Мадлен терзалась дилеммой меж полным доверием Гарсиласо и желанием продолжить путь самой. Дорога, выбранная цыганами, через Утрехт, ее мало устраивала, но и в одиночку путешествовать она боялась. В любой момент могли повстречаться если не хищники здешних лесов, то, наверняка бродившие по округам испанские солдаты, с «дружелюбностью» коих она уже имела несчастье познакомиться. Они, безусловно, схватят ее как бродяжку, что подтвердит отсутствие необходимых бумаг – пропуск на имя де Мера остался в гостинице у Монса. Затем последует череда пыток, а закончится все костром – что еще можно предложить бедной девушке, вроде нее?

Без Гарсиласо ей и суток не прожить. Кроме того, Мадлен не могла отделаться от любопытства, отчасти рожденного беспокойством, отчасти являющегося ее женским началом. Зачем так страстно он пытается уберечь ее, не выказав при этом и намека на проявление какого-либо естественного человеческого чувства – ни сострадания, ни симпатии, ни иного интереса? Он действовал, точно хорошо отлаженный механизм, точно исполнял команды, ни разу не сойдя с намеченной траектории и действуя строго по неведомой ей схеме. И за что же он зол на нее, откуда негодование, вырвавшееся наружу, едва ее нога ступила за черту табора?

Единственный раз в мыслях Мадлен зародилось желание испытать своего спутника на прочность. Потонувшая в водовороте любопытства и невесть откуда взявшегося азарта, воскресшая в ней дочь Евы ринулась на абордаж.

И потому, когда Гарсиласо протянул девушке оружие, та удивленно приподняла брови, с самым наиневиннейшим видом заявив, что впервые видит «такую штуку», в то время как, благодаря стараниям высокородной и неординарной воспитательницы, прекрасно обращалась с шомполом и метко била в цель. Избранницы мадам Монвилье раз в месяц получали урок обращения с оружием. Это тщательно скрывалось от глаз всего монастыря. Некий мастер клинка и пистолета в маске обучал девиц искусству стрельбы и фехтования, а следом девица расплачивалась за уроки.

Мадлен испытывала особое наслаждение, держа в руках заряженную машину для убийства. И каждый раз, когда она метилась в стену сарая, представляла, что попадает настоятельнице прямо между глаз.

Гарсиласо тотчас предложил девушке дать несколько уроков стрельбы. А Мадлен, изображая усердие, направляла всю свою наблюдательность на то, чтобы подметить, не изменится ли Гарсиласо в лице, когда они оба, притаившись в зарослях вереска, поджидали незадачливого фазана или стайку перепелок, когда она, вытянув вперед руку, брала прицел, или же, испачкавшись в порохе и закусив губу, с сосредоточенностью хирурга чистила ствол. Но сколько бы усилий не стоило ему держать себя в руках, это оставалось неведомым, ибо он был непрошибаем, словно придорожный камень. Оставшись после долгих экспериментов с неудовлетворенным любопытством, Мадлен бросила сии тщедушные попытки что-либо выяснить, и отдалась власти мерного путешествия.

И в тот вечер первым делом отправилась к реке, выбрав место, несомненно, весьма отдаленное от общей стоянки.

По обыкновению ничего не подозревая, Мадлен принялась раздеваться. С наслаждением расплела косу, что покоилась за спиной прижатая жилетом. И в одном лишь одеянии из длинных золотых кудряшек направилась к воде.

К концу лета стало заметно прохладней, вода не была так приятна, как раньше. Но девушка, сжав кулачки, медленно стала погружаться. Когда наконец прозрачная гладь скрыла ее всю до груди, она поплыла, почувствовав вместо холода обжигающий жар. И за ней, будто знамя, тянулось пелена светлых волос, похожих на пущенный нимфой лепесток лилии, подхваченный легким течением. Спустя пару минут нырнула и поплыла под водой, касаясь руками камешков и тонких водорослей илистого дна. Точно русалка, она пересекла реку, вернулась обратно к берегу и стремительно вынырнула. Мелкие капли разлетелись в разные стороны. Мадлен протерла и распахнула глаза…

Но не сразу осознала, что прямо перед ней на самом краю берега стояла Маргарита. Взгляд, которым та пожирала Мадлен, невозможно было описать словами: взгляд одновременно испуганный и озлобленный, взгляд разочарования и ненависти. Цыганка мертвенно бледная, чего не скрывала даже ее загорелая кожа, шагнула было в воду с тем, чтобы растерзать в клочья коварную обманщицу, обманщицу вдвойне, поскольку не составляло труда догадаться, зачем вожак таскал за собой женщину, переодетую мальчиком.

