Тот лежал на груди, раскинув руки, щекой прижавшись к полу, с лица и волос стекали алые ручейки. Едва касаясь, Мадлен ощупала место удара на затылке и виске. Как сильно рассек висок о столик!

Но сердце ее замерло – он приоткрыл глаза.

На одно лишь мгновение, меж темным рядом ресниц проник умоляющий взор, но тотчас померк, словно говоря: «Иди! Ты свободна! Иди, куда хотела, к своему Новому Свету!..»

Мадлен едва совладала с собой, едва сдержала подкативший к горлу отчаянный вопль. В последний раз прикоснувшись губами к виску брата, встала.

Незапертая дверь распахнулась, выпуская ее в коридор, где она внезапно столкнулась лицом к лицу с хозяйкой, давеча принесшей поднос с ужином, глаза ее говорили о любопытстве и всевозрастающем недоумении. Вытянув шею, словно гусыня, темноволосая, немолодая женщина заглянула в дверной проем. Взору ее предстал полнейший беспорядок и распростертый в луже постоялец. А Мадлен, державшая в руках кинжал, производила впечатление отнюдь не в свою пользу.

– Вы убили его? – в ужасе прошептала хозяйка и ее руки невольно потянулись к дрогнувшим губам, будто сама испугалась того, что осмелилась спросить.

Мадлен лишь покачала головой, слова застряли у нее в горле, но лицо ее было непроницаемо, как у хладнокровного убийцы.

Женщина недолго оглядывалась, переводя взгляд с Мадлен на Михаля. Наконец попятившись назад, она бросилась к лестнице. Девушка онемела от страха, когда услышала ее зычный голос, зовущий супруга и слуг.

Девушка метнулась в покои. Стремительным взглядом окинув все небольшое пространство, она отметила три необходимые вещи: простыни, окно и кожаный пояс с ножнами для кинжала, ругая себя за то, что не сняла его ранее. Блеск стали в ее руках выглядел и без того через меру угрожающе.

В одно мгновение она опоясала себе талию поясом Михаля, укрепила на нем клинок и склонилась к постели. Наскоро связав покрывало и простыню наподобие веревки, привязала один конец к резной спинке кровати, другой перекинула через подоконник. Стремительно вскочив на него верхом, беглянка охватила шелковую веревку руками и, совершенно не подозревая, что ее ожидает, соскользнула вниз.

IV

. Философия таинственного мессира Гарсиласо      

Когда Мадлен отчаялась коснуться ногами почвы, вдруг талию обхватили две крепкие руки и бережно опустили на мокрую от росы траву. Она вскрикнула.

– Вы с ума сошли! Вам ли кричать, барышня? – услышала девушка у самого уха насмешливый мужской голос, хозяина коего хорошо скрывала предрассветная тьма. – С минуту на минуту здесь будет великодушные гельветы.

– Кто вы? – выдохнула Мадлен.

– Брат вам по роду занятий – вор.

Девушка закашлялась от негодования.

– Как вы смеете!..

– Тише, бог мой, – нетерпеливо перебил ее незнакомец. – Надо удирать отсюда поскорее, иначе вас поймают и препроводят в какой-нибудь из здешних каменных мешков.

И он бесцеремонно схватил ее за руку, увлек к небольшому отверстию в заборе, сквозь которое они с легкостью попали из гостиничного садика, минуя глаза сторожа, на улицу. Мадлен – перепуганная, ошарашенная – и не подумала оказывать сопротивление. Да и времени не оставалось разбираться в том, кто этот ночной провожатый, коль он вызвался увести ее отсюда.

Без единого звука, словно тени, они пересекли улицу и оказались на набережной. Было так темно, что девушка едва смогла разглядеть лодку, в которую незнакомец неожиданно спрыгнул.

– Ну же, – буркнул он недовольно, глядя, как она в нерешимости стояла на берегу. Мужчина протянул руку, и Мадлен тотчас оказалась на неустойчивом дне небольшой тщательно замаскированной тиной и водорослями посудины. От прыжка лодка покачнулась и, потеряв равновесие, девушка повисла на руках незнакомца; но, услышав его тихий плутовской смешок, показавшийся ей столь знакомым, словно ужаленная, резко отпрянула.

– Так вы скажете наконец кто вы? Как ваше имя? Мы раньше встречались?

