевела взгляд на Зою, как бы спрашивая: зачем эти люди здесь?

— Вот я пришла к вам, — произнесла она. И добавила: — Мне нужно поговорить…

— Наверное, вы хотите, чтобы я вышла с вами? — спросила Зоя.

— Да, да! — торопливо закивала Нина Федоровна.

Зоя пошла одеваться, а Нина Федоровна отчужденным взглядом озирала комнату. Еще раз удивилась множеству часов на стенах. И подумала, прикидывая: «Где же они поставят кроватку для маленького?» Получалось, что негде: свободной была только середина комнаты.

В этот холодный октябрьский вечер, черный от беззвездного неба и бесснежной земли, не было ни души на обсаженной акациями дорожке, по которой жители поселка ходили на завод. Только две женщины медленно выступали вдоль рядов колючего кустарника. Зоя в теплом платке и зимнем пальто казалась дородной и грузной, точно старуха. Зато Нину Федоровну, щуплую, прямую, в приталенном, хорошо пошитом пальто и черном берете, издали можно было принять за девушку.