Опять повисла пауза. Вадим чувствовал какую-то крамолу в речи Игоря, и осознавал, что Журид высказал то, что Вадим сам себе сказать еще не умел или не смел.

– Ты видел, как живут немцы? – вдруг спросил Игорь. – Какие у них магазины, какие дома, какие машины, в чем они одеты? И это те, которых мы то ли освободили, то ли завоевали. А очереди ты здесь видел где-нибудь? А представь себе, как там дальше. Там – за стеной.

Он запнулся, как бы почувствовав, что сказал лишнее.

– Знаешь, а ведь гомо сапиенс выжил лишь потому, что умел приспосабливаться, – улыбнулся Игорь. Но вдруг его черные глаза злобно блеснули:

– Когда после остерской учебки четверо нас прибыло в 10-й танковый, там власть держали кацапы. Нас, украинцев, они за своих не считали. «Что, хахол, командиром стал?», – насмехались. Грузин этот – Шаматава, противостоял им со своими. Мало их было, но за себя постоять они могли. Я и примкнул к грузинской кодле на правах шестерки, так сказать, – Игорь горько улыбнулся.

– Когда русское большинство ушло на дембель, власть полностью перешла к Шаматаве, а славяне, когда в заднице, стазу становятся братьями. Я к братьям в изгои не захотел и сразу стал в их глазах отщепенцем. Коллаборантом, так сказать, – вроде полицаем. Но мне, Вадим, на это глубоко плевать. Я свою игру играю, и играю ва-банк.

Игорь замолчал, глядя прямо перед собой. Вадим бросал украдкой взгляд на друга и осознавал, насколько старше от него – Вадима, этот его ровесник. А сползавшее в заросли парка солнце утягивало за собой и тепло ясного осеннего дня. Холодный мрак действительности опять подминал под себя окружающий мир.

– Когда вы видели Игоря Журида в последний раз? А впрочем, давайте с самого начала. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с младшим сержантом Журидом?

В каптерке госпитального клуба, куда неожиданно привели озадаченного Вадима, было душно. Большая черная муха, преодолев стальную решетку окна, завязла в тонкой паутине у самой открытой форточки и надсадно жужжала, из последних сил стараясь вырваться в солнечное утро, символизирующее жизнь. Паук в двух сантиметрах терпеливо ждал неизбежного конца агонии.

Молодой лейтенант, задавший вопрос, смотрел на бьющуюся муху и тоже ждал то ли ответа, то ли конца драмы. Ошарашенный Вадим молчал – не мог собраться с мыслями.

Проснувшись утром, он увидел пустую койку Игоря, а Шаматава с рыжим о чем-то нервно шептались в углу. Эта троица по вечерам частенько куда-то исчезала, а возвращалась поздно ночью, иногда навеселе. Вадим догадывался о самоволках, но Игорь молчал, а обиженный молчанием друга Вадим вопросов не задавал. Теперь, сидя в затхлой каптерке перед лейтенантом, ожидающим ответа на конкретно поставленный вопрос, он был благодарен Игорю. Вадим мог говорить все, так как не знал ничего.

К концу дня госпиталь уже гудел от информации. Оказалось, младший сержант Журид Игорь Николаевич из 10-го танкового батальона, находящийся на излечении в госпитале (от чего, никто не знал), ушел в самовольную отлучку и не вернулся. Рядовой Шаматава, из того же батальона, и ефрейтор Паражнетов, из 6-й мотострелковой бригады, бывшие в самоволке вместе с Журидом, ничего внятного объяснить не смогли. Они были взяты под стражу в отдельной палате, а через несколько дней выписаны и посажены на гауптвахту. Прошел слух, что троица длительное время регулярно совершала кражи из легковушек (в основном, «жигулей»), оставленных на ночь без присмотра беспечными немцами. Немцы ведь не догадывались, что приклеенный фиксатор боковой форточки советского автомобиля «жигули» отпадал при нагреве точки приклеивания пламенем обыкновенной зажигалки.

Еще несколько раз допрашивали Вадима. Нового ничего он сказать не мог. Но однажды майор с эмблемами военной юстиции попросил подробно вспомнить последние разговоры Вадима и Игоря. При этом майор пронзительным взглядом смотрел в лицо, но Вадим выдержал взгляд, так как готов был к такому вопросу. Он догадывался, КУДА ушел Журид. Вадим ни завидовал другу, ни осуждал его. Он преклонялся перед решимостью и уверенностью Игоря и в душе желал ему удачи.