Но выражение лица цыганки вдруг изменилось. Она подалась вперед так, словно кто-то подтолкнул ее сзади, выгнулась дугой и повалилась с берега, по воде поплыли багровые пятна, а на ее месте, словно по мановению какого-то злого волшебства выросла фигура Гарсиласо.

Он был бледен, челюсти сжаты, зубы скрежетали, в глазах – адское пламя, руки едва зримо дрожали.

С минуту они смотрели друг на друга, пока Мадлен не очнулась от оцепенения. Завизжав, она кинулась, из воды в сторону руин Аммерсоен.

Она бежала до тех пор, пока совсем не выбилась из сил. Но остановившись и, спрятав лицо в ладонях, разрыдалась. Босые стопы горели от быстрого бега, тело пылало от ударов колючих веток, пробивала дрожь.

Отовсюду окружал темный, таивший в себе опасность глухой темный лес. Солнце село быстро. Холод и воцарившаяся вокруг кромешная тьма заставили ее съежиться и застучать зубами. Она была как раз у края рва развалин замка и собралась на ощупь спуститься. Как вдруг ее затылок обдало горячим тяжелым дыханием, чьи-то руки сжали плечи и несколько раз грубо встряхнули. От неожиданности Мадлен дернулась в сторону, оступилась и покатилась кувырком, на самое дно рва – сухое и поросшее травой. Она больно проехалась лицом и грудью о мелкие сухие колючки и каменные осколки, однако чудом не повредив ни единой кости. С трудом найдя в себе силы, она поднялась на колени, тут же невидимая рука впилась в волосы.

И только сейчас она смогла разглядеть горящие впотьмах глаза Гарсиласо.

Он бросил к ее ногам какое-то тряпье и прошипел:

– Живо оденься, шлюха.

Мадлен тяжело рухнула на землю, только он выпустил руку, и припала к серой кучке из тряпок, которая, как оказалось, была ее одеждой, – жилет, льняные штаны, сапоги. Дрожа всем телом, беззвучно роняя слезы, она натянула все это на себя. Едва туалет ее был завершен, Гарсиласо подхватил ее под локоть и потянул за собой, обратно в лагерь.

III

. Филипп д’Эгмонт – лесной гёз

Сколько раз душа была готова вознестись к небесам, уверовав в непритворность и благородное прямодушие этого странного человека, столько же поднаторелый разум удерживал сии безрассудные порывы, призывая держать ухо востро, ибо каждый ложный шаг рассудка, каждое движение души пришлось бы оплачивать телу, попранному пятой мнимого благодетеля.

Став случайно свидетелем того, как Гарсиласо умел избавляться от неугодных, Мадлен приготовилась незримо ускользнуть из табора. Но вожак быстро предугадал будущий шаг пленницы и тотчас приставил двух цыган к ее фургону. Мадлен могла наблюдать через узкую щель меж двумя полами холщевой занавеси, как те зорко наблюдали за ней: и в дороге, следуя верхом, и во время стоянки, укладываясь спать прямо под колеса. Ни днем, ни ночью она не покидала воза без присутствия соглядатаев. Они скользили за ее спиной, будто тени, и тотчас хватались за ножи, едва девушка выказывала намерение дать деру. Не оставалось ничего иного, кроме как ждать случая.

С приходом сентября ночи сделались холодными, дни дождливыми, пасмурными. Частыми стали туманы, которые несли с собой неуютную сырость. Все трудней было подбирать место для ночлега. Поначалу раскидистые ясени и буки едва тронутые кистью наступающей осени служили более-менее сносными укрытиями ночного костра от дождей. Но когда дули холодные порывистые ветра, а небо не имело проблеска и роняло на землю немыслимые потоки, приходилось сооружать некое подобие огромного навеса: натягивали меж деревьев тент, умело сшитый из обрывков одежды и старых одеял цыганскими рукодельницами.