Нещадно палило солнце. В войну играли по-настоящему – с дымовыми шашками и холостой чечеткой командирских автоматов. Оружие, правда, они брали у бойцов, отдавая тем свое, чтобы не возиться с чисткой от пороховой гари. При этом предупреждали: «Не дай бог, вернешь грязный!» Невезучим приходилось чистить два автомата.

Бег в противогазе Вадим выдерживал. Поэтому не рвал клапан и не отвинчивал, втихаря, шланг от фильтра, как умудрялись некоторые. Его противогаз держал дым нормально, а несчастные «кулибины», нырнув в ядовитый туман дымовой шашки, уже через несколько шагов рухнули наземь в удушливом кашле.

Командир 6-го отделения, младший сержант Благород, оскорбленный до глубины души и обозленный такой «изобретательностью», развернул отделение и погнал воинов обратно в едкую тучу дыма, наслаждаясь видом корчившихся хитрунов. Немедленно была применена тактика воспитания «через коллектив» – иезуитский садистский приемчик:

– Взять раненых! Вперед! Бего-о-о-м!

Воин, с залитым грязными слезами лицом и желтой пеной на запекшихся губах, дернулся из подхвативших рук в отчаянной попытке вырваться из удушья.

– Я сказал – взять раненого! Что не ясно, воины?! – Командир явно заводился и входил в садистский раж.

Отделение сделало квелую попытку выполнить приказ.

– Вспышка с фронта! – рявкнул Благород, явно придумав что-то новое. Воины рухнули в траву, как в перину.

– По-пластунски! Ориентир – отдельный куст! Вперед!

– Перебежками, справа по одному! Ма-а-а-рш! Ложись! – следовали одна за другой команды.

«Вот оно что», – сообразил Вадим, почувствовав локтями и коленями влагу, и попытался сместиться левей к кочкам.

– Принять вправо и по-пластунски вперед! – Сержант заметил маневр.

Горькая смесь злости и пофигизма замутила сознание, и попер Вадим в болото, даже не оберегая автомат, сообразив, что таким способом выиграет секунды отдыха, пока разъяренный «унтер» загонит в грязь отставших. Стараясь не замочить левый нагрудный карман с правами, Вадим завалился на правый бок и замер между кочками. Позади слышались вопли вконец взбесившегося сержанта, – кто-то уперся и не хотел лезть в болото.

Нестерпимо жгло солнце. Мокрая прохлада под животом не остужала, а лишь распаляла жажду. Фляжка давно была пуста. Вадим осмотрелся. Боец правее вполз прямо в лужу и, лежа на спине, цедил влагу в жаждущий рот через пилотку.

«Черт! Я бы не додумался», – удивился Вадим, но тут же понял, что если зметит Благород, то чайник марганцовки обеспечен.

Вода была теплая и отдавала прелым сеном, но пилотка фильтровала отлично, да и голову освежила.

«Нет, все-таки лучше по-пластунски в болоте, чем бегом в противогазе!» – Наличие альтернативы всегда вызывало оптимизм у Вадима.

Отстирывалось от «тактики» 6-е отделение после обеда в речушке, пограничным столбом разделявшей две страны. За речушкой, метрах в тридцати, пожилой поляк пас коров, не обращая никакого внимания на происходящее. Граница с колючкой, контрольно-следовой полосой и охранной системой была позади новобранцев – туда, на восток. Чтобы не рванула эта братия, не подписав присягу, к мамкам. На запад никого не тянуло, и те, кто обустроил этот учебный пункт, об этом знали.

Теряя гражданский жирок, остатки иллюзий и романтики, карантин втягивался в армейскую жизнь. Прессинг пошел конкретный. Два года протянуть в таких условиях было явно нереально. Там, в полку, все будет по-другому, легче. Из редких задушевных бесед с некоторыми командирами впитывал Вадим греющую душу информацию. Большинству сержантов со временем самим все здесь до чертиков надоело и хотелось быстрее в полк. А командир 6-го отделения упорно шлифовал командирские навыки, сдирая, как наждаком, остатки уважения к себе.

Как-то во время очередной «игры в войну», поймав в трясущийся прицел его тщедушную фигуру, Вадим изнемог от дубасящей мозг мысли: смог бы он выстрелить в эти ненавистные «лычки», имея в магазине автомата боевые патроны? И ответ запульсировал в воспаленной голове: «Нет! Нет! Нет!» И не потому, что форма на плечах одинаковая. Просто, в человека выстрелить он был не в силах. А во врага? Во врага же – святое дело? Но он ведь тоже из «человеков»? И враг ли тот, кого назначила пропаганда? Ох, крамола, крамола опять в голове!

