Анна Юрьевна засмеялась и подумала, что она тоже написала очень много отчётов, актов и протоколов. Слишком много…

Трамвай громыхал сквозь вечерний город. Ночь снаружи, расцвеченная золотыми огнями фонарей и неонами рекламы, не могла пробиться в ярко освещённый салон. Салонный свет превратил окна в полузеркала – на город, который был виден в окна, накладывалось отражение салона трамвая – с сиденьями, пассажирами, кондукторшей. Создавался интересный эффект маленького мирка – мирка, который рядом, совсем близко. Всё, что осталось за пределами отражений в окнах трамвая, стало призрачным, нереальным. Зато своё отражение и отражение Петра Ильича Анна Юрьевна видела и в том окне, которое рядом с ней, и в том, которое через проход. И это двойное отражение создавало ощущение сверхреальности.

– О чём задумались? – спросил Пётр Ильич.

– О сюжете романа, – отшутилась Анна Юрьева и вдруг поняла, что это никакая не шутка. Ей действительно интересно, о чём мог бы быть этот роман.

Она взглянула на Петра Ильича и ей вдруг показалось… что у него усы «хэндлбары»… Сразу же вспомнила музыку, мужчину в чёрном, танец, розу… Но вспомнила так, словно всё это было в каком-то страшном сне. Словно бы мужчина был колдуном, зачаровавшим её…

Анна Юрьевна тряхнула головой и снова поглядела на Петра Ильича – он был гладко выбрит, усов, естественно, не было, просто так падала тень.

– Что-то случилось? – спросил Пётр Ильич и в голосе его послышалась тревога. – Вы побледнели, словно чёрта увидели…

– Извините, видимо, переработала опять… Чёрт-те что мерещится, – сказала Анна Юрьевна и, потирая лоб, смущённо улыбнулась, понимая, что это короткое видение безвозвратно разрушило магию ночного трамвая.

– Что ж вы так, Аннушка? Беречь себя надо! Вы ещё нужны этому миру, – сказал Пётр Ильич, и в его голосе прозвучало искреннее сочувствие.

– Да кому я тут нужна? – горько вздохнула Анна Юрьевна. – Умри я завтра, никто и не заметит. Разве что начальство помянет, и то – недобрым словом. Потому что графики дежурств полетят к чёртовой матери!

– Вы мне нужны, – тихо сказал Пётр Ильич и, немного помолчав, добавил: – И уверен, что не только мне…

Анна Юрьевна хотела что-то сказать, но все слова, скопившись в горле, образовали непреодолимый затор. Зато для слёз никаких препятствий не нашлось, и они рекой хлынули из глаз. Анна Юрьевна попыталась сглотнуть, прочистить горло, но у неё ничего не получилось, она судорожно всхлипнула, пытаясь сдержать слёзы.

Бесполезно.

Тёплые слова Петра Ильича растопили некую плотину, и вместе со слезами на свет божий выплеснулась накопленная годами боль одиночества. Анна Юрьевна безудержно заплакала. Боль, вместе со слезами потекла прочь, освобождая в душе место чему-то большому и древнему…

Пётр Ильич повторяя:

– Ну что вы, Аннушка?.. Что вы?.. – обнял Анну Юрьевну и прижал к себе. – Вот ведь дурак! Расстроил вас! – сокрушался он, гладя Анну Юрьевну по плечу и целуя её в макушку. – Простите меня, дурака, пожалуйста!

Анна Юрьевна хотела сказать, что он ни в чём не виноват, что она ему безмерно благодарна и даже счастлива! Но вместо этого хлюпала носом и, прижимая к себе букет альстромерий, рыдала чуть не в голос.

Она видела, что и кондукторша смотрит осуждающе, и пассажиры оглядываются, но ей было всё равно. Анна Юрьевна почувствовала, что рядом с Петром Ильичом она может быть слабой. И это такое счастье!

К тому моменту, когда записанный на плёнку голос объявил её остановку, Анна Юрьевна уже выплакалась.

Пётр Ильич вышел из трамвая первым и подал ей руку.

Трамвай, предупреждающе звякнув, уехал, увозя с собой сверхреальные отражения, и город сразу стал по-домашнему уютным.

Пётр Ильич взял руку Анны Юрьевны и положил на изгиб своей руки.

– Вы как хотите, но я доведу вас до дверей! – строго сказал он. – Не могу бросить женщину одну на улице в таком состоянии.

