За живое задели Зою последние слова Сушкина. Деньги!.. В мокрый мартовский день Сушкин вернулся наконец в маленькую комнатку на Гатчинской улице, которую снимала Зоя. Величественно усмехаясь, собрал немногие вещички, сунул в портфель толстенный японо-русский словарь и, уходя, заявил: «Я, кажется, плохой муж. Во всяком случае семейная жизнь мне надоела. А ты, девочка, еще найдешь хорошего человека, я в этом уверен!» И осталась Зоя одна в чужом городе. Без денег, без надежды восстановиться в институте, вернуться в общежитие — кто о ней, троечнице, там помнил!
Правда, была у нее работа. Продавала газеты на Балтийском вокзале. Каждый день с шести утра начиналось одно и то же: кипы газет на прилавке, нетерпеливая очередь, бряканье монет в баночке из-под леденцов, черные от типографской краски пальцы и сонливая одурь, наваливавшаяся где-то часов с одиннадцати. И сквозняки, запах угля и пыли, гулкий неуют крытого перрона. А сколько пережить пришлось на той работе: недостачи, кражи, грубости пьяных негодяев. Но именно на вокзале Зое открылось, что добрых людей на свете куда больше, чем счастливых. Ее сменщицей была одинокая старушка Анфиса Васильевна. Забытая взрослыми сыновьями, Анфиса Васильевна зимой купалась в Неве, а летом ходила на футбол и мастерски свистела в два пальца. Вышедший на пенсию ревизор Тихоныч, который покупал еженедельник «За рубежом», продолжал работать, потому что строил дома телескоп, который мечтал подарить школе. Кассир Таня Чайкина без мужа растила троих ребятишек. Эти люди внушали Зое, что нельзя жить без веры в доброту, что самая большая ошибка — озлобленность на жизнь. Злоба разъедает душу, убивает человеческое достоинство еще быстрее, чем алчность или вино. Злой человек — самый несчастный, потому что самый одинокий. Зоя не спорила, ведь она знала, что такое доброта. Во-первых, это ее отец и мать — с их любовью друг к другу, к детям, к работе на заводе. А еще это Зеленый остров после половодья, когда трава за неделю вымахивает в человеческий рост.
«А вот Борис не верит в доброту. Или не способен верить, — думала Зоя. — Взрослый, битый, а все обещает такое, чего не бывает: легкую и красивую жизнь!»
В ожидании ответа Сушкин, чуть склонив голову, не отпускал с лица Зои жесткого взгляда. Она ничего не сказала — только покачала в раздумье головой.
— Значит, стучат часики, — выговорил Сушкин. — И показывают стрелочки, что поздно я спохватился, так?
— Поздно, — подтвердила Зоя, удивляясь своей выдержке и спокойствию. — Я отвыкла от тебя, уже забыла… Нам с Ленкой и здесь тепло, зачем нам твой Ленинград! — И опять замолчала, вспомнив товарок своих Нину и Ольгу, их неутолимую тоску по красивой жизни. Вот бы одной из них предложил Сушкин жить в хорошей квартире, ездить на машине и при этом не заботиться о деньгах. Мечта, сказка!..
«И я ведь не монахиня, мне тоже хочется одеться всем на зависть, а еще — не раскладывать каждый вечер это ужасное кресло-кровать! — думала Зоя. — А уж Лариса была бы довольна, если бы мы с Ленкой уехали! Да и Алешка, пожалуй… Зато отец с матерью расстроятся! Для них Ленка — вся жизнь. Ах, да не в этом дело! Просто мы давно чужие люди — и ничего, Борис, ты уже не поправишь!»
— Поздно ты спохватился, Борис, — повторила Зоя.
— А, не может этого быть! — с досадой воскликнул Сушкин. — Я в это не верю! Ты просто не подумала, как следует. Ты подумай, я не буду торопить. Я могу прожить в вашем городе неделю, месяц — сколько будет нужно. А ты подумай!.. Причем вот что имей в виду: если ты этого типа… любишь… в общем, рассчитываешь на него, то совершенно напрасно. Зоя, я его видел пять минут, а понял насквозь. Я знаю эту породу… потому что сам, видимо, такой. Зоя, этот парень — настоящее дерьмо! Понимаешь, он самолюбивый и деспотичный дикарь. Такие типы, знаешь… бьют жен… в общем, ты подумай хорошенько, это для тебя сейчас очень важно.
— Насчет Сергея ты ошибаешься, — твердо сказала Зоя. И добавила: — Мне надо укладывать Ленку спать.
