– Кто такой дон Кихот?

– А, так… мой давний знакомец рассказывал историю о бедном рыцаре, свято веровавшем в справедливость. Вымышленный персонаж.

Удивительный Дин Кихот подошел к книжному шкафу, что составлял со столом, двумя стульями и канделябром всю меблировку комнаты.

– Я – из цыган. И так страшен, потому что по нашим обычаям, кто особенно скорбит, не бреется и не стрижется.

Он резким движением скинул шляпу (та описав дугу, легла на стол, поверх бумаг), провел пальцем по корешкам книг, сощурился, будто выбирает фолиант, но вдруг принялся вышвыривать с полок книги, сначала одну за другой, затем скопом, вновь на все лады бранясь.

– Чума его побери, этого несносного Этьена! О, нашел! Не хотите вина, сударыня? – он поглядел на девушку через плечо, потрясая бутылкой в воздухе, словно знаменем. – Для вас я буду… м-мм, Гарсиласо. Но не удивляйтесь, если меня назовут как-нибудь еще.

Гарсиласо протянул откупоренную бутылку Мадлен, но та помотала головой, пребывая все еще в удивлении.

– А зря. Вы дрожите от холода, а вино могло бы вас согреть. К тому же если вы подхватите простуду, я не собираюсь с вами возиться. Кстати говоря, вы убили брата и вас теперь ищут… наверное, гм, – цыган с наслаждением отхлебнул прямо из горлышка и едва не замурлыкал.

– Я не убивала его! С чего вы это взяли? – в бешенстве вскричала Мадлен, и сердце ее замерло на мгновение от невыносимой муки. О нет! То был вовсе не стыд, но чувство гораздо более невыносимое и губительное.

– Но что же тогда это? – ухмыльнулся Гарсиласо и достал из внутреннего кармана камзола изящный батистовый платок. Приблизился, одной рукой аккуратно приподнял ее подбородок, другой принялся стирать со щек засохшие багровые пятнышки. – Да и ваше платье залито кровью.

– Это вино, – ответила Мадлен сердито и отклонила руку мужчины.

– Вы только что изволили отказаться от него… – напомнил он. – Видать на сегодняшний день была выпита достаточная порция…

– Что за бред вы несете! Впрочем, делайте, что вам будет угодно. Я не обязана отчитываться.

– Полно, я знаю, что на вас вино из кувшина, которым вы уложили своего брата одним ударом. Просто хотелось вас позлить, миа кульпа. Я даже знаю, что он при этом остался жив.

– Откуда?!

– Вы сами изволили мне об этом сказать.

Она обратила на Гарсиласо отчаянный взор.

– Я ничего вам не говорила.

На мгновение Мадлен показалось, что она сошла с ума и опять вернулась в те времена, когда болезнь рождала несуществующих собеседников. Ощущение, что реальность вновь отказывается подчиняться разуму, едва не лишило ее присутствия духа. Голос и тон, с которым говорил цыган, будоражили тонкие нити воспоминаний, близких ли, далеких… Она никак не могла понять, где же раньше говорила с этим человеком!

– Добре, пани! – воскликнул тот, сжалившись над несчастной девушкой; от переполнявшего ее ужаса она побелела и точно рыбка, вырванная из пучины, приоткрыв ротик часто и беззвучно дышала. – Я махнул лишку! Не мне вы сказали, но себе, когда разговаривали сами с собой, э-э. Все очень просто, барышня. Почему вы так побледнели? Я стоял под окном все то время, пока вы и ваш достопочтимый братец изволили выяснять отношения. Точнее сказать, прислонил лестницу к стене, взобрался на нее и… ну, а далее… ваша сокровенная беседа.

– О-о!.. Зачем?

– Как зачем? Ну и вопросы! Я, как уже успел заметить, вор, барышня разлюбезная, и намеревался вас обокрасть, черт возьми, самым, что ни на есть честным образом, – ответил Гарсиласо, разведя руками и приседая в полупоклоне, словно желая продемонстрировать всю пресловутую невинность намерений. – Но вы так задушевно болтали, что я заслушался и сам не заметил, как замешкал. Честно говоря, я делал ставки на вас. Но ваш брат оказался крепким орешком и смог противостоять вашим чарам. Будущий монах, как-никак, что делает ему честь.

