В ответ лишь несмело кашлянул предполагаемый чахоточный. Капитан вопросительно посмотрел на ефрейтора.

– Бронхит. Остаточные явления, – скороговоркой выпалил санинструктор, потея от мысли, что слабо затянут поясной ремень.

– Какого взвода?! – побагровел офицер, и кашлянувший, вжав голову в плечи, моментально выдал что-то нечленораздельное.

– Марш во взвод! Через два часа отправление. Там долечим. – Капитан остановился напротив Вадима. – Фамилия?!

– Рядовой Бут. Отравление сладостями, температура нормальная, – санинструктор не дал открыть Вадиму рот. – Одиннадцатый взвод.

– Десять секунд – и тебя здесь нет, рядовой Бут! Сладостями он объелся! Желудок! Сухпаем понос погасишь. Одиннадцатый взвод как раз строиться на отправку. Окопались тут, щланги! – Капитан был явно доволен собой, что так легко разрулил проблему санчасти.

Схватив свой вещмешок, Вадим пулей вылетел в дверь.

– Бут, где ты шляешься? – как будто Вадим отлучился на минуту, пробубнил незлобиво младший сержант Благород. – Стать в строй.

«Что это было? А как же госпиталь? Союз? Граница?» Мысли вертелись веретеном и подстраивались под ситуацию, в которой Вадим уже нащупывал плюсы. Он в родном автовзводе – и это главное! Единственный шанс посмотреть заграницу – тоже неплохо. А через год он обязательно приедет в отпуск и все у них с Людой будет хорошо. Всего год!

Автовзвод уезжал в числе последних. Пополневшие домашними гостинцами чемоданы и вещмешки принял в свою утробу пограничный «ЗиЛ», на котором проверялись шоферские навыки Вадима. Пешком, след в след через КСП, длинная колонна шинелей потянулась к железнодорожной станции, напоминая череду военнопленных и вызывая жалость у жителей.

– Куды вас, детки? – Пожилая белоруска вспомнила военное лихолетье.

– ГДР, ты нам песенку спой, – пропел с намеком строчку из нового местного «шлягера» веселым голосом боец. Стопроцентно, из «выживших».

Вадим шагал в общем строю в приподнятом настроении. Предвкушение перемен и уверенность в том, что он уже что-то понял в этой жизни, определился с приоритетами – ВЫЖИЛ, добавляли смелости и сил. Хотя «выжили» не все. Каста «невыживших» проявиться уже там – в полку, диапазоном от стукачей до опущенных. А те, кто, отслужив год и возомнив себя пупом земли, станут гнобить новых прибывших, окажутся самой зловонной гнилью из этой касты…

…С пробуксовкой продавливая колею в снежной каше, автобус вполз на площадь железнодорожного вокзала. Вадим вышел, постоял минуту, как бы решая куда податься, и направился к кассам. Встал в хвосте небольшой очереди. Достал из кармана телефон. Везде были пустота и холод. Вокзальная суета никак не оживляла замершее бытие. Вадим был один во Вселенной.

«В двадцать три пятьдесят, раньше ничего нет», – отзвуки человеческого голоса прорвались сквозь ледяную пустоту. К Вадиму вернулось сознание:

– Простите, куда раньше нет?

– На Киев раньше двенадцати ночи ничего нет, – кассирша беспристрастно повторила информацию.

Тонкий лучик тепла далекой звезды коснулся костенеющей от холода души. Был повод возвращаться. Повод для самого себя, а одно это уже немало значило. Вадим отошел от кассы и дрожащими пальцами набрал в телефонной книге мобильника родное имя.

«Абонент не может сейчас принять ваш звонок».

Лучик тепла умирал под преобладающей силой вселенского холода, и остывал порыв. В своем оцепенении Вадим еще нашел силы ответить, когда кто-то спросил его, не нужен ли билет на Киев, с отправлением через пятнадцать минут:

– Да, конечно. Я беру…

Большая полная луна вальяжно выползла из-за тучи и разжижила матовостью прохладную темень августовской ночи. В мертвенно бледном свете роса, густо покрывшая лес, поляну, броню бронетранспортеров, автомат и шинель Вадима, заискрилась, и, казалось, весь мир покрылся инеем в летнюю ночь.