И они направились к пешеходному переходу. Несмотря на пустынную улицу, дождались зелёного сигнала светофора, перешли проезжую часть, ступили на тротуар и…

Только около своего дома, когда остановились рядом с нужным подъездом, Анна Юрьевна вдруг поняла, что она не говорила Петру Ильичу, где живёт.

«Вспомни, где он работает!» – сказала сама себе Анна Юрьевна.

«Ну и что?!» – ответила она себе и подняв букет, сквозь цветы поглядела на мужчину.

«Как знаешь! Моё дело предупредить!» – проворчала, сдаваясь, строгая половинка Анны Юрьевны – сквозь цветы Пётр Ильич улыбался мягко и смотрел заботливо.

Анна Юрьевна опустила букет. Мягкость и заботливость Петра Ильича остались.

С проснувшейся внезапно девчоночьей дерзостью и отчаянием, Анна Юрьевна предложила:

– Хотите кофе?

– Хочу, – сказал Пётр Ильич.

Анна Юрьевна открыла магнитным ключом дверь подъезда и махнула рукой, приглашая войти.

Пётр Ильич вошёл. Молча поднялись на лифте.

Уже открывая дверь квартиры, Анна Юрьевна сказала:

– Гостей я не ждала, как вы понимаете…

– Если не удобно, я могу уйти… – Пётр Ильич сделал шаг назад, и Анна Юрьевна вдруг испугалась, что он действительно уйдёт.

– Удобно, – поспешно сказала она и гостеприимно распахнула дверь.

Её строгая половинка пискнула: «Вы же почти не знакомы, а ты привела его домой!» Но Анна Юрьевна бросила ей на ходу: «Отстань!» и вошла в квартиру вслед за Петром Ильичом.

Пока мужчина не спеша разувался в прихожей, Анна Юрьевна быстро скинула туфли и прошла в комнату, оглядела её хозяйским взглядом, заметила на диване бюстгальтер с блузкой, убрала их в шкаф и повернулась к гостю, который деликатно стоял в прихожей.

– Проходите, садитесь… Я сейчас сварю кофе, – сказала она и метнулась на кухню.

Пётр Ильич прошёл в комнату. Но не успел он сесть в кресло, как она крикнула, высунувшись в дверь:

– А хотите, идёмте сюда!

Пётр Ильич поднялся и пошёл на кухню.

Кухонька была маленькой. Сразу у дверей стоял обеденный стол – небольшой – одному человеку есть за ним комфортно, двоим вполне можно, троим уже будет тесновато.

Дальше – в углу – стоял холодильник цвета металлик с магнитиками на дверце. На подоконнике в вазе уже радовались воде альстромерии – Анна Юрьевна первым делом поставила цветы в вазу. Вдоль третьей стены стоял кухонный гарнитур со встроенными электрической плитой и раковиной. Подвесные шкафчики были бежевого цвета, столы – шоколадного. Толстая столешница была сделана под розовый мрамор.

Пока Пётр Ильич, присев на табуретку, рассматривал кухню, Анна Юрьевна уже смолола кофе, насыпала в турку четыре чайных ложки – на две порции, налила воды из фильтра и поставила на разогретую к тому времени плиту. И принялась двигать туркой по плите, наблюдая за процессом.

Кофе нельзя давать закипеть. Едва пенка начнёт подниматься, турку нужно убрать с огня и дать кофе немного «успокоиться». После того, как пенка осядет, турку нужно снова поставить на огонь, и снова не дать закипеть. Потом ещё раз… Лишь после этого получится хороший кофе.

Вскоре по комнате поплыл чарующий аромат арабики.

Анна Юрьевна выключила плиту, переставила турку со свежесваренным кофе на холодную конфорку, достала из шкафчика две тонкие изящные чашечки и два блюдца.

– Вы будете кофе со сливками или чёрный? – спросила она у Петра Ильича.

– А вы какой любите? – спросил в ответ он.

– Я чёрный без сахара. Мне так больше нравится.

– И я тогда тоже буду чёрный без сахара…

Анна Юрьевна налила в чашечки кофе и пододвинула одну гостю.

– Волшебный, чарующий аромат! – восхитился он, подняв чашку и вдыхая кофейный запах. – Я так, наверное, заброшу чаи и перейду на кофе!..

Не успели Анна Юрьевна и Пётр Ильич сделать и по глотку, как запел, заверещал дверной звонок.

– Странно, что не домофон, – озадачено проговорила Анна Юрьевна. – Может, соседи? Хотя для соседей поздно уже… Может что случилось?

Звонок верещал так, словно случился пожар – настойчиво, призывно. Анна Юрьевна, извинившись, поспешила к двери и, не глядя в глазок, открыла…