Жарко, а хорошо! В цветах жужжат пчелы, на деревьях распевают птицы, в ближней низинке журчит ручей.

Одна пчела закружилась над самой Генкиной головой. Он замахал руками, а пчела — раз! — ужалила его в щеку.

Генка выронил картуз, ягоды рассыпались.

От боли и досады он заплакал, сначала тихонько, но тут ему почему-то вспомнилась мама, которая сейчас далеко, в деревне, и он заплакал в полный голос.

Подбежал Падыш, понюхал пустой картуз.

Генка вытер кулаками слезы, собрал рассыпанную землянику.

— Пошли, Падыш, домой!

По дороге он думал:

«Только бы дедушка не догадался, что я плакал, не то засмеет». Впереди показалась пасека.

Ульи стояли рядами, словно дома на деревенской улице, и между ними расхаживал какой-то незнакомый человек в белом докторском халате и белой шапочке. Вот он присел возле одного улья, приложил ухо к его стенке и что-то внимательно слушает.

Мальчик подошел поближе, притаился за кустом и стал наблюдать. «Как очутился на пасеке доктор и что он тут делает?» — думал он. Но вот доктор обернулся, и Генка узнал дедушку.

— Дедушка! Дедушка! — закричал он, выскочив из-за куста.

— Тихо, тихо! Чего ты раскричался?

— Дедушка, я ведь сначала не узнал тебя, подумал, что доктор какой-то.

Дедушка погладил бороду, засмеялся:

— Я и есть пчелиный доктор: ухаживаю за пчелами и лечу их.

— А тебя пчелы не кусают?

— Нет, они меня знают, — сказал старик, потом спросил: — Хорошо ли, внучек, погулял?

Дедушка Леким, конечно, сразу же заметил распухшую щеку и грязные разводы от слез, но он и виду не подал: над болью и слезами шутить нельзя!

— Хорошо… Я тебе ягод принес.

— Спасибо. Пойдем-ка обедать.

Дедушка поставил на стол тарелку с толокном, чашку с медом, нарезал большими ломтями черного хлеба, пересыпал в миску Генкину землянику. И Падышу в его плошку плеснул толокна.

Генка первым делом схватил ломоть хлеба и откусил большущий кусок: проголодался.

Когда поели, дедушка, лукаво взглянув на внука, загадал ему одну из своих загадок:

— Скажи-ка, внучек, что на свете вкуснее всего?

Генка не долго раздумывал:

— Мед!

Дедушка качает головой.

— Нет, не мед. Есть что-то повкуснее меда.

— Конфеты!

— Но угадал!

— Земляника?

— Нет, не она.

Призадумался внук, принялся перечислять все самое вкусное, что только мог вспомнить: и яблоки, и малину, и огурцы, и помидоры.

А дедушка свое:

— Нет, нет и нет.

— Больше ничего вкусного не знаю, — сдался наконец Генка.

Дедушка руками развел:

— Как же так? Ты же крестьянский сын. Подумай, для чего твой отец на своем тракторе землю пашет, о чем у него самая главная забота?

— О хлебе!

— То-то… Хлеб, внучек, вкуснее всего! И ты ведь не за мед перво-наперво взялся, а краюшку хлеба закусил. Так что знай: нет ничего вкуснее хлеба.

Когда утихли птичьи голоса в лесу и на землю спустилась вечерняя мгла, дедушка погладил мальчика по волосам своей широкой ладонью и сказал:

— Пора тебе, внучок, спать.

Генка однажды слышал от дедушки, что дети тогда растут, когда их гладят по голове.

Дедушка часто гладит внука, наверное, поэтому Генка и растет так быстро.

Лежа в постели, мальчик думает о том, какой хороший у него дедушка: веселый, умелый, добрый. Его даже пчелы не кусают. Наверно, любят…

— Дедушка, — говорит Генка, — как бы я хотел быть похожим на тебя!

Старик смотрит потеплевшими глазами, по не может удержаться от шутки:

— Тогда придется тебе отрастить такую же бороду.

Генка представляет себя с длинной черной бородой — и смеется.

— Спи, спи, час уже поздний, — притворно сердится дедушка. — Мои пчелы давно спят.

За окном шепчутся деревья, где-то в лесу кричит ночная птица.

Генкины веки становятся тяжелыми, и он засыпает…

1969

Возле реки Алмачки прошли сильные бои. Но ни красные белых, ни белые красных не смогли вытеснить с занимаемых позиций. Белые по-прежнему сидели в деревне Шурйыл. А красные со своим штабом находились в деревне Чурайгурт и готовились к новому решительному наступлению.

