– Ты что, воин?! Оборзел?! Упор лежа – принять!

Тут главное – рухнуть, немедля, тогда может, убережешься от команды «отставить». Вадим повалился на мокрый, в соплях и пене пол, самортизировав руками, чтобы не упасть грудью в нечистоты.

– Я сказал – упор лежа, воин! Что непонятно?! – Сапог лег на плечо, стараясь дожать.

Вадим рванулся вверх и выпрямился.

– Вспышка с тыла, я сказал! – Сержант был Вадиму до подбородка, голым, худым торсом подтверждая, что в школу попал, будучи выброшенным за ненадобностью с какой-то роты. Встретится в дальнейшем не один еще такой.

Вадим стоял, не отводя взгляда.

– Фамилия? С какого взвода? Кто командир отделения?

– Рядовой Бут! Одиннадцатый взвод, шестое отделение, младший сержант Благород, – выложил Вадим, ощущая покалывание токов пофигизма.

– Доложить, что лакал сырую воду из крана, понял?! И не дай бог! Я проверю! – Коротыш понял, что не ляжет Вадим.

Наказанием за такое было направление в санчасть, где холеный медбрат давал провинившемуся чайник с теплой, закрашенной марганцовкой водой. Приказывал выпить всю и с наслаждением наблюдал, как бедолагу рвет, выворачивая внутренности.

– Есть, доложить! – выпалил Вадим и рванул в казарму.

Не доложил он не из-за смелости своей великой. Это было нарушение, и Вадим был виноват. Ведь нарушение было не в том, что отказался лечь на заплеванный пол, а в том, что пил сырую воду из крана. В суматохе построения оттягивал суровый приговор. Потом обед, потом еще что-то, – так и не доложил Вадим, вдруг сообразив, что забыл фамилию сержанта, и сочтя это достаточной причиной. А тот так и не проверил.

Помалу привыкали. Уже знали все про дальнейшую службу в Берлине, и надежда, что там все будет по-другому, давала силы выживать. Но однажды зерно сомнения относительно такого уж большого счастья в берлинском раю, было заронено в успокоившуюся душу Вадима.

Как-то попал он на погрузку того, что осталось от цивильной одежды новобранцев. Кто и чем кромсал горы тряпья, было покрыто мраком. Вадиму, и еще двоим воинам, предстояло загрузить все это в грузовик. Удивительно, но он нашел в куче штанину от своих брюк. Постоял над ней, как над покойником, грустно улыбаясь. Как все это было недавно и… давно.

Справились с погрузкой быстро и развалились на пахучей майской траве, не торопясь в казарму. Рядом паслась корова. От нее так пахло домом. Корова, оказалось, «служила» на заставе, снабжая молоком местных защитников рубежа. Про это поведал приблатненный боец в заломленной зеленой фуражке, что пришел подоить буренку. Угостив курящих сигаретами, погранец развалился рядом на траве и повел разговор.

И тогда Вадиму стало понятно, почему так строго запрещались контакты с местными пограничниками. Когда услышал подробности про их службу здесь, желание ехать «за бугор» улетучилось мигом. А еще так красивы были у погранца фуражка зеленая и погоны на добротном «пеша». Этот парень призывался в осенний призыв. Повезло. В 105-й полк отбирали лишь с весеннего. А на «карантинщиков» командиры нагнали жуть: все, мол, за границу не попадут. Кого не возьмут, те останутся в отрядовском стройбате шпалы в креозоте варить, и никакой службы на границе им не видать.

Да, в Берлин поедут, действительно, не все. С отделения Вадима «не повезет» двоим. Они, себе в утеху, попадут служить водителями на транспортных автомобилях в Гродненский погранотряд, и будут иметь и отпуска и увольнения. Со стрелковых взводов не попавшие в Германию будут служить на пограничных заставах Гродненского и Брестского погранотрядов. Да-а, «не повезет»!

Но, лежа в расслабухе на молодой травке, слушая парня в «зеленке», и всеми фибрами души завидуя ему, верил и не верил Вадим услышанному. Он понимал, как мало сейчас в его судьбе зависит от него самого. Понимал, что только Его Величество Случай командует здесь.

