Празднество в честь предстоящего путешествия на райский континент смолкло лишь глубокой ночью с первыми каплями дождя.

В надежде, что Джаелл, или Жозе наконец придут и освободят ее, Мадлен пролежала связанная в одном положении, не имея возможности пошевелить хоть пальцем. Но о ней словно позабыли вовсе.

V

. Побег

Длинный темный коридор тянулся, точно вел в бесконечность. Мадлен шла на ощупь, нервными пальцами касаясь холодного камня стены. Выступ, ниша, дверь, гладкий алебастр… Вновь выступ, вновь ниша, дверь, но не та… Мадлен точно знала, что от поворота слева нужно насчитать седьмую.

Дернув ручку, девушка нашла открытой комнату, к которой столь долго пробиралась. Воистину Господь благоволит ей. Она тихо вошла. Все пространство помещения было залито светом луны. Полог большой кровати задернут. Мадлен тотчас распахнула его.

О да! Та, кого она искала, почивала в эту ночь одна.

С невозмутимым спокойствием Мадлен приблизилась к ажурному столику, на коем оставили графин и бокал с недопитым вином. Вынув из корсажа небольшую горошину, она опустила ее в пурпурную жидкость. Горошина упала на дно, медленно вздымая кверху стремительные пузырьки. Следом, вооружившись огнивом, ночная посетительница принялась за все свечи, что смогла здесь отыскать.

В комнате стало уже совсем светло, когда хозяйка опочивальни наконец промычав что-то, открыла глаза.

– Гвенола? – раздался сонный немолодой голос. – Ты?

– Нет, это не Гвенола, мадам, – ответствовала Мадлен.

– О всевышний! Кто здесь?

– Я, – Мадлен ступила из-за угла просторной кровати, за которой пряталась. Ее рука сжимала опущенный пистолет, длинное узкое дуло терялось за складками атласной юбки.

– Что вам здесь нужно?

– Мадам Немур, – обратилась девушка к герцогине, ибо это была она. – Я уже год нахожусь при дворе… Столько всего произошло, но мне ни разу так и не довелось побеседовать с вашей светлостью.

– Ч-что ты хочешь слышать? Зачем пожаловала, дочь антихриста?

– За что вы убили Михаля, моего бедного брата?

– Я и пальцем к нему не прикоснулась, безумная девчонка. Это сделали горожане. Гвенола! – что есть мочь закричала герцогиня и опустила ноги на подушечку у подножья кровати. Вся ее грузная фигура, облаченная в белые ночные одежды, дрожала точно под холодным ветром. Должно быть, обратила внимание на оружие… Мадлен усмехнулась, заметив обуянный ужасом взгляд, каковой герцогиня задержала на пистолете.

– Гвенела не придет. Она крепко спит.

– Жан! Жан де Шокас!

– Ваших стражников тоже нет на месте.

– Что вы сделали с ними?

– Что вы сделали с моим братом? – Мадлен решительно подступила на шаг.

– На помощь! – завопила Анна д'Эсте.

– Пусть этот особняк не столь размашист, как Лувр, но вас никто не услышит.

– Что ты хочешь? Ты убьешь меня? Да ты сгоришь на костре, как твой брат!

Мадлен не ответила, взяла бокал, куда давеча опустила яд, и поднесла его матери лотарингского семейства. Но не столь близко, дабы та в первое же мгновение опрокинула вино, и… поступила бы таким образом весьма опрометчиво.

– Вот яд. Вот пистолет. Как вы предпочитаете умереть?

– Сумасшедшая!

– Я не намерена надолго здесь оставаться, поэтому даю вам три минуты. В пистолете вращающийся барабан, разделенный на шесть узких цилиндров. Каждый цилиндр содержит пулю. Это новое изобретение оружейных дел мастеров Аугсбура. Я буду стрелять раз в полминуты, начиная от пяток. Если вы не предпочтете яд, последняя пуля пробьет вам голову. Зачем вам такие страдания? Я милосердна в отличие от вас и той толпы, в которую вы швырнули моего бедного Михаля.

– Выстрелы будут слышны.