Пока шел бой, мать, напуганная стрельбой, не пускала Колю с Васей за порог. Но вот уже несколько дней не было слышно ни одного выстрела, и ребята, которым надоело сидеть дома, схватив корзинки, побежали в лес.

Чего-чего только не растет в лесах вокруг Чурайгурта! Кусты орешника ломятся от орехов; малину, смородину и другую лесную ягоду таскай ведрами, а что грибов — груздей, опят, рыжиков хоть возами вози!

Коля с Васей быстро набрали по полной корзинке грибов. И хотя мальчики не долго бродили по лесу и совсем не устали, все же, по обычаю, присели отдохнуть на небольшой лесной полянке.

Сидят на поваленном дереве, разговаривают, слушают пение птиц.

Вдруг в кустах зашуршало, и на поляну вышли два красноармейца. Они внимательно оглядели ребят, присели рядом. Один стянул с головы буденовку с красной звездой, отер ладонью потный лоб, спросил:

— Вы откуда же, ребята, будете?

— Из Чурайгурта.

— Та-ак… По рубашонкам вижу, что не богатого отца дети.

— Не-е, мы солдатки Анны сыновья, — ответил Коля.

— Братья, значит. Ну, а скажите, братья, вам приходилось бывать в Шурйыле?

— А то нет! У нас там бабушка живет, мы с Васькой часто к ней ходим.

— Это хорошо, — Красноармеец переглянулся с товарищем, потом сказал: — Вот какое дело, ребята. Нам позарез нужно узнать, сколько у белых в Шурйыле пушек и пулеметов. Не могли бы вы, ребята, нам помочь?

— А как?

— Сходите проведайте бабушку, а заодно посчитайте, сколько у белых пушек, сколько пулеметов. Потом вернетесь, нам расскажете, мы вас здесь ждать будем. Ну как, сумеете?

— Чего ж тут не суметь! — солидно ответил Коля. — Сделаем. Айда, Васька!

Ребята подхватили корзинки и скрылись в чаще леса.

Немного времени спустя они подходили к околице Шурйыла.

Часовой, стоявший у полевых ворот, равнодушно посмотрел на двух босоногих мальчишек в линялых домотканых рубашках, с грибными корзинками в руках.

Пройдя мимо поста, ребята остановились.

Отсюда, с пригорка, вся деревня была как на ладони. Возле школы, где помещался штаб белых, и у церкви, и в опоясавших деревню траншеях виднелись пушки и пулеметы.

Коля, почти не разжимая зубов, тихо сказал Васе:

— Ты считай пушки, я — пулеметы. Да гляди в оба, не пропусти которую.

— Эй, чего встали, рты разинули? — крикнул часовой. — Проходите, нечего вам тут глазеть!

Ребята двинулись было вперед, но неожиданно Коля подставил Васе ножку, и тот растянулся в пыли, едва не пропахав носом дорогу и рассыпав все грибы.

— Чего ты? — обиженно закричал Вася.

Беляк громко захохотал.

— Молчи, Васька, — зашептал Коля. — Так надо. Собирай грибы по одному. Как я скажу «пулемет» — клади груздь. Как скажу «пушка» — клади сыроежку. Понял? — И он закричал на брата так, чтобы слышал часовой: — Эх ты, раззява! Идешь — на ровном месте спотыкаешься. Вот подбирай теперь сам! Да гляди у меня, не помни грибы, бери по одному! — Потом он тихо добавил: — Ну, начали! Пушка, пушка, два пулемета, пушка, пулемет, еще пулемет… — Наконец он сказал: — Все!

Оставшиеся грибы Вася, как будто ему надоело их подбирать, отшвырнул ногой, и братья, уже не останавливаясь и не глядя по сторонам, пошли к бабушке.

— Ох, Колька, ну, ты и голова! — отряхивая штаны от дорожной пыли, сказал Вася. — Я бы ни в жизнь не додумался.

Бабушка обрадовалась внукам, напоила их молоком, угостила яблоками.

Увидев в окошко, что часовой у полевых ворот сменился, Коля сказал:

— Нам пора!

До опушки ребята дошли вразвалку, зайдя в лес, припустились бегом.

Через два дня у Шурйыла завязался ожесточенный бой. Белые были выбиты из деревни.