– Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана! Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник: рассадники твои – сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами…

Он не договорил, боль отняла сознание. Мадлен не прекращала отбиваться и отчаянно взывать к справедливости. Последнее, что она запомнила – золотисто-алое облако, почерневший силуэт, повисший на глубоко врезавшихся в кожу толстых цепях, и внезапный проливной дождь, который обрушился с такой внушительной мощью, что, казалось, Господь ниспослал второй всемирный потоп, дабы прекратить сии чудовищные бесчинства. Порывы ветра взметнули пламя прямо на толпу, осужденный потонул в клубах черного дыма. Мадлен на мгновение почувствовала свободу и во власти надежды рванулась к помосту, в то время как испуганная внезапной непогодой публика дернулась назад, и одна из дородных торговок, со словами: «Буде тебе, ведьма, скулить по своему дьяволу!» оглушила девушку тяжелым ударом в висок.

– Лезар! – крикнул Гарсиласо, являясь на порог трактира с облаченной в рваное мужское платье девушкой на руках, что весьма удивило мэтра Лезара и его помощников. – Комнату, дружище! Быстрей! И вина, самого пряного.

– Ты что же, откуда ее выкрал? Из лап сатаны?

Вытирая руки о фартук, трактирщик подозрительно глядел на гостей – промокших и взъерошенных. Вид те имели, точно прошли все круги ада.

– Самое оно. Из лап сатаны. Ты многое потерял, дружище. Знаешь, откуда мы на самом деле?

– Откуда?

– С Гревской площади. Казнили колдуна, который ставил эксперименты над обитателями царства мертвых.

– Поймали самого Кердея?

– Почти…

Трактирщик недовольно нахмурился, но тотчас лицо его озарила саркастическая ухмылка.

– Что значит «почти»? Он опять ускользнул? Испарился? Вызвал грозу и исчез в облаках?

– Нет, на этот раз истлел, – сыронизировал Гарсиласо. – И парижане успокоятся. Но я тороплюсь.

Лезар не сменил выражения лица, лишь кивнул в сторону лестницы. Мужчины поднялись на второй этаж.

Гарсиласо уложил Мадлен на кровать и размял онемевшие плечи и шею. С большим трудом ему удалось пробиться сквозь толпу и вырвать бедную девушку из замкнутого кольца взбудораженной толчеи.

– Всего-навсего до вечера, – обратился он к трактирщику, который разглядывал потерявшую сознание девушку.

– Такая красавица! Поди, уж точно не до вечера.

– Ей стало дурно во время казни. Эта девица – приближенная одной знатной дамы, – проговорил Гарсиласо, протягивая мэтру Лезару экю, – которая будет страшно негодовать, если с ней что-либо случится.

– Ясно.

Когда один из слуг принес бутыль муската, Гарсиласо наконец смог вздохнуть спокойно.

– Отлично, ангел мой, теперь, надо полагать, все – бой окончен, – прошептал он и, закрыв дверь, приблизился к кровати. Побледневшая и осунувшаяся, с темными впавшими глазницами Мадлен лежала не шелохнувшись, откинув голову набок.

Несколько долгих минут он стоял и смотрел на нее. Затем тряхнув головой, словно желая отогнать сковавшее тело напряжение, Гарсиласо откупорил бутылку и жадно отпил глоток.

Нервным движением он достал из кармана желтоватого цвета мешочек с порошком. Руки дрожали, он старался не всыпать лишнего, но одно неловкое движение и большая часть исчезла в вине.

– Дьявол! – выругался он.

Времени оставалось совсем немного. Зажав большим пальцем горлышко, он принялся трясти бутыль. Затем столь же хладнокровно и методично наполнил один из бокалов и, присев на край постели, слегка приподнял девушку, чтобы она могла отпить. Едва ощутив на губах привкус вина, Мадлен закашлялась и открыла глаза.

– Пейте, барышня, вам станет легче.

– Что это? Где я?..

– Это вино, – коротко ответил Гарсиласо, устремив внимание на том, чтобы девушка выпила все без остатка.

