Дождь перестал наконец лить, как из ведра, грозные тучи, истратив все силы, не устояли перед упорными лучами солнечного света, уже дважды выбиравшимися наружу и освещавшими зелень леса.

– Мы пришли, – заявил Гарсиласо. – Но, перед тем как показаться табору, хочу, чтобы ты выслушала меня. Я о вчерашнем фокусе, милая моя. Здесь просто так не сойдет тебе подобное с рук. Будь крайне осторожна. Молчи, не мозоль никому глаза, держись подле меня и не вздумай рассказывать, кто ты есть на самом деле. Твое имя отныне – просто Серафим, без «де», «фон» и всяческих приставок, фамилий и родословной. Ты будешь заниматься тем же, что и твои соплеменники: даже самой грязной и мерзкой работы здесь не чураются. Это мои владения, и только моим законам необходимо подчиняться. Одно неловкое движение, и я поступлю с тобой точно так же, как с сержантом.

– Не очень-то учтиво, мессир Гарсиласо. Там у ворот Пор-Рояля вы были более радушны, когда звали меня с собой, – проговорила Мадлен, подивившись внезапной перемене в его тоне.

– Радушие в цыганском понимании так и выглядит, – ответил он и, не добавив более ни слова, выхватил из-за пояса нож. Мадлен оцепенела. Цыган сорвал с нее насквозь промокшую накидку и высвободил волосы. Тяжелые мокрые кудри рассыпались по плечам и спине.

Он бесстрастно обхватил волосы свободной рукой, отделил от общей массы прядь с макушки и безжалостно отсек ее.

– Что вы делаете? – вскричала девушка, мгновенно забывая об усталости.

Гарсиласо усмехнувшись, спрятал золотистую прядь за пазуху.

– На память о вас, моя прекрасная дама.

– Вы безумец! – Мадлен бросилась к ручью, дабы удостовериться, что он не слишком сильно изуродовал ее. Коротенькие кудряшки смешались с длинными, и, благодарение богу, трудно было предположить, что только что совершен сей страшный акт вандализма.

– О нет, я, как раз напротив, единственный из нас двоих, кто не выжил из ума. Отсоедини короткие пряди, а длинные, как и прежде, заплети в тугую косу, которую спрячь за колет вдоль спины. Ради собственной безопасности.

Мадлен в недоумении не нашла, что ответить, но дрожащие руки ее потянулись к затылку. Через несколько минут, глянув в ручей, она была вынуждена признать – Гарсиласо непревзойденный мастер на подобные трюки, ибо из нее вышел довольный премилый юноша с пушистыми кудрями до плеч. Теперь не придется обматываться воротом накидки до самого подбородка.

Тот вновь усмехнулся и направился вдоль журчащего ручья. Мадлен устало поплелась следом.

Миновав поросший травой бережок, они очутились на поляне, где по обе стороны ручья расположилось с десяток крытых грубой тканью повозок и столько же небольших шатров, с костром в самом центре лагеря. Лошади и мулы были привязаны в тени у воды. Подле огня обосновалось целое семейство лохматых серых псов. Казалось, то были прирученные волки, но они довольно дружелюбно поглядывали на снующих мимо цыган. Вокруг бегали дети. Женщины ходили почти обнаженными: на многих, кроме перекинутой через плечо холщевой простыни и длинных начесанных черных волос, ниспадавших до самых бедер, ничего и не было. Они таскали в глиняных кувшинах воду из ручья и наполняли огромный котел, установленный над пляшущими языками пламени костра. Мужчины – загорелые, с плотными коренастыми фигурами, блестевшими на солнце словно бронзовые изваяния, занимались кто чем: в основном они бездельничали или ковали что-то на самодельных наковальнях. Слышались звуки бубнов и виол. Кто-то негромко напевал заунывную песнь на том странном языке, который Мадлен нередко слышала от Гарсиласо.

Появление путников вызвало нечто вроде вавилонского переполоха. Дети и женщины побросали все и с криками кинулись в ноги Гарсиласо. Мадлен даже пришлось отойти в сторонку, чтобы не оказаться затоптанной этими обезумевшими ведьмами и дьяволятами.

Странное зрелище! Цыгане, похоже, почитали его как божество.

Спустя мгновение, когда Гарсиласо, подняв руку и одним единственным словом, сказанным на их языке, усмирил толпу, в лагере начались приготовления к предстоящему пиршеству. Вожака и его гостя под звуки бубнов и в окружении танцующих черноволосых женщин, препроводили в самую роскошную палатку, собранную из кусков меха.

