Прошло не менее получаса, прежде чем Гарсиласо велел вылезти из кустарника.

Поблуждав меж деревьев, они решились выйти к дороге, что вела к небольшой деревушке Рё. Ради безопасности Гарсиласо велел идти, не высовываясь из леса, но напрасно они петляли меж стволов и кустов, рискуя угодить в очередную яму, потому как никто до самых полей не проехал мимо.

Взошла луна, налетел легкий ветерок, внезапно напомнивший Мадлен о том, что наряд насквозь промок, а тело ноет от многочисленных ссадин. Поежившись, она обхватила себя руками и прибавила шаг.

Местечко Рё и Монс разделяло около двух лье: слишком много для пустившихся пешими в путь на ночь глядя после долгого переезда, да еще в мокрой одежде, но слишком мало для того, чтобы убежать от грозящего преследования.

Наконец за плавным поворотом дороги Мадлен увидела тусклый свет фонаря. Это был маленький постоялый двор у окраины деревеньки, гораздо меньше того, что они покинули. Вокруг стояла тишина, хозяева и постояльцы, вероятно, уже спали. Девушка, обрадовавшись, припустилась в бег, и радость ее увеличилась троекратно, когда, она, подбежав к низкому деревянному забору, различила во мгле белую кобылу Гарсиласо, привязанную к сараю.

– Это ваша лошадь! – воскликнула она. – Так вы уже успели здесь побывать?

– Это не моя лошадь, – отрезал Гарсиласо, продолжая, верно, злиться.

– Быть того не может! – возразила с улыбкой Мадлен, решив, что цыган шутит. – Мне ли не знать красавицу Николетт? Смотрите, как она бьет копытом. Она вас узнала.

– Говорю тебе, это не моя лошадь. Теперь. Мне пришлось продать ее одному из постояльцев сей гостиницы, поскольку она – единственная примета, по которой испанцам удалось бы нас отыскать. Будем теперь пешком ходить, как волохи!

Мадлен потупила взор, вновь охваченная чувством стыда. Она не имела права подвергать их обоих такому риску. Само собой разумеется, ее благородный порыв заступиться за несчастную был понятен, являясь искренним побуждением, рожденным природным благодушием и сострадательностью.

Гарсиласо, похоже, так не считал.

– Не соблаговолишь ли теперь разъяснить, какого черта ты полезла к этим ублюдкам?!

Мадлен послушно сложила руки и опустила голову, привыкшая выслушивать нравоучения молча и с должным смирением.

– Я думаю, не стоит к этому возвращаться, – промолвила она, – ведь теперь мы вне опасности.

– Вне опасности?! Святая Энкрасия! Ты так думаешь, глупое и наивное дитя?

Мадлен приняла невинный вид, хотела промолчать, но, не выдержав паузы и гневного взгляда, которым Гарсиласо, вероятно, желал испепелить провинившуюся, возмущенно воскликнула:

– Нельзя же было просто так проехать мимо. Это… это… это не по-христиански!

– О да, вероятно как раз именно по-христиански бросаться смерти в пасть, – передернул плечами Гарсиласо.

– Вы бросились бежать, оставив меня им на растерзание, – сердито заметила она.

– Я отправился искать… кого-нибудь, кто мог бы нам помочь. Разве вам не явился на помощь сам командир гарнизона?

– Можно подумать, это вы его привели?

– А кто же, барышня разлюбезная? – Гарсиласо шутливо потрепал ее за подбородок. При воспоминании о Ромеро Мадлен потупила взор и покраснела, заставив Гарсиласо нахмурить брови.

– Вы его знаете? – спросила она тихо.

– Вашего спасителя? – с какой-то странной нервической насмешливостью осведомился цыган. – Ну, разумеется! Мы знакомы… в некотором роде.

– Тогда почему мы бежали, точно преступники? Нужно было дождаться его там, в гостинице мессира Маса…

– Барышня! – резко прервал Гарсиласо. Гримаса омерзения молниеподобной судорогой пронеслась по его лицу. – Вы в своем уме? Чтобы подать себя испанским отродиям, точно дичь на блюде? Мы знакомы с капитаном, но не в той степени, которая позволила бы мне показаться ему на глаза. Кроме того, я только что убил одного из его сержантов, вызволяя вас.