– О-о! – вновь вырвалось у нее. Она передернула плечами, не зная злиться, или дать волю смеху, что тотчас явился на смену оцепенению. – Пожалуй, я никогда прежде не слышала столь искренних признаний. Однако, вы знакомы с моим братом?

– Нет, – коротко ответил Гарсиласо и предложил девушке один из стульев. Но Мадлен вновь отказалась, опасливо отступив на шаг. – Что вы намерены теперь делать?

– Я должна хотя бы попытаться покинуть этот город.

– Что ж, разумное решение, но вам без моей помощи вряд ли обойтись. Уже светает, и покидать убежище не стоит в столь опасный час.

Склонившись в деланном полупоклоне, он широко улыбнулся, озарив смуглое лицо белизной зубов.

– Ждите здесь. А я вернусь к наступлению следующей ночи. Будьте благоразумны, не пытайтесь вновь лезть в окно. Право, барышням это не пристало.

Оказавшись наедине с собой, Мадлен ощутила невыносимую слабость. Со вздохом полуоблегчения, полудосады девушка опустилась на стул рядом со столом, уронила голову на руки и погрузилась в размышления. Бежать?.. Даже если сюда явятся все инквизиторы христианского мира, она не сможет и пальцем пошевелить, чтобы воспротивиться. А бледное лицо Михаля с сомкнутыми веками витало перед взором, пробуждая угрызения совести.

Веки отяжелели, в ушах гудело, сердце отстукивало тяжелые удары, точно из последних сил…

Очнулась она к полудню. Единственное окно со вставленными кое-где цветными стеклами, сильно запыленное, едва сдерживало сноп солнечных лучей. Свет мешал сообразить, где она. С трудом, но девушка узнала комнату нового знакомого и вспомнила, что предшествовало сну. Откуда-то снизу доносился шум, перекрикивание, топот. С памятью вернулась тревога, сердце вновь бешено забарабанило.

Вскочив, она кинулась к окну.

– Ах!

У крыльца стояли гарнизонные – швейцарские наемники. Они поочередно заходили в каждый из домов, по-видимому, для обыска. Разумеется, столь бесстыдное вторжение вызывало массу недовольства со стороны здешних обитателей: они бранились почем свет стоит, горожане размахивали кто кочергой, кто вилами, горожанки – более благоразумные – пытались усмирить мужей. Не было необходимости спрашивать о том, что именно искали солдаты: безусловно ее!

Судорожно схватившись за подоконник, Мадлен соображала, куда деться: прежний способ – через окно – действительно не подходил. В отчаянии она поглядела на дверь.

И словно под силой ее взгляда та распахнулась, впуская в изумрудного цвета колете дворянина. Это ведь ее ночной спаситель, протрезвевший Дон Кихот! Девушка поразилась столь невероятной метаморфозе, произошедшей с Гарсиласо. Он уже успел сменить пестрое тряпье на платье более приличное и теперь походил не на бродягу-скомороха, а на достойного вельможу.

Гарсиласо подлетел к столу, открыл один из вместительных ящичков и вынул кусок серого полотна.

– Быстро наденьте, – приказал он, швырнув его к ногам девушки, и вновь было дернулся к двери. Но, сделав шаг, Гарсиласо вновь обернулся и окатил Мадлен недовольным взглядом. Ни слова не сказав, он с силой рванул ее воротничок. Тонкий муар лифа не выдержал.

– Это будет мешать, – пояснил он, указывая на жесткие прутья женского воротничка, ранее украшавшего ее платье. – Юбки тоже. Скорее! Может, удастся ее куда-нибудь деть.

– О! Это не так легко… – пролепетала девушка, съежившись и пряча полуобнаженную грудь за скрещенными руками.

Гарсиласо профырчал под нос какое-то ругательство и принялся со всей силой срывать с Мадлен ткани, пока та не осталась в одной сорочке. Не без ужаса она заметила, как загорелись глаза цыгана при виде ее голых ног и плеч. Он успел потянуться губами к шее, оскалиться, рассмеяться, точно над удачной шуткой, затем вновь посерьезнеть и прошипеть недовольно:

– Одевайтесь же. Чего уставились? Время, время! Гельветы не станут ждать, пока вы завершите туалет.

Серым куском полотна оказалась монашеская ряса, и девушка, дрожа, нырнула в нее.

Тем временем Гарсиласо содрал с одной из стен обивку, к удивлению Мадлен, обнажив изображение креста и, схватив ее за руку, резким движением заставил упасть на колени перед распятием.