Недели через две, когда, казалось, все уже затихло, Вадима опять вызвали. Теперь в кабинет заведующего отделением, где присутствовали начальник медсанчасти и, как догадался Вадим, офицер из особого отдела 105-го полка. Допрос начал особист и опять интересовался, в основном, разговорами и настроениями младшего сержанта Журида. Вадим повторил слово в слово все то, что говорил ранее майору.

Далее, листая историю болезни, подал голос начальник медсанчасти:

– Как вы себя чувствуете? Есть улучшение?

Вадим уже разбирался в лекарствах, что ему назначили, – это были, в основном, успокоительные. Принимать их он, по возможности, избегал, так как чувствовал себя хорошо и мысли о серьезной болезни выбросил из головы. Знал, что больше трех недель в госпитале не продержат, особенно после случая с Журидом, но возвращаться в полк – в неизвестность, ох как, не хотелось.

– Да, не очень. Сплю плохо, сердцебиение, одышка, – Вадим начал перечислять заученные симптомы.

– Вы хотите служить в 105-м полку? – вдруг резко спросил уже особист.

– А разве у меня есть выбор? – медленно подняв взгляд, почти без паузы, спокойно вопросом на вопрос ответил Вадим.

Офицеры переглянулись.

– Хорошо, идите.

Вадим поднялся и на ватных ногах двинулся к выходу. Из подмышек обильно струился пот. Решается его судьба, понимал. Ну, чего же он не объяснил им все как есть?! И про то, как не повезло со службой! И о Люде! Почему не попросил, в конце концов! Не вымолил! «Не проси! – вдруг ударило в мозгу. – Не проси! Не проси! Не проси!»

– Когда у вас отправляется партия? – обернулся особист к заведующему отделением, лишь только за рядовым Бутом закрылась дверь.

– После 10-го декабря. Но у него ничего особенного нет. Симптомы дистонии, излишне эмоционально принимает действительность солдат. Еще недельку отдохнет, ванны пропишем, и забирайте в полк.

– Да, и я так думаю, – сказал начальник медсанчасти, – он из той категории, что долго притираются, – из неуживчивых, так сказать. Втянется, полагаю. Физически развит и не глуп.

– Ну, а если не втянется? И снесет себе номерной пулей башку в карауле из-за девки? Или еще хуже того – уйдет в бега, как этот ваш танкист? Оно нам надо? Чувствую, не все говорит этот Бут, наверняка что-то знал. – Особист нервно закурил.

– Танкист не наш, – обидчиво возразил заведующий отделением, – наших здесь нет.

– Да какая разница! Ваш, не ваш. Он из вашего госпиталя ушел. Что за режим здесь у вас? Переодеваются в гражданскую одежду и через забор! Порядочки, однако.

– Наше дело лечить. По поводу охраны – претензии к бригаде, она обеспечивает охрану и режим.

– Ладно, проехали, – особист примирительно протянул раскрытую пачку «Мальборо». Медик недоуменно вскинул брови – он не курил.

– Значит так, – выпустил душистую струю дыма особист, – мы свою партию отбросов отправляем в Брестский погранотряд после Нового года. Так долго держать Бута в госпитале, а тем более в полку, думаю, не разумно, мало ли что. Включай его в декабрьскую партию, формальности согласуем.

– Но тот борт следует в Термез с единственной посадкой в Москве. Там высадят только комиссованых. Ваш боец в столице дослужит, что ли? – ухмыльнулся медик. – Какой у вас – чекистов там полк Кремль стережет – 104-й, кажется?

– Много чести для салаги. – Особист проигнорировал подковырку. – Среднеазиатский военный округ ему, а не Москва. В Термезе Пянджский погранотряд подберет. Значит решили?

– Есть тут еще одна головная боль у меня, – как-то неуверенно произнес начальник полковой медсанчасти, – рядовой Обиход. Этот точно отмороженный на подруге. Готовили на отправку в Брест, но вчера опять поступил из роты избитый. Молчит. Ушел в очередной отказ. Уже полгода ходит по кругу: санчасть, госпиталь, подразделение.