Здесь их встретила старая цыганка. Ее черная кожа походила на печеное яблоко, а седые волосы, уложенные в пучок на затылке и прикрытые пестрым платком, – на снег. В темных раскосых глазах еще мелькал огонек, присущий натурам, не стареющим сердцем. Она сидела, скрестив ноги по-турецки, и чинно попыхивала трубкой. Во всем ее облике присутствовало некое надменное спокойствие: спина, несмотря на годы, пряма, подбородок упрямо вздернут, на губах едва уловимая ухмылка, свойственная презревшим страх.

Это была Джаелл – женщина-шаман, колдунья, с которой говорили Боги. Прежде чем войти, Гарсиласо успел поведать о цыганке. Никого, даже самого Гарсиласо, никто так не слушался, как старую, мудрую и проницательную Джаелл, умеющую исцелять тяжело больных и читать по книге судьбы. Говорили, что она сама не раз возвращалась из царства мертвых.

Обиталище было под стать хозяйке. Стены палатки изукрашены мелким рисунком, в центре горела небольшая жаровня. Колдунья подкидывала какую-то высушенную траву в огонь, отчего к потолку поднимались благовонные клубы дыма.

Гарсиласо упал на колени, что, видимо, являлось высшим проявлением почтения, и принялся за длинное повествование на том же незнакомом языке. Это продолжалось, казалось, вечность. Мадлен изо всех сил держала себя в руках, чтобы после двенадцати часов пешего пути не упасть на меховые шкуры, каковыми был выстлан здесь пол. Они так и манили к себе, а под воздействием неустанного бормотания Гарсиласо и, того более, ароматов благовоний, внезапно показалось, что ноги оторвались от пола, мистические изображения соскочили со стен, вихрем закружили и принялись взывать, подпевая вместе с голосами цыган…

– Подойди ближе, – позвала женщина. Мадлен вздрогнула и тотчас подчинилась.

– Присядь.

Мадлен опустилась на колени.

Цыганка положила руку на плечо, пристально поглядела в глаза.

И ничего не спросила.

Прикрыв веки, указала на выход рукой и поднесла к губам трубку. Мадлен и Гарсиласо поспешили удалиться.

– Старая ведьма! – тихо прохрипел Гарсиласо, вероятно ощущая немалое облегчение.

– Она догадалась, – промолвила Мадлен.

– Нет никаких сомнений… Но и не воспротивилась. Знаешь ли, красотка, с этой женщиной лучше быть в мире.

В самом сердце лагеря подготовка к пиршеству шла полным ходом: где-то раздавалось блеянье баранов, готовых к убою, двое цыган тащили дюжину связанных кур, а женщины прямо на траву стелили тряпки, видимо служившие скатертями, и расставляли убогую посуду. Ветер окончательно разогнал тучи, и солнце играло на блестящих лицах и телах цыган и цыганят.

Гарсиласо указал на одну из повозок, с виду ничем не отличающуюся от остальных.

– Пробирайся вовнутрь. Ныне это твой дом. Однако его придется делить со мной.

Мадлен молча взобралась по двум ступеням и оказалась в весьма уютном гнездышке, достойном цыганского короля. Его соорудили, должно быть, цыгане только что. На полу повозки лежал безжалостно отрезанный кусок богатого персидского ковра с высоким ворсом, на стенах висела тканина и обрывки гобеленов. Куча мягких, вышитых золотом и шелком подушек, а самым главным украшением являлась тигриная шкура, такая огромная, что под ней вполне могли улечься два человека. В углу стояла курильница, а рядом с ней лампада из чистейшего серебра. Она испускала мягкий приглушенный свет. Жилье вожака походило на обитель джина из персидских сказок.

Закружилась голова. Так захотелось забраться под черно-рыжую шкуру, свернуться калачиком и поскорее уснуть. Мадлен, закрыла глаза и мечтательно потянулась.

– Где я могу искупаться? – спросила она с улыбкой.

– Что? – губы Гарсиласо расплылись в презрительной усмешке. – Об этом можешь забыть… Вернее, пока мы вновь не двинемся в путь, и не будем проходить мимо какой-нибудь речки или озерца. Сейчас принесут кувшин воды… м-мм достаточных размеров, чтобы вымыть лицо и руки.