– Поговорим позже, – перебил он, спешно взял на дне лодки весло и принялся лихорадочно грести к противоположному берегу.

Мадлен опустилась на деревянную доску, положенную поперек бортов, съежилась, обняв колени. Глаза уже стали понемногу привыкать к темноте, а светлеющая полоска на горизонте позволяла различать очертания предметов. Она исподлобья глядела на отчетливые движения слабо вырисовавшегося на фоне темно-синего неба силуэта ее спасителя – тот показался весьма странным, даже чудным – бродяга, одетый в лохмотья. Но манера говорить, свойственная человеку, воспитанному в лучших традициях дворянства, голос, привыкший повелевать… Решительно Мадлен была сбита с толку. К тому же она дико устала, хотелось спать, желудок сводило от голода, оттого была готова следовать куда угодно и за кем угодно, лишь бы уйти подальше, найти пристанище и отдышаться.

Преодолев течение, вскоре они ступили на противоположный берег. В темноте потонули очертания города, ратуши и грозной цитадели герцогов Бретонских. Беглецы окунулись в царство узеньких улочек и шли, пока не уперлись в каменную кладь замка. Обойдя его без малого кругом, они завернули налево и направились к массивному собору, затем долго пробирались темными переулками, где не было зажжено ни единого фонаря. В конце одного из самых узких дворов, который странный незнакомец, видимо, выбрал, дабы сократить путь, показался тусклый свет, но это было единственной радостью, ибо внезапно залаяла чья-то собака, разбудив спящих хозяев. Припустившись в бег, они вынырнули на широкую улицу. Ступая по каменным ее плитам, девушка наконец смогла перевести дух, но только лишь за тем, чтобы вновь исчезнуть в лабиринте неосвещенных улочек.

Наконец ее провожатый остановился подле одного из невысоких домиков, стоявших в ряд по всей длине улицы – та была столь узка, что дома соприкасались крышами. Долго, чертыхаясь, бродяга рылся в многочисленных карманах.

– Вот черт возьми, – наконец изрек он и всунул в замочную скважину ключ. – Будьте добры, барышня.

Слегка подтолкнув Мадлен к дверному проему, он поспешно оглянулся и последовал за ней. Попав в маленькую прихожую, поднялись по лестнице.

Было очень темно, и Мадлен едва не упала, споткнувшись о порог. Дверь, скрипнув затворилась, щелкнул замок, вновь шуршание, скрежет, чертыханиие – и три слабых язычка пламени заплясали на желтых восковых столбиках.

Незнакомец вздохнул с облегчением, поставил зажженный канделябр на письменный стол, сплошь заваленный какими-то бумагами, свертками и письменными принадлежностями, и развернулся лицом. Мадлен одновременно вздрогнула и улыбнулась, ибо незнакомец оказался еще более удивительным, чем показалось прежде. На наружность мужчина лет тридцати восьми – сорока, очень высокий и скорее жилистый, чем излишне худощавый. Лицом, сплошь заросшим щетиной, походил на сирийца, то ли на анатолийца, а наружностью – на скомороха. Одет он был в пестрый, шитый разноцветными заплатами камзол с бубенцами, копну черных волос, собранных на затылке в небрежный пучок, прикрывала громадных размеров старая шляпа из серого фетра, лихо заломленная набекрень, что делало его вид более ироничным, нежели устрашающим, а ухо украшала серьга величиной с мужскую ладонь в виде кольца из потемневшего серебра с нанизанными на нее монетами.

– Что? – спросил он, вновь усмехнувшись известным образом и, скрестив руки на груди, удивленно приподнял бровь. Мадлен разглядывала незнакомца, раскрыв рот, даже не потрудившись скрыть изумление. Он оказался на добрую дюжину дюймов выше ее ростом, – приходилось задирать голову, чтобы обвести глазами его сверху донизу.

– Так и будете меня разглядывать?

– Простите… – смущенно ответила Мадлен, против воли попятившись назад.

– Никогда не видели настоящих разбойников с большой дороги? Однако они выглядят именно так, – самодовольно изрек он и, скривив кислую полуулыбку, добавил. – Вообразите себе протрезвевшего Дон Кихота, который осознал, что жизнь куда разнообразней, чем представлялась ему в идеалистических картинах.