– Но почему? – возмутилась Мадлен. – Речка как раз рядом.

– Потому что ты вызываешь здесь слишком большие подозрения. Чужой, если он мужчина, находящийся под моим личным покровительством, еще будет принят, но женщине, тем паче с цветом волос и кожи, как у тебя, – здесь не место! Нужно соблюдать все правила осторожности. Ни в коем случае не снимать с себя одежду, ни при каких обстоятельствах, пока я не дам на это согласия.

С досады девушка поджала губы и поглядела на свое грязное, со свисавшими рваными клочьями одеянье.

– Вы не говорили мне ничего подобного, когда звали сюда.

– Я разве похож на честного человека? Сейчас принесут воду, пищу и свежую одежду. Теперь в твоем распоряжении много времени – отдыхай и восстанавливай силы.

Гарсиласо вышел, а девушка, не удержавшись, забилась под теплую шкуру.

– Господин! Господин! – пропел тонкий голосок возле уха спящей, и та с неохотой открыла глаза.

Совсем юная красавица-цыганка с двумя длинными черными косами стояла на коленях и держала в руках поднос с чем-то дымящимся и ароматным. Полные коралловые губки слегка раскрылись, открывая взору ряд белоснежных зубов, а большие глаза под почти сросшимися на переносице бровями в обрамлении густых ресниц сверкали, подобно черным брильянтам. Ее грудь едва прикрывал красный с золотыми цветами корсаж, надетый поверх тонкой батистовой сорочки, ноги обволакивала темная юбка из дорогого полотна. Вся она звенела и тренькала от бесчисленного множества украшений.

Не в пример соплеменницам цыганка выглядела как вполне приличная девушка, быть может, одетая слишком пестро, но это ее нисколько не портило.

– Господин заснул? Но перед сном господину надо поесть, – сказала незнакомка по-французски.

– Благодарю, – пролепетала Мадлен, глядя на то, как цыганка поставила поднос чуть поодаль от раскинутой шкуры и принялась наливать из глиняной крынки светлое вино.

Затем кокетливо улыбнулась, и, опустив ресницы, присела рядом.

– Я – Маргарита.

Мадлен почувствовала себя как-то странно. Может быть недавний сон, усталость… Нет, нет! Ей вовсе не показалось – цыганка заигрывала с ней, явно обманувшись мнимым обликом. Эта мысль на некоторое время лишила Мадлен дара речи. И она продолжала в недоумении смотреть на красавицу, что, впрочем, последней не помешало расценить сей взгляд, как восхищение своей особой.

Внезапно где-то совсем рядом раздались несколько мужских голосов, взрыв смеха. Цыганка испуганно выпорхнула из повозки.

По губам Мадлен скользнула тень ухмылки и тотчас исчезла. Она изнывала от голода, а о чьем-то заблуждении, пусть даже комичном, на пустой желудок думать было невыносимо.

На подносе издавало пряный аромат какое-то странное блюдо из жареного мяса и кореньев, а рядом лежал свежий хлеб и вино. Мадлен поморщилась, но тотчас принялась за еду.

Поглотив последнюю крошку, она заметила у входа сверток – о да, ведь Гарсиласо упоминал об одежде!

И сгорая от любопытства, развернула его: серые льняные штаны, тонкая сорочка, узкий жилет того же цвета. Жилет Мадлен привел в крайний восторг: сшитый, словно для нее и для ее случая, ибо позволял одновременно и стянуть грудь, и спрятать косу. Кроме того, он имел высокий, плотный воротник, доходивший до самого подбородка и жесткий подклад из особой материи, как у корсета, что делало его ко всему прочему недурственным панцирем.

Единственным недостатком жилета-панциря оказалось наличие бесчисленного количества мелких крючков, с которыми Мадлен пришлось немало повозиться, чтобы застегнуть все до последнего. Не сказать, что в нем она себя ощущала комфортно – жилет сильно сковывал движения и затруднял дыхание, но к чему, увы, следовало поскорее привыкнуть.

Гарсиласо поступил весьма дальновидно, снабдив свою спутницу этим полезным во всех отношениях элементом одежды, который скрыл ее формы от глаз цыган, и вместе с тем заранее уберег грудь от ножа или шальной пули. Он слишком хорошо знал свой народ, чтобы не предугадать враждебного настроя к «новоприбывшему», тем паче, что у пресловутого «юнца» цвет кожи и волос разительно отличался от их собственной.