Нагретая за день сталь остыла и уже тянула тепло из тела. Вадим поежился, отвалился от бронированного бока машины и, закинув автомат дальше за спину, пошел наматывать круги по периметру стоянки. Он был часовым во вторую смену – от двух до шести. Обычно, часовые на посту несут службу по два часа. Но здесь охрана трех учебно-боевых БТР-60ПБ скорее походила на присмотр бахчи без арбузов. Техника, конечно, военная и все такое, но если и впрямь охранять надо, то соответственно вооружите караульного. А то дали автомат без патронов, еще и его таскай да сторожи.

Молодое пополнение взвода БТР 105-го пограничного полка проходило переподготовку на водителей колесных бронетранспортеров в учебном центре немецкой пограничной части, расположенном в местечке Тойпиц, километрах в сорока от Берлина. Немецкие пограничники считались братьями по оружию, но личные контакты с ними были строго-настрого запрещены, только организовано и под присмотром. На общей стоянке учебно-боевой техники советские сторожили три свои стальные коробки, а немцы присматривали за несколькими своими. Именно присматривали, видимо, чтобы «Рус-Иван» не открутил чего-нибудь. Немцы менялись через каждые два часа. Сменщик приходил без разводящего, будил дрыхнувшего в утробе бронемашины коллегу, занимал там его место, а тот плелся досыпать в казарму.

Толстяк, сменивший проспавшего два часа часового, долго возился в стальной коробке, укладываясь. Но вдруг Вадим услышал:

– Камерад! Эй, русский!

Вадим обернулся на голос. Немец в проеме бокового люка махал ему рукой, а в другой руке держал банку, видимо, с консервами. Вадим заколебался – подойти, не подойти. Он не то чтобы жаден был на это угощение – кормили здесь прилично, но запрет на все и вся порождал желание нарушить эти бессмысленные, по его разумению, табу. Вот назло. Вот вы мне – нельзя, а я вам – назло. Втихаря. Как фига в кармане. Оглянувшись на всякий случай, подошел к немецкой бронемашине.

– Битте, камерад. – Немец протянул Вадиму открытую банку консервированных персиков. – Клаус, – направил палец себе в грудь.

– Данке. – Вадим с трудом вспоминал школьный немецкий. – Ихь – Вадим.

– О-о! Вадим! Гут. Битте, Вадим. Кушайт, Вадим. – Добродушное, в веснушках, лицо немца расплылось в улыбке. Он был рыжий и полный – типичный солдат вермахта из советских фильмов. Даже пилотка почти, как у нацистов, только небрежно брошенный под ноги «Калашников» с откидным прикладом портил портрет.

Они уминали персиковый компот с печеньем. Рыжий что-то говорил на своем языке, улыбаясь, а Вадим добродушно кивал головой, как будто понимал. Под конец немец протянул ему две пачки сигарет «Ювел»:

– Презент тебье. Унд шлафен. Спат. – Помахал рукой, зевнул и захлопнул бронированную дверь.

Вадим допил компот и швырнул банку в кусты. Хотелось прилечь куда-нибудь и забыться. Забыться от мыслей, что все, как-то, не так. И эти пограничные войска в красных погонах, и граница за границей в Берлине, и служба водителем на этом восьмиколесном гробу, и этот бессмысленный караул с автоматом без патронов – ну, все не так!

Как-то изначально все пошло не туда. Почему температура спала именно после присяги?! И дернул же его черт выпендриваться на гитаре. Когда привезли молодое пополнение в Руммельсбург – в автороту, как раз дежурным по гарнизону был командир взвода БТР старший лейтенант Дариенко. Вот и начал он выбирать себе пополнение. А сержанты-бэтэристы давай подсказывать. Вот и подсказали. Вытянули Вадима, как бессловесную скотинку из строя, и определили во взвод БТР. Играет на гитаре, поет – будет развлекать. Ночь не спал Вадим. Утром, даже не спросив разрешения у нового командира отделения младшего сержанта Бурина, пошел к замполиту с просьбой вернуть его обратно в автовзвод. Чуть ли не слезно просил.

«Комиссар» даром хлеб Родины не ел. Издалека зашел. И про «загнивающий капитализм», и про «передовые рубежи», и про бдительность во «враждебном окружении», и про необходимость знать, кто и чем дышит в осажденном вездесущими натовскими врагами отдельном гарнизоне «Руммельсбург», наконец-то, выдал. Что-то лепетал об оценках в аттестате рядового Бута, характеристиках. Даже то, что тот в школе «Комсомольский прожектор» выпускал, приплел.