Вместо ответа Мадлен подняла дуло и нажала на собачку. Раздался приглушенный хлопок, точно кто-то ударил в ладоши, а герцогиня, выронив бокал, взвыла, как подстреленная выпь, и ухватилась за ступню. Меж ее пальцев заструились кровавые ручьи. Девушка не промазала, попав аккурат в пяту, как и обещала.

– Вам будет трудно ступить и шагу.

Но герцогиня Немур не звалась бы матерью всего лотарингского дома, не будучи сильной духом и телом. С раненной ногой она все же поднялась и устремилась к двери. Но тотчас рухнула, ибо вторая пуля угодила ей в щиколотку другой ноги, раздробив кость.

Через тридцать секунд Мадлен размозжила герцогине левое колено, еще через полминуты – правое. Следующая пуля пробила левое легкое, чуть выше сердца – девушка знала, куда метить и как продлить мучения несчастной женщины барахтающейся на полу в луже крови. Остался один выстрел.

Мадлен нагнулась, чтобы перевернуть ее на спину… Но, о, что случилось?!. Белые одежды исчезли, грузное тело растворилось и лицо на мгновение потеряло очертания. Перед Мадлен лежала не Анна д'Эсте. Не Анна д'Эсте корчилась от безумных судорог, истекала кровью, металась, точно Лазарь на раскаленной решетке… Это был совершенно незнакомый человек, загорелый, сильный, со светлыми короткими прядями волос и серо-голубым умоляющим взором…

Вдруг резкий толчок сотряс комнату. Мадлен взмахнула руками, чудовищная боль пронзила запястья. Она зажмурилась. Но когда открыла глаза, оказалось, что она вовсе не в опочивальне герцогини де Немур, не в особняке на улице Вольных Граждан, в котором доселе никогда не бывала, а лежит связанная на полу фургона, точно молодой барашек, которого везут на убой.

Это был сон! Это вновь был сон.

Мадлен еще с минуту лежала, широко распахнув глаза, осознавая, где она.

Вновь всего лишь наваждение, иллюзия, рожденная больным истерзанным рассудком, который желаемое выстраивает во вполне реалистичные картины, подобно миражам в пустыни. Мадлен никак не могла привыкнуть к этому. Неужели кошмары никогда не покинут ее, до последнего вздоха будут служить вечным напоминанием о былом недуге.

Тяжело вздохнув, она попыталась вспомнить, что произошло, и было ли произошедшее реальностью, или она еще не окончательно пробудилась? Запястья крепко связаны. Где она? В монастыре, в особняке Гизов, в повозке? Но стены не похожи на серую каменную кладь кельи. А неподалеку слышны неясные голоса и шум.

С наступлением сумрачного утра, едва пропели первые петухи, племя принялось шумно копошиться, словно вновь собираясь куда-то. Властные крики Гарсиласо, лошадиное ржание, глухие удары по дереву – кто-то чинил колеса фургонов, лязг подбиваемых подков – все это говорило лишь о том, что цыгане вознамерились покинуть лагерь.

Так оно и было. Спустя четыре часа они тронулись в путь, но удача не была на стороне скитальцев – остановившийся к утру дождь пошел с новой силой, размыл почву и заставил вереницу повозок встать. И только спустя чуть более полусуток, едва почва немного просохла, – глубокой ночью цыгане вновь заскрежетали колесами.

С видом Моисея, ведущего народ к земле обетованной, Гарсиласо вел цыган по пути лжи, играя их наивным простодушием и бесконечным доверием, каковое они продолжали к нему питать.

Прежде чем собраться, он держал полную призыва и воодушевления речь. Только Джаелл и Мадлен – благодаря подслушанному разговору на берегу Рейна – знали, что Гарсиласо словно перед смертью желал вкусить блаженство быть повелителем, пресытиться почитанием, каковое он нашел в этих дикарях, нищих, потерявших душу и проклятых богом. Что он держал на уме, никто не знал, но Мадлен предчувствовала: когда-нибудь, может статься, завтра, она проснется, а это неистовое бушующее племя, не найдя подле себя своего предводителя, поймет, что оказалось обманутым и брошенным на произвол судьбы.