Всадник спешился.
– Мне велено передать вам письмо, – сообщил он на кривом польском: так обычно звучала речь французов, окружавших ныне нового короля польского, – принца Генрика Валезы, – для настоятельницы монастыря доминиканок, мадам Китерии д’Альбре-Наваррской.
Тотчас вспомнив, что у мадам Китерии воспитывалась младшая сестра, которую не видел более полутора десятка лет, Михаль встрепенулся, предположив, что с девочкой случилось несчастье. Незнакомец, укутанный в подбитый мехом плащ с капюшоном, опущенным низко на глаза, заторопился, быстро сунул Михалю конверт и тотчас собрался вернуться в седло.
– Нет, погодите, пан посланник. Я не понял ничего…
Пан посланник, казалось, не расслышал.
– Погодите, ради бога!
С явной неохотой тот обернулся и тихо выругался под нос.
– Что тут неясного? Отвезите письмо матери-настоятельнице, и все.
– Но от кого оно? Что я должен ей сказать? Вам что-то известно? Верно, стряслось какое-нибудь несчастье?..
– Мой друг, – прервал незнакомец сбивчивый поток вопросов.
Вздохнув, он сделал над собой усилие и с театральным жестом опустил ладонь на плечо Михаля.
– Я едва не отдал Господу Богу душу, пробираясь сюда по дорогам этого отвратительного края! Холод собачий! Брр! Мне нет дела от кого сия эпистола. Вот конверт, – указал он на дрожащие от волнения и холода руки послушника. – На нем адрес и имя получателя. И… верно, у вас должны иметься причины отправиться туда.
С этими словами иностранец вскочил в седло и исчез в морозной дымке, оставив Михаля в крайней растерянности.
Совершенно очевидно, что содержимое письма касалось сестры!
После смерти тетки, которая занималась ею до десяти лет, юная девица Кердей для получения образования и воспитания достойного дочери шляхтича отправилась во Францию, в монастырь Благословенной Марии, что находился недалеко от Тулузы. Китерия д’Альбре-Наваррская отцу приходилась кузиной и с радостью приняла дочь своего польского родственника в пансион. До Тулузы ведь не успела долететь весть, какое ремесло выбрал себе отец Михаля – Люцек, что звался он Люциусом Кердеусом, занимался безбожным колдовством.
Отец Михаля и был тем терзавшим душу проклятьем. Вовсе не французская кровь тому была виной. И не басурманская.
Пустив на самотек семейные дела, а отпрысков спихнув на тетушку Агнешку, он отдал годы жизни естествоиспытаниям, страстью к коим слыл во всей округе. Однажды осененный мыслью, сколь велико пространство неизведанного, сколь велики таинства природы, а сам человек – образец Господа, совершеннейший механизм, нуждающийся в глубинном изучении, что знания сии послужили бы во благо цивилизации, Люцек Кердей отправился в Париж и свел знакомство с профессором Якобусом Сильвиусом, каковой читал в университете лекарствоведение, теоретическую и практическую медицину.
Страсть к медицине захватила все существо Кердея, жаждущего познаний и наделенного не только способностями к оным, но и невыразимым авантюризмом. Он долго учился сначала в Монпелье, потом в Париже, отдельно изучая теологию и медицину, проникаясь мыслью, что две науки связаны цепью истины и вытекают одна из другой. Всю недолгую и сумасшедшую жизнь отец Михаля стремился обосновать божественное происхождение человека, основываясь на анатомии и страстно ища подтверждения тому в Священном Писании.
Но поиск сей не всем пришелся по душе. Всюду, где бы он ни появлялся и делился открытиями, совершенно очевидно возникали смуты. Одни слушали его и шли за ним, другие в суеверном ужасе гнали прочь. Подобно Везалию, он разрывал могилы и тщательно изучал извлеченные из саванов останки. Ставил опыты, вскрывал вены живым, потрошил собак, кошек, крыс, тыча пальцем в страницы Библии и призывая всех заметить, сколь много сокрыто в древних божественных книгах, сколь многое предано забвению и неверно истолковано.
Сколько раз его бросали в Шатле, сколько пытались сжечь и повесить! Исколесив всю Европу и практикуя, как искуснейший хирург, он умер на борту торговца, что направлялся в Новый Свет. Люцек был редким гостем в родной Гоще, но того было достаточно, чтобы превратить замок в логово колдуна, где дюжина комнат была заполнена дьявольскими приспособлениями, а еще дюжина – полками с дьявольскими книгами. Слава о его похождениях легла темной тенью на семейство Кердей.