– Значит, вы опять преследуемы, и мы должны скрываться, – задумчиво констатировала девушка. Гарсиласо хорошо умел читать по лицам, а черты Мадлен не скрывали сожаления.

– Да. Не я, а мы преследуемы. Осталось немного – мой табор встал у Суаньского леса. Поторопимся.

II

. Агасфер из Монтильи

Шлюха! Неужто и вправду тот пансион плодит потаскух для королевы?

Суаньского леса они достигли только к полудню следующего дня. Мадлен валилась с ног от усталости, продрогла – с самого рассвета шел дождь и свистел пронизывающий ветер – и это в начале августа! Но вида она не подавала, хотя Гарсиласо давно заметил, как, стуча зубами, уже раза три успела споткнуться и только чудом не упала.

Все это время девушка продолжала оставаться для него загадкой. Разрозненные куски сведений, что он имел, никак не желали явить полную картину. Сначала, как и полагалось, он считал, что девица Кердей слабая умом несчастная, которую мадам Немур из притворной благочестивости решила приютить и одарить милостями.

Дорогу до Радома Гарсиласо вспоминал не без брани – льды, снега, звенящий от мороза воздух, который без боли вдыхать было невозможно едва не убили его. Если бы не пара вестей для принца Анри помимо злосчастного письма герцогини, ни за что бы не согласился ехать туда. Да из-за поручения к Михалю Кердею пришлось сделать такой крюк! Интересно, и за какие такие заслуги ему прочили графский титул? За сестрицу? Ясное дело, такая красавица! Но отчего же тогда необходимо было везти ее морем? В Мадрид ли, как она сама сказала? Неужто и вправду наложница для Габсбурга?

Узнать он это мог только от одного из слуг герцогини, что, верно зря прождал его на причале у судна «Червонец» на следующее утро после той безумной ночи. На языке вертелась секретная фраза, по которой Гарсиласо должен был распознать будущего сопроводителя Мадлен… Но сейчас это не имело никакого значения. Ибо Гарсиласо не выполнил поручения герцогини, а виною тому была пикантная сцена меж красавицей-наложницей и ее добродетельным братом. Невозможно было не проникнуться бесконечной жалостью к этим несчастным: один, тесно опутанный сетью христианской праведности, другая – той же праведностью навеки искалеченная, оба из-за преступной любви, оказались, подобно своему Богу распятыми на кресте предрассудков и козней.

Но Мадлен!.. Сколь бы ни был печален ее лик, сколь бы ни было во взоре скорби, оставалась такой, какой ее изваяла главная сутенерша Лангедока. Едва сердечная рана из-за гибели брата затянулась, Мадлен не преминула броситься в омут любострастия, без которого, вероятно, не представляла жизни. Стоило попасться на ее пути смазливой физиономии этого идальго, как тотчас исчезли и страдание, и боль, уступив место вожделению.

С каким детским доверием и влюбленностью она воскликнула: «Ромеро?»

От Гарсиласо трудно было что-либо утаить, по роду деятельности ему полагалось всегда оставаться до предела бдительным. И наблюдая издалека за короткой беседой его подопечной с этим испанским гаденышем (однако его стоило горячо поблагодарить за своевременное появление в рощице), цыган ясно осознал, что еще мгновение и он навеки потеряет бриллиант, за каковой, кстати говоря, отдал без малого все, что имел, а именно службу, исправно приносившую недурной доход и сулящую в недалеком будущем продвижение.

Вот почему Гарсиласо ступая по узеньким тропинкам Суаньского леса, был готов рвать и метать от ненависти к продрогшей девушке. Нарочно он плутал вокруг цыганского лагеря, дабы продлить ее мучения. Звуки, производимые табором ясно доносились до путников, но Мадлен до того сильно устала, что ничего не слышала и не видела перед собой, механически следуя за цыганом, точно автор «Божественной Комедии» за Вергилием.

А тот пристально оглядывался с видом, будто не знал куда идти, то и дело останавливался, чтобы рассмотреть висящий на суку красный лоскут, или приседал у какой-нибудь поросшей мхом кочки, скошенным взором наблюдая, с какой радостью Мадлен припадала к гладкой коре бука, дабы перевести дух.