300-километровым маршем на боевых машинах закончилась эпопея доподготовки, и засияли на выцветших от пота и солнца куртках «хебэ» первые воинские награды – знаки «классности». А штабной писарь красивым почерком вывел в военных билетах: «Прошел доподготовку водителей колесных бронетранспортеров и 300-километровый марш на БТР-60ПБ. Присвоена квалификация военного водителя 3 класса».

«Вот и выполнена программа-минимум», – думал Вадим. А Судьба уже готовила испытание: «Ноешь, что не зависит от тебя ничего? Хочешь выбора? Ну, так флаг тебе в руки!»

Замполит уже вызывал Вадима, и, бликая линзами очков, спрашивал о настроениях во взводе, не обижают ли старослужащие. А еще объявил об окончательном решении оставить его в отделении учебных БТР, под командованием младшего сержанта Бурина. Липкие паучьи сети опутывали, давя безнадегой.

«Согласиться стучать?! Отпуск, характеристики на «гражданку», лычку ефрейтора кинут. И стать изгоем в коллективе?! Саботаж в очкарика не пройдет. Сделает изгоем по службе, а про отпуск можно забыть. А еще сколько срока впереди! И Бурин этот – упырь, заест! Ну, что же так-то все складывается?»

Отпуск – эта единственная возможность увидеться с любимой, была той сладкой пилюлей, которой Вадим глушил боль разлуки. В неизбежность отпуска он уверил и себя и Люду, а сейчас чувствовал призрачность этой мечты. Отпуск бы поделил срок пополам и был бы в этой гнетущей обыденности чем-то осязаемым. А дембель для Вадима был, пока что лишь, иллюзией – так мал еще был пройденный в сапогах путь.

– Что не весел? Потерпи, на вечерней поверке получишь свою сладкую конфетку, – Коля Кучер, вместе с которым Вадим зарабатывал «3 класс» у ефрейтора Голодова, присел рядом в курилке и достал алюминиевый портсигар с «Охотничьими». – Или уже не пишет?

– Да нет, Коля, все нормально. Вчера два письма было.

– Ну, так чего же нос повесил? Хотя, скажу тебе, одному в армии спокойнее. К концу службы, а то и раньше, все мы будем одинокими. Ну, вот только ты может? – Кучер, уловив гримасу раздражения на лице Вадима, сглаживал перебор.

– Коля, не начинай. – Вадим болезненно поморщился.

– Ладно, ладно. Извини, брат. – Кучер виновато обнял за плечи друга. – Это во мне обида на свою. Три письма за четыре месяца.

– А ты сколько написал ей?

– Адекватно! – Коля швырнул окурок в яму вмурованного посреди курилки диска автомобильного колеса, служившего общей пепельницей. – Быстрей бы уже в Школу. Задолбал уже этот Бурин, эти «деды».

Кучер сам напросился в Полковую школу сержантского состава, куда с автороты желающих не было. Этим он добровольно обрекал себя на долгие восемь месяцев муштры, похлеще, чем в карантине. Были и плюсы – в Школе не было «дедов», и было шансов семь из десяти попасть в поездку за молодыми в Союз.

– А ты, слышал, с Буриным в Румеле остаешься? – нотки сочувствия послышались в вопросе Коли.

– Да черт его знает, где лучше. Да и разве мы решаем, – ответил Вадим. Он завидовал Кучеру с его определенностью и злился на себя, что вязнет в паутине своих опостылых мыслей. Гнобит себя, что не ведомо где и не ведомо когда сделал что-то не так, и мается вот теперь.

– Взвод БТР строиться! – дежурный по роте младший сержант Бурин суетой проявлял усердие перед взводным, давшим распоряжение.

«Молодые» мигом влипли в струнку на плацу, «деды» же подтягивались в строй вальяжно, нехотя застегивая воротники. Наконец замерли. Бурин отрапортовал молодцевато. Старший лейтенант Дариенко – командир взвода БТР, пошел вдоль строя, как тогда, в день прибытия пополнения, осматривая личный состав.

– Подтяните ремни. – Замечание касалось старослужащих, молодняк был затянут в осиную талию.

Вадим смотрел на красивое лицо взводного и думал: «Как много изменилось с того дня».