Никого, кроме матери, которая с горя помешалась и заперлась в одной из башен крепости, младшей сестры, да старого слуги Анжея у Михаля не было. Близкие родственники один за другим отказались от родства. Редкие друзья отреклись, соседи не желали боле водить знакомство. О, если бы не высокая стена и глубокий ров, то цитадель Кердей давно была бы сожжена миролюбивыми гощинцами. Оттого и поспешил Кердей отправить дочь во Францию, а книги и утварь – вывести с польских земель с тем, чтобы обосноваться в Париже и продолжить работу над тинктурой бессмертия.
Новостей из родной Гощи Михаль даже слышать не хотел, всякий раз разражаясь проклятиями и гневом.
Но отчего-то, получив письмо о младшей сестрице, вдруг сердце зашлось особым трепетом, всколыхнулись прежде забытые чувства. Уже мертв был коварный чернокнижник, не пора ли ненависти остыть? Привезти сестру в Гощу, порадовать мать возвращением ее чад в отчий дом…
В тот же день молодой послушник явился к настоятелю аббатства и просил разрешения отправиться в Пруйль.
Грозной цитаделью вырос пред взором Михаля монастырь монахинь-доминиканок из ордена проповедников-созерцателей. Молодой послушник невольно замер перед огромной охровой базиликой романского стиля с тремя порталами и розами на средней выступающей части фасада, с бесчисленным множеством аркад, башенок, увенчанных крестами. Каменная громада вдруг заслонила солнце, поглотив сияющий простор. А когда массивные дубовые ворота отворились, впустив Михаля в святилище, сердцем его овладела тревога. Но монастырский двор, ухоженный и чистый, утопал в молодой зелени и бело-розовых цветках яблонь и груш, укрывавших за собой большую часть построек – они примыкали к капелле и образовывали внутренний двор. В самом центре возвышалась статуя святого Доминика. Умиротворяющая благодать царила вокруг, а сердце Михаля продолжало отбивать тревожный набат.
Его препроводили в приемную. Он потоптался там с четверть часа. Следом вдруг низенькая юркая монашка шепнула через решетку, что настоятельница решилась сделать исключение и с будущим бенедиктинцем по вопросу «весьма щекотливому» будет говорить в собственном кабинете.
Китерия д’Альбре-Наваррская встретила Михаля с доброжелательной улыбкой и, молча выслушав рассказ о незнакомце, заверила, что Мария-Магдалена жива и невредима, более того, изнемогает от желания наконец вновь вернуться в Польшу. Михаль, несколько успокоенный, протянул настоятельнице конверт, и пока та, сосредоточенно нахмурив лоб, читала, пытался по выражению ее лица понять, столь ли опасно это странное послание.
– Герцогиня Немурская желает видеть вашу сестру в своем окружении, – произнесла она и, склонив голову набок, испустила вздох сожаления. – Несколько лет назад вместе с королевой ее светлость приезжали в монастырь… Обе были глубоко впечатлены умом и красотой вашей сестры… Герцогиня втайне от ее величества просила меня дать разрешение увезти дитя, но мадемуазель Кердей была еще мала, и я отказала. Теперь, когда ей минуло семнадцать, я не вижу, почему должна запретить девушке самой распоряжаться своей судьбой. Если она пожелает, то может покинуть Пруйль хоть завтра.
Михаль очень плохо знал французский и из сказанного понял лишь половину: его сестру – бесспорно умницу и красавицу – прочат во фрейлины знатной даме. Он неуверенно улыбнулся, не найдя, что сказать в ответ, а Китерия вновь вздохнула, очевидно, тысячи раз сожалея, что столь дивный цветок вынужден покинуть обитель.
Спустя минуту раздумий она тронула колокольчик у стола. Вошла монахиня с низко опущенной вуалью. Настоятельница ласково попросила позвать воспитанницу.
Теплый весенний полдень был в самом разгаре, и в распахнутое окно кабинета врывался фейерверк солнечных лучей, тронутых теплыми розовыми бликами от цветного витража. В ожидании Михаль глядел на залитый светом двор, огромные купола бело-зеленых крон, сверкающие, только что политые дорожки, неспешные фигуры монахинь, занятых будничной работой… Он пытался представить, как повзрослела его сестрица. Чьи черты она унаследовала, каков ее характер, своенравна ли она, как писала матушка, и так ли умна и красива, как только что поведала настоятельница?