Обуви в свертке никакой не оказалось. Мадлен это нисколько не огорчило, ибо ее высокие сапоги черной кожи были более чем удобными. Она скорее предпочла бы с ними не расставаться.

Переодевшись и аккуратно обернув в кусок холста старые лохмотья, она свернулась калачиком под шкурой тигра и, несмотря на шум, который производили пирующие в лагере, вновь уснула.

Открыла глаза Мадлен ранним утром, ощутив, что не выспалась вовсе, – цыгане пировали на славу. И недовольная, до самого полудня пребывала в мучительных раздумьях и предположениях о своей безрадостной будущности. Наконец не выдержав одинокого времяпрепровождения в «царской» повозке, решилась выбраться наружу. Солнечный свет ударил в глаза и заставил прищуриться. В лагере все оставалось по-прежнему. Она поискала взглядом Гарсиласо и Маргариту: но, ни того, ни другой не нашла, и до разожженного костра шла, чувствуя себя, под любопытными и недобрыми взорами новых соплеменников, ступающей по раскаленным углям. Не отыскав у огня приюта и покоя, направилась к сокрытой лесом речке. Только отойдя на несколько десятков шагов от стоянки, она заметила, как ее преследует шайка маленьких цыганят. Они словно взялись играть с ней в прятки: едва она оборачивалась, дети шустро прятались кто в кусты, кто за широкими стволами бука. Было и смешно, и боязно. Она и не подозревала, что Гарсиласо наказал следить за каждым шагом «гостя».

Девушка медленно ступала по мягкой зеленной траве, несколько влажной из-за близкого присутствия ручья. Ей вдруг захотелось снять сапоги и намочить ноги в прохладной чистой воде. Это-то не вызовет никаких подозрений!

Она села на берегу, закатала штанины и с наслаждением окунула стопы в воду. Течение приятно омывало. Девушка нагнулась и поглядела вниз: ручеек мчался в неведомые дали, куда-то на север, неся на себе один-два пожелтевших листочка. Прозрачный, как время быстрый… Мадлен сомкнула веки. В мгновение все дурное улетучилось. Только свежий ветерок, запах сосны и буковых шишек, ласкающее прикосновение прохладных струек – будто бы последнее из прекрасного, что дарует судьба осязать.

От заоблачных грез отвлекла ругань, долетевшая из лагеря, – с первой минуты пребывания это место стало чужим и враждебным. Тихий шепот и смех незримых, но присутствующих здесь цыганят напомнил, что за ней постоянно наблюдают.

– Господин не боится простудиться? – вдруг раздался знакомый голос за спиной. Мадлен оглянулась. В нескольких шагах стояла Маргарита, как и в первую минуту их встречи: в красном корсаже с двумя длинными косами.

Мадлен нахмурилась, раздосадованная, что и четверти часа не удалось насладиться тишиной, и принялась натягивать сапоги. Внезапно Маргарита сняла передник, совсем новенький, похоже, что даже накрахмаленный, и протянула его гостю.

– Возьмите, пожалуйста, чтобы осушить ваши ноги.

Мадлен лишь помотала головой. А Маргарита даже и не думала обижаться, опустилась рядом и сунула в руки девушки сложенный вчетверо передник, мило жмурясь от яркого солнца, озаряя лицо белизной улыбки.

– Где Гарсиласо? – буркнула Мадлен, продолжая хмуриться.

– Уехал. В Брюссель будто… Город в часе ходьбы отсюда. Но я знаю, он раньше трех дней не явится обратно.

– Отчего же?

– С тех пор, как Гарсиласо стал нашим вожаком, мы не знали печали, ибо он… только тсс, – зашептала Маргарита и придвинулась ближе, – он служит генералу Альбе под испанским именем.

– Вот как! – воскликнула Мадлен.

– Да. Но, вот беда – генерала отправили в отставку. Оттого-то нашему бедному Гарсиласо придется подзадержаться в городе… Вы бледны… у вас жар? – Цыганка протянула руку ко лбу Мадлен. – Вы весьма опрометчиво поступаете. Здешний климат совсем не для принятия подобных ванн.

– Нет, нет! Я вовсе не неженка, – с дрожью в голосе ответила Мадлен, смущенная прикосновением цыганки, горячо дышавшей в лицо. Близость заставила Маргариту залиться ярким багрянцем, а предполагаемого юношу побледнеть, как полотно.