Послушно осушив бокал, Мадлен приподнялась на локте, в ее глазах блеснули слезы.

– Я не знаю, что на меня нашло… Простите меня… Но надо помочь Михалю, – судорожно вцепившись в рукав цыгана, проговорила она. – Его надо вызволить! Где он? Куда теперь его отвели? Помогите мне встать!

Сердце Гарсиласо похолодело от жалости. Бедняжка от горя тронулась умом.

– Сидите здесь, я найду, как поправить ваши дела. – С силой надавив на ее плечи, цыган заставил Мадлен лечь обратно.

– Пустите!

– О святые мощи! Да сидите же! Все не так плохо.

– Его сожгут! Сожгут!.. Я должна умереть вместе с ним, вместо него. Он не виноват…

Мадлен резко приподнялась, но тотчас взор ее затуманился.

– Молю вас, все поправится. Я обещаю вам это. Верите? Дайте мне пару часов!

– Нет, не верю… – Мадлен замотала головой, и подняла невидящие глаза на Гарсиласо, тот понял, что действие вещества набирает силу, и выпустил плечи: девушка мягко, словно перышко, опустилась на подушку.

Схватив со стола ключ, цыган не вышел, а вылетел из комнаты, точно за ним гнался сам дьявол.

Через несколько минут вся в поту Мадлен вскочила. Сделав над собой усилие, встала с постели, затем шатаясь, подошла к столу. Мутило, ужасно хотелось пить.

Судорожно вцепившись в горлышко бутыли, тотчас осушила ее, словно то была ключевая вода, а не мускатное, довольно крепкое вино. На губах вновь возник отдаленный привкус опия, что она ощутила недавно. Откуда опию взяться в вине? Опять чудовищные воспоминания! Дни болезни никогда не перестанут будоражить ее память и все пять органов чувств…

Жар мгновенно разлился по телу, колени подкосились.

– О-о! – прошептала Мадлен, касаясь рукой влажного лба. Стянув сжимающий грудь колет, она нервно расхохоталась, и с силой швырнула в дверь пустую бутылку – та разлетелась на множество мелких осколков.

Предметы медленно поплыли в глазах. Мадлен взмахнула рукой, ища опору, затем сделала пару шагов и обессиленная рухнула на пол.

Целую вечность она лежала на спине, раскинув руки, недвижно, точно рыба, выброшенная из пучины и глядела в одну точку. Голова казалась пустующей бездной: ни мыслей, ни чувств, ни желаний.

Внезапно приступ удушья вернул к действительности. Это вовсе не воспоминания…

Где она? Как здесь оказалась? Где Михаль?

Мадлен попыталась встать, но грудь сдавило так, будто на нее опустили могильную плиту, а тело точно подхватила ладонь великана. Все вокруг закружилось бешеной каруселью, – блаженство сменялось подлинной пыткой, пытка – блаженством, боль холодной бесчувственностью.

И так до бесконечности.

Она потеряла счет времени и два раза погружалась в полный мучений сон, наполненный событиями ужасающей реальности. Порой ей казалось, что она приходит в себя. Душили слезы… Но минуты просветления рассудка столь скоро вновь сменялись безумным падением, что невозможно было сосчитать, сколько мгновений те длились. Мадлен готова была кричать, то сжимаясь от чудовищной боли, то дрожа от холода. Она металась по полу, отчаянно пытаясь подняться и унять агонию. Не избавление ли это, явившееся как благодать небесная?

Спустя какое-то время Мадлен пришла в себя и поднялась на ноги.

– Дитя мое, – услышала она.

– Кто здесь?

От окна отделилась тень и медленно стала приближаться. Дама, одетая в черное, с черными же волосами, украшенными седыми прядками и скромным чепцом, взяла Мадлен за руку и отвела к креслу.

– Присядь, дитя мое, ты утомлена, – велела она.

Да пред нею королева-мать! Облаченная в черное, итальянка нисколько не изменилась. Ее лицо, сокрытое полумраком, излучало величие и ту покровительственную снисходительность, свойственную царственным особам.

Она уместилась в кресле напротив, и чинно сложив руки на черном шелке платья, начала: