– Отчего же он тогда мертв? – с тяжелым вздохом проронила Мадлен, все еще пребывая в сковывающей прострации. – Мой отец не колдун! Он ученый и занимался анатомией.

– Однако его несколько раз пытались сжечь и не смогли – он ускользал от стражников всегда самым невероятным способом. И ежели б я не знал, что в последний раз ему помог бежать тот самый мессир Блеру, то, скорее всего, поверил им… да, да, мадемуазель! Не делайте таких глаз. Мессир Блеру находится на тайном попечении принца Анри… Блеру укрывал вашего отца у себя, а потом помог покинуть Париж.

– И что же теперь? – бесцветным голосом произнесла Мадлен. – Михаля отправят на костер вместо него? Но почему?

– In effigie, – пожал плечами Гарсиласо.

– Но это варварство! Ведь он не соломенная кукла.

– Поглядите, ангел мой, пани распрекрасная, к его груди еще прибьют табличку с именем Люциуса Кердеуса. Он ведь его сын!

Увидев, что Мадлен на грани потерять сознание, он поспешил добавить:

– Нет, что вы, мадемуазель! Погодите расстраиваться!..

– Мой отец всегда ревностно соблюдал законы церкви.

– И одновременно перерыл все кладбища Парижа! Интересно знать, почему он решил этим заниматься именно здесь? Может, искал что-то… или кого-то? И эта странная связь со старым развратником Блеру, который поставлял принцу юношей с кожей нежной, как лепестки лилии…

– Довольно! – Мадлен оттолкнула цыгана. – Моего отца нет более в живых, несмотря на пресловутый порошок бессмертия. А Михаль – святейшая душа, черт возьми, – послушник Сецехувского монастыря бенедиктинцев. Его должны отпустить. Сейчас же! Это ужасная ошибка… или я чего-то не понимаю…

Она ни на секунду не забывала, что Михаль намеревался побеседовать с герцогиней на темы далеко не самые приятные для ее светлости, но по велению случая слава отца помешала несчастному совершить глупость. Несчастного схватили за принадлежность к мятежной фамилии. Или, быть может, это ловушка? Тот Фигероа обещал Михалю графский титул!

«Быть не может!» – отмахнулась она, – ее печальная особа в этой истории играет роль совсем незначительную. Кердеям ставят в вину колдовство, а Михаль, не зная того, отправился прямо в логово зверя. Желая обличить порок, он сам оказался обвиненным.

Мадлен и Гарсиласо начали привлекать внимание.

Несколько любопытных прохожих остановились, чтобы прислушаться, о чем спорит эта странная парочка: увешенный бубенцами цыган и паж в дорожном костюме, растрепанный, взлохмаченный, с запыленным лицом, по которому пробегали темные дорожки от слез. Ко всему прочему, на глазах у всех только что этот странный мальчик переговаривался с колдуном и был назван женским именем. В Париже такие приметные особы сразу вызывали массу подозрений со стороны вездесущей охраны, любопытных буржуа и многочисленных бродяг, калек, гадалок и балаганщиков. Сколько среди них было соглядатаев – немыслимо! Воспитанница мадам Китерии, несмотря на природную проницательность, и представить не могла их число.

А люди все прибывали, по-прежнему стекаясь к Ратуше.

Мадлен выдернула руку и метнулась к людскому потоку. Еще минута промедления и до места объявления приговора ей не пробраться.

– Барышня!.. Барышня, стойте! Что вы удумали? Куда вы?

– Это ошибка! Меня должны выслушать.

Пока Мадлен усердно пробиралась к костру, чтобы говорить с судьей, на глазах у ревущей публики с Михаля содрали одежду и облачили в санбенито. В него швыряли камнями и всяческим мусором. Мадлен едва не закричала, когда нечто тяжелое попало в затылок осужденного – он покачнулся и рухнул с телеги прямо на головы зрителей. Его непременно бы разорвали на куски, но солдаты втянули несчастного обратно. Приговор он будет слушать, повиснув на руках двух помощников палача.

– Молитесь Господу, чтобы он умер раньше, чем разожгут пламя.

– Это опять вы?! – вскричала Мадлен, вновь увидев подле себя Гарсиласо, который, похоже, был послан дьяволом, чтобы утроить ее страдания. К несчастью, пришлось терпеть присутствие странного преследователя, хуже того – пришлось слушать проповедь, которую читал епископ: публика так тесно обступила костер, что не было возможности ступить и шага дальше. Мадлен видела лишь лиловую мантию, загораживающую собой поникшую фигуру брата.

– Пьер де Гонди, – мотнул головой невозмутимый Гарсиласо в сторону оратора. – Сладко поет.

Когда епископ закончил, Мадлен обрела надежду – что если это всего лишь приготовления, а саму казнь отложат, как того требуют правила аутодафе? Но следом на помост вошел маленький человечек в коротком камзоле с пышными пуфами рукавов, и над площадью пронесся гортанный глас судьи. Публика молчала, с содроганием вслушиваясь в приговор. Трудно поверить, что все эти перечисляемые полные ужаса деяния действительно были рук ее отца. Способен ли простой смертный взмывать вверх, подобно птице, метать молнии и восставать из пепла, словно сказочный Феникс, способен ли поднимать с постели безнадежно больных, возвращать незрячим зрение, удалять даже самые ужасные рубцы и шрамы с тел тех несчастных, которые должны были мириться с собственным уродством, способен ли оживлять мертвых? С кем он желал поспорить в деяниях своих? С самим Богом?

Среди произнесенных слов Мадлен удалось уловить истинный смысл обвинения, отсеять небылицы от действительности. Сопоставив рассказ цыгана и повествования отца, выложенные в письмах, она поняла, что он излечивал бесплодие, менял черты лица, лысого мог осчастливить пышной шевелюрой, безглазого искусственным хрусталиком, который не отличить от настоящего даже при самом тщательном рассматривании. Но самое важное – ему удалось создать аппарат для перегона крови из вен одного человека в вены другого, и тем самым возвращать к жизни жертвы больших кровопотерь и неумелого лекарского вмешательства, а порошок бессмертия – являлся ни чем иным, как веществом, останавливающим гниение плоти, вызванное тяжелыми ранениями и даже проказой. О, неужели эти люди столь безумны, что ставят в вину ученому открытие лекарства от страшного недуга!..

Но, увы, парижскую лабораторию Люциуса Кердеуса сожгли: все его записи и устройства тонкой ювелирной работы, богатую библиотеку, полную рукописных книг с Востока, множества склянок с ценными растворами, вытяжками и настойками редких трав.

Долгая, муторная речь судьи, казалось, никогда не кончится! Михаль не приходил в себя, и Мадлен благодарила Бога за то небытие, в которое он его вверг. Она не могла разглядеть, что творилось возле нагромождения бревен и веток, но помост для костра был установлен очень хорошо – каждый, кто имел рост выше пяти-шести футов, мог насладиться зрелищем восхождения жертвы.

– Вам плохо видно? – спросил Гарсиласо.

Но девушка не ответила, дикий вопль осужденного застыл в ее ушах. Она обернулась к цыгану, ее глаза были полны отчаянного неверия. Безысходность сковала все ее члены и лишила дара речи.

Гарсиласо пожал плечами и молча приподнял Мадлен над головами.

Как и предсказывал ее новый знакомый – брата казнили, лишь как изображение. С ужасом увидела она и черную картонку на его груди, а по желтому рубищу бежали ручьи крови. Михаля, пришедшего в себя от боли, втащили наверх и привязали к столбу. Мадлен почувствовала, как в воздухе закружил запах дыма. Пламя, тотчас занявшись, скрыло Михаля по пояс.

– Михалек! Он невиновен! Невиновен!.. – Разъяренная, словно тысяча диких кошек, девушка соскочила с рук Гарсиласо и бросилась на каменную стену публики.

Всюду ее окружали спины, потные неподвижные спины с задранными вверх затылками, никто не обращал на нее внимания, все ожидали, когда же огонь начнет лизать пятки колдуна. Наконец кто-то не выдержал – Мадлен безжалостно отпихнули. Гарсиласо успел подхватить ее на руки, прежде чем толпа поглотила бы и растоптала, точно выпавшего из гнезда птенца.

– Михалек! Мих…

Слова оборвались и потонули в ликующем гуле толпы. Но сквозь бесконечное улюлюканье, сквозь брань и порицания, она услышала его голос.