«Кто хочет служить во взводе БТР?» – спросил тогда, улыбаясь, взводный Дариенко застывший строй. Все хотели на автомобили, поэтому молчали. Сержанты-«бэтэристы» зашипели на своих, и те нехотя вышли со строя. А дальше… Дальше Вадиму вспоминать не хотелось.

– Старослужащим разойтись! Остальные, напра-во! На спортплощадку, шагом марш!

«Ну вот, – подумал Вадим, – сейчас начнет качать».

Но старший лейтенант Дариенко дал команду «вольно» и расположил молодняк на скамейках спортгородка.

– Значит, дела такие. – Дариенко улыбнулся, как тогда. Он был хорошим командиром и человеком, но вот если бы… Не мог Вадим пересилить антипатию. – Нужен еще один человек от взвода БТР в Школу.

– Взводный щурился хитровато, как будто искал желающего в кухонный наряд, ценившийся в Румеле. – Ну, кто не против стать командиром и поехать весной в Союз?

«Союз!» «Поехать в Союз!» – Судьба искушала, Судьба давала право выбора, Судьба давала шанс, давала цель и возможную успокоенность мыслей. Только сделай выбор. И свалилась гора с плеч у солдатиков, пришибленных ненавистной рулеткой, когда Вадим Бут резко поднялся:

– Я!..

…Прибывший поезд поднял тучу снежной пыли, надуло за воротник, и уколы ледяных кристаллов усилили озноб. Окна спального вагона светились уютом, маня в желанное тепло, и проводник вопросительно смотрел на сгорбившегося Вадима:

– Ну, что? Едем? Стоянка всего две минуты.

Вадим протянул зажатый в ладони билет. Он еще цеплялся за соломинку надежды, что билет ему продали вчерашний или какой-нибудь фальшивый. Но не случилось чуда, даже вагон с его местом остановился напротив Вадима, и проводник, принимая его за пьяного, кинул раздраженно:

– 86 место. Проходи быстрее, отправляемся.

Купе было пустое. «А билетов в кассе нет», – рассеянно подумал Вадим. Измученный этим страшным днем, избитый ознобом, не видя впереди ничего, он хотел лишь одного – забыться во сне и благодарил судьбу, пожалевшую и даровавшую ему билет в уединение, покой и тепло хоть на эти три часа пути.

Когда отозвался звонком мобильник, и дисплей высветил незнакомый номер, Вадим, уже в полузабытье, подумал: «Да пошли вы все!» Вернул бы его к жизни только ЕЕ звонок – девочки его зеленоглазой. Жены, небом узаконенной. Его горького, запоздалого счастья.

А его зеленоглазая женушка слала и слала в пелену метели вызов на родной номер из телефона соседки и умоляла сквозь слезы: «Ну, возьми трубку! Ну, умоляю, возьми-и-и!» Вагон выпорхнул из зоны покрытия мобильной связи, и оборвалась тоненькая нить…

– Школа подъем! Тревога! – Дневальный внутреннего наряда, уже во второй раз за ночь прооравший во все горло ненавистную команду, благодарил втихаря судьбу. За то, что попал в эти сутки в наряд, благодарил. Курсанты с грохотом вывалились в промозглость октябрьской ночи, и понесся топот сапог по булыжнику в сторону Вульдхайде, затихая.

Дневальный вечером сменялся и тешил себя предстоящим спокойным сном – школа сегодня перекрывала 1-й и 2-й караулы, а также полковую кухню. Правда, завтра получается вновь дневальным, но это же не под ружьем на постах в осеннюю слякоть, так что, можно сказать, везет ему. Стало необычно тихо в мрачном здании кайзеровской постройки, и дневальный слышал, как ритмично отбивали секунды большие настенные часы на противоположной стене: «Тик-так, тик-так, тик-так». «Сколько же им еще тикать до весны», – подумал с грустью.

Реальность Школы сержантского состава после расслабухи автороты была настолько тяжелой и так велик был срок в восемь месяцев, что не стоили те «лычки», да и поездка в Союз, такой цены. Это Вадим понял за те десять дней, пока письмо с его роковым решением шло к Люде. Но выбор был сделан, и Вадим настроился тянуть лямку до конца.

Первые две недели он не имел возможности даже письмо нормальное написать. Садился над чистым листом в редкие минуты свободного времени, а глаза слипались от смертельной усталости, и отупевший мозг отказывался напрячься на мысль. Выходили короткие, сухие послания, которые Вадим не всегда и отсылал. Он и сам не хотел бы таких писем.