Люда писала, с перерывом в два-три дня, короткие письма – шла подготовка к экзаменам. А Вадим уже подседал на наркотик писем. Он писал Люде почти ежедневно. Иногда всего несколько строчек, но чаще длинные письма с подробным описанием своего быта, занятий, даже впадая мимолетом в пафос по поводу службы. Но все чаще поддавался он ностальгии по мягкому ковру из желтых листьев, по нежной глади каштанов и глазам любимой, цвета этих каштанов. Хотелось, хоть во сне, но улететь в жаркую комнату общежития. Три пирожных на двоих на десерт и отпускающий тормоза шепот припухших от поцелуев губ. Но сны солдату не снились.

Наряд на кухню был воспринят бойцами 11-го взвода, как интересное разнообразие в череде приевшихся занятий, а также маячила возможность подкрепиться. Зелено-защитная от еще необтрепанной формы с алыми пятнами погон братия быстро нагуляла аппетит и уже через неделю сметала все со столов подчистую. Вадим, который с детского сада всегда процеживал ложкой борщ, оставляя его компоненты в тарелке, теперь вылавливал гущу и с наслаждением хрумкал смесью щавеля, травы и одуванчиков. Добавку не просил, было унизительно. К таким намертво прилипало тавро – «желудок». Особенно неприятно это выглядело со старослужащими. Были даже и сержанты, ничтоже сумняшеся, тянувшие миски к раздающему за добавкой. В полку кормили хорошо, но за восемь месяцев гона они голод так и не утолили, и здесь не опускаться перед «салагами» воли не хватало.

Практическое отсутствие на кухне моющих средств, кроме соды, превращало наряд в каторгу. Куча проверяющих норовила провести пальцем по столам или посуде, и неизбежно поступала команда «перемыть». Подхарчиться тоже удачи не выпадало. Голодная свора оставляла в бачках на столах только мутную жидкость. Много оставалось лишь хлеба. В основном «черняги» – кислого и невкусного, мучившего, впоследствии, страшной изжогой.

В варочном цеху стоял большой целлофановый мешок с комбижиром, похожим на что-то среднее между парафином и смазкой ЦИАТИМ. Мордастый повар снисходительно позволял намазать им кусок «черняги». Соль была на столах, а луковицу воровали солдатики в заготовительном цеху.

А в отдельном углу столовой румяные бойцы в зеленых погонах неспешно насыщались, прямо таки, домашней едой. Среди кухонного наряда нашлись такие, кто, пересилив страх перед наказанием, пошли на контакт с погранцами и приняли дарственный кусок с их богатого стола. О гордости речи не было. Остальных давила жаба зависти.

Позже, уже в гарнизоне Руммельсбург («Румеле»), где стояла авторота 105-го полка, и где кормили прекрасно, Вадим будет задаваться вопросом: почему же так плохо кормили в карантине? Сколько испорченных желудков останется на память «защитникам Родины» на всю жизнь! Ну не до такой же степени бедная страна! «Тяготы и лишения воинской службы», которые было положено присягой преодолевать «с достоинством и честью», – может, это они и были? Но, если держава богатая, как отовсюду дудели газеты и радио, значит, эти «тяготы» искусственные? Зачем? Чтобы отфильтровать «балласт»? Ох, крамола, крамола в голове!

Тактические занятия начались с красочного представления, которое давал сам начальник учебного пункта – смуглый, жилистый капитан. «Черный капитан», как окрестят его в карантине, лупил по мишеням, банкам с бензином, камням, деревьям из всех видов оружия, что было под рукой, пока не израсходовал боезапас. Завороженная визжащими полетами трассеров солдатская масса стояла, разинув рты.

Пока подошла очередь стрелять 6-му отделению, измочаленные тренировками бойцы уже подрастеряли былое нетерпеливое желание выпустить боевую пулю из своего АК-47. Младший сержант Благород считал, что прежде чем доверить «салагам» великую честь бабахнуть в мишень или белый свет, надобно хорошенько потренироваться в подходе на огневой рубеж, а заодно и попрятаться от «ядерного удара». И когда, наконец, автомат в руках Вадима дернулся, громко звякнув, и брызнула фонтанчиками пыль на склоне холма, усталый Вадим даже не порадовался, что мишени от его пуль легли.