Зная эти метания души подопечного, убережет его Ангел-Хранитель от чистилища, где «а сам стреляй, а то убьют». Только взглянуть и ужаснуться позволит. Уже через полгода появится короткое слово «Афган». И слово это откроет глаза на все в стране не только прошедшим Афганистан и выжившим, но и тем, кто существовал в этом околюченном лагере с названием «СССР» и думал, что нигде в мире нету лучше.

Попытка повешенья сбила темп и азарт отчаянной муштры. Была ли это попытка, или отмучился, таки, солдатик, – осталось покрыто мраком. Но что-то было. Сержантов собирали отдельно, что-то с ними там проводили, и послабление пошло. Но теперь попытка ступить шаг без разрешения каралась нещадно. Ночью в туалет без дежурного сходить возможности не было. Дежурные раздражались от вида представшего пред их очи, сучившего от немоготы ногами, воина, нехотя вели к туалету и давали «сорок пять секунд».

Многие пробовали терпеть, и… пошли мокрые матрасы. Это не шокировало, и никого по причине этой не комиссовали. Матрасы просто вытаскивали на день на просушку, а на ночь втаскивали. Запах в казарме стоял ужасный. Массовость случаев не давала возможности порождения изгоев. Понимали – приедем в полк, и пройдет все. Так оно и будет. Для подавляющего большинства полк станет по настоящему родным домом. Но не для рядового Бута.

В начале июня «боевые действия» в карантине стихли. Как у Высоцкого: «А потом кончил пить, потому, что устал». Насытились все по горло. Рядовые растеряли остатки романтики и патриотизма. Сержанты объелись дарованной им на некоторое время неограниченной властью над бесправной массой. А офицеры просто соскучились по семьям. Учебный пункт 105-го пограничного полка готовился к присяге молодого пополнения. Отощавшие, загнанные, уже не призывники, но еще и не солдаты, ждали эту присягу, как избавление, как осужденные амнистию. После этого страшного мая любая перемена в бытии, что, как изрек классик, «определяет сознание», принималась измаявшейся душой безоговорочно.

А для Вадима день присяги еще и был днем свидания с Людой – любимой его девушкой. Он уже не стеснялся ее так называть. Эта радикальная перемена в его жизни обострила до крайности и чувства и ощущения. И слово «люблю» в письме уже не казалось сказанным всуе, да и не было мягкой ладошки на губах и нежного шепота: «Молчи! Молчи!..» Писать каждый день, стало для Вадима частью его трудного бытия, светлым лучиком в беспросветных тучах обыденности. Он расслаблялся, отдыхал в письмах. Написав два слова: «Здравствуй, любимая!», замирал в раздумьях, улетая в золотую осень – туда, «где прикоснулись девочка и мальчик к самой светлой тайне на земле».

«Пусть сегодня вновь нас память унесет в тот туман голубой.

Как же это все, ну, как же это все, мы не сберегли с тобой?…»

Песня из радиотрансляции бередила горчинкой сладкие грезы Вадима и не виделось ни конца, ни края этого постылого бытия. Если бы можно было выбирать: остаться здесь или ехать в Германию! Ну, разве бы он раздумывал! Одно осознание того, что сюда к тебе всегда могут приехать, уже греет сердце, и месяцы летят быстрее. Но есть ли шанс, попав в число отсеяных, продолжить службу водителем? А в Берлине Вадим точно попадал в автороту. Точно! Он без замечаний прошел здесь обкатку на ЗиЛ-130. Правда, вместо второй передачи врубил четвертую, но сумел тронуться с места, не заглохнув, и прапорщик-инструктор, видно, это оценил. Другой службы, кроме службы водителем, теперь Вадим себе не представлял.

«Пусть все идет, как идет, – решил он. – Кривая вывезет».

Зачастили фотографы. Под бдительным присмотром сержантов щелкались стандартные наборы: одиночный снимок по стойке «смирно», снимок «вдвоем с другом» и фото во главе с бравым командиром. Никаких улыбок не разрешалось, и Вадим с трудом осилил себя, чтобы отослать карточку с постной своей физиономией Люде. Дней за десять он написал ей в письме, что присяга на 11 июня и в тот же день первая партия уедет в Германию. За два дня до присяги пришел ответ на это письмо, где Люда писала, что обязательно приедет. Но за два дня до присяги Вадим уже не хотел ее видеть.