— Так… Ну, понятно, — произнес Сушкин. — Спокойной ночи, малыши, значит… Что же, иди укладывай нашу дочку спать. За меня не волнуйся, стеснять вас не стану. У меня отдельный номер в гостинице. Но ты все-таки подумай, Зоя. А завтра вечерком я опять зайду.
— Лучше не приходи, — сказала Зоя.
— Ну почему же!.. Я ведь только ради тебя… ради вас с Леной приехал. Я зайду. А ты подумай, подумай, не торопись.
— Я уже все решила, Борис.
— Ничего, все течет, все меняется… Завтра вечерком я вас опять потревожу…
Не торопясь, с достоинством Сушкин зашагал вниз по лестнице.
Вскоре после того, как Дягилевы поужинали и Зоя уложила дочь в постель, в дверь постучался Коршунков.
Он все-таки не вернулся домой, к матери, кружил и кружил по улицам поселка и вот, когда совсем уже стемнело, когда окна домов заголубели телеэкранным светом, решился еще раз зайти к Дягилевым.
В первые дни после сближения с Зоей Коршунков испытывал прямо-таки пьянящее чувство радости, когда видел ее, идущей по цеху. Глядя на нее издали, самодовольно думал: «Вот идет моя женщина. Студенткой была, в Ленинграде училась. А теперь — моя женщина!..» И уверял самого себя: «Пожалуй, женюсь на ней. Человек она скромный, не лезет с поучениями, образованность не выставляет. И вообще, как женщина!.. Заживем с ней душа в душу, буду воспитывать Ленку — пусть нам все завидуют!»
Но когда вмешалась в их отношения мать, от стройности, в которую привел свои мысли Коршунков, ничего не осталось. А теперь, с появлением бывшего мужа Зои, Коршункову все показалось еще более запутанным. Он попытался оценить ситуацию глазами Семена Лучинина и ужаснулся жалкости своей. По-ковбойски хладнокровный Лучинин в подобном положении лишь окинул бы соперника пронизывающим взглядом и без разговоров ушел бы от Зои. А она, конечно же, спохватилась бы, поняла бы, насколько возвышеннее ее любимый по сравнению с бывшим мужем. И умоляла бы о прощении. Только настоящий мужчина уходит раз и навсегда!..
Коршунков вспоминал других своих друзей-приятелей, парней, с которыми учился в школе, служил в армии, работал на заводе. Близких-то друзей у него не было, а приятели всюду находились. Могучий и ленивый Витька Титов. Болтун и весельчак Мишка Саулов. Любитель заграничного барахла и дисков, хитрый деятель Алик Четвериков. Нет, никто из них не рискнул бы свободой ради женщины с ребенком! Разве что блаженный Игорь Карцев. Но ведь он еще зеленый мальчишка!
«А может, у меня любовь?» — тревожно подумал Коршунков. Где-то он читал или слышал, что если человеку не удалось ни разу за всю жизнь полюбить по-настоящему, то такая жизнь вроде бы неполноценная. Однако во мнении приятелей Коршункова любовь была только увертюрой перед свадьбой. Сначала любовь, а потом, когда уже деваться некуда, женитьба. Только вот жениться Коршункову пока еще не хотелось — это он чувствовал отчетливо. И Зою вместе с тем терять не хотелось!..
— Как хорошо, что ты пришел! — обрадовалась Зоя. Она провела Коршункова в кухню, где в этот час никого не было, все домашние смотрели кино по телевизору. — Есть, конечно, хочешь. Сейчас я накормлю тебя котлетами с жареной картошкой.
— Спасибо, есть не буду. Поужинал у матери, — соврал Коршунков, невольно копируя интонацию Лучинина. — Ленка спит уже?
— Уложила.
— Не догадалась?.. Насчет отца?
Зоя даже побледнела.
— Ты что! Этого еще не хватало!
— А зачем он приехал?
— Говорит: за нами. За мной и дочерью.
— Ничего себе! — Коршунков мотнул головой. — Вспомнил, называется! Он бы еще подождал, пока Ленке восемнадцать исполнится — и приезжал бы к ней на свадьбу. Хорош папаша!
— А это тебя не касается, — спокойно сказала Зоя.
— Почему? — удивился Коршунков.
— Неужели тебе и это нужно объяснять?
— Мой отец, между прочим, платил алименты по-честному.
Зоя болезненно поморщилась.
— Разве в этом дело? — спросила она. — Я уехала — и все. А Ленка уже здесь родилась. Он сегодня ее первый раз в жизни увидел… Так что будем дальше делать?
