— Отберите фотографии, на которых сняты дети до десяти лет. Поставьте их между нулем и десятью, вот на эти рейки, на которые мы ставим буквы, когда складываем слова.

Почти все принесенные фотографии попали на эту сторону доски. Ведь почти все взяли из дому свои собственные карточки. Кроме Эви Котруц, которая все любовалась своим новорожденным братиком. Он родился только неделю назад, на снимке ему один день. Эви даже на минутку не хотелось с ним расставаться. Но все-таки она поставила карточку на рейку, прямо под нулем. Мама тотчас похвалила ее за сообразительность. Действительно, если малышу всего один день, то и до одного-то года ему далеко; значит, Эви правильно выбрала место под нулем. Дани подумал, что на фотокарточке младенец очень напоминает котенка, только спеленатого.

Несколько карточек попало между десятью и двадцатью — это были старшие сестры и братья. Кочиш-младший принес свадебную фотографию своей мамы с фатой на голове. Сейчас он очень пожалел об этом. В самом деле, как тут сообразишь, во сколько лет человек замуж выходит? Да еще Кочиш-старший напророчил ему крупную порку, если дома заметят, что Лайчи вынул фотографию из рамки. Жанетка Варга одну свою бабушку поставила под пятьюдесятью, другую — под шестьюдесятью. Яни Ружа принес фотографию дедушки; он знал, что дедушке семьдесят лет.

— Смотрите, какой красивый фотоальбом у нас получился, — сказала мама. — Вот только последний отрезок остался пустым. Под числом восемьдесят. Знаем мы кого-нибудь, кому уже восемьдесят лет?

— И даже старше! — вскочил с места Дани. — Дяде Ферко восемьдесят четыре года. Он сам сказал.

— И тете Жофи, наверно, не меньше. А может, и тете Юлишке, — гадали девочки.

— Итак, вы знаете людей очень стареньких, хотя у вас и нет их фотографий. Сравните теперь молодых людей со старыми и скажите, чем они друг от друга отличаются. Возьмите, например, дядю Ферко.

Все, как один, подняли руки.

— У старых людей седые волосы. И они с палкой ходят.

— Они плохо слышат.

— И читают с очками.

— У них очень усталое сердце, — негромко сказала Эви Котруц.

Мама опять ее похвалила.

— А теперь, — сказала она, — послушайте магнитофон, вам будет интересно.

Все надели наушники.

«Дети, сейчас вы услышите через усилитель, как бьется сердце восьмилетней девочки: - - - - - - - - - - - . Интересно, не правда ли? И твое сердце бьется приблизительно так же — около ста ударов в минуту. Убедись в этом сам. Приложи правую руку к сердцу и считай удары. Приготовились! Начали!.. Минута прошла. Запиши, сколько ты насчитал.

А теперь послушайте и посчитайте, сколько ударов в минуту делает сердце старого человека. Начали:  -  -  -  -  -  -  -  -  -.»

Дани, не дожидаясь распоряжения учителя, быстро снял наушники. Не хотел он на этот раз удары сердца считать — они были такие редкие!

Минуту спустя остальные ребята тоже сняли наушники. И сразу же подняли руки.

— Я семьдесят насчитал.

— Оказывается, у старых людей сердце бьется гораздо медленнее, чем у нас.

— И едва слышно. Я даже подумал: а вдруг оно остановилось!

— А я слышал, что так говорят про того, кто умер: у него остановилось сердце…

Дани неслышно встал и вышел из класса. По двору он уже бежал, а по шоссе припустил во всю мочь. У перекрестка его нагнал «зетор».

— Что с тобой, Дани? — притормозив, спросил Михай Кара, шофер грузовика. — Или гонится кто?

— Мне к дяде Ферко очень… — Задохнувшись, Дани не договорил.

Но дядя Михай его понял и подвез до тополя. Оттуда до хутора было совсем близко, так что даже собака дяди Ферко выбежала встречать, когда «зетор» остановился.

Дядя Ферко сидел перед домом на солнышке. На плечах у него был теплый платок, какой носят женщины. Голова откинулась к стене, но из-под шляпы глаз не было видно. Дядя Ферко дремал. Дани примостился на скамейке с ним рядом и стал терпеливо ждать, пока дядя Ферко проснется. Он ждал и тем временем оглядывал двор. Но смотреть здесь было не на что. Животных дядя Ферко теперь не держал. С ним оставалась одна собака. Да голуби. Дани встал: он успеет пока взглянуть на голубей.

Дани очень любил смотреть на голубей. Но голуби этого не любили. Сразу начинали трепыхаться, урчать, стонать — за гнезда свои боялись. Поэтому Дани не сделал даже попытки их погладить, только пересчитал птенцов, по крайней мере, дяде Ферко расскажет, какие тут новости. Ему-то уже не под силу взбираться на чердак по лестнице — дядя Ферко сам так сказал ему в прошлый раз.

Возле лестницы валялся в пыли старый сапог. Дани огляделся в сумраке чердака, хотел отыскать ему пару. Но на глаза попалась только мышь. И они оба испугались друг друга. От нечего делать Дани вздумал натянуть сапог на ногу, прямо на сандалию. Получалось худо. Застежка сандалии цеплялась, застревала. Дани решил: не надевается, ну и ладно. Пусть сапог лежит, где лежал. Но теперь оказалось, что его и стянуть с ноги невозможно. Ни туда, ни сюда! Дани так и эдак дергал сапог, вертел во все стороны, совсем умаялся. Ох, и жарко на этом чердаке! Прихрамывая, он доковылял до лестницы. Но как спуститься по ней в одном не надетом до конца сапоге! Пришлось соскользнуть на собственном заду.

— Ох, здравствуйте, дядя Ферко! — воскликнул Дани, чуть не налетев на стоявшего под лестницей старика. — А я к вам…

— Вот и хорошо.

— Я поглядел, что голуби делают…

— Ну-ну, и что ж они делают?

— Они… У них птенцы уже есть.

— Красивый у тебя сапог.

— Никак стянуть не могу.

— Ну, это не беда. Дарю его тебе. Насовсем.

— Как бы снять его, дядя Ферко?

— Как снять? А ножом разрезать.

Дядя Ферко тут же вытащил складной нож, открыл его со щелчком. Этим ножом он режет все — и виноградную лозу, и сало. Осторожно приставив нож к голенищу, дядя Ферко мигом раскроил его пополам.

— Жалко сапог! — огорчился Дани.

— Его теперь только мышам и жалеть. Вижу, они в нем жилье себе устроили.

— Одну мышь я видел.

— Их там много, если у тебя к ним интерес… С тех пор как нет в доме кошки…

— А почему нет?

— Сбежала. Кто его знает отчего. Вон и собака все бегает, ищет ее. Ну-ну, глупенькая, вот тебе игрушка…

И дядя Ферко бросил ей раскромсанный сапог. Собака так и набросилась на него — и ну грызть, ну терзать.

— По щенкам своим не скучает? — спросил Дани; ему было жалко собаку.

— Скучает, наверно. Не любит она одна быть. Да и чего ж тут хорошего, уж я-то знаю.

— Дядя Ферко… У меня щенку ее будет хорошо! — выпалил вдруг Дани, хотя собирался сказать совсем другое.

— Знаю. А скажи-ка, есть ты хочешь?

— Очень.

— Вот и ладно. Пообедаем вместе. Фаршированную капусту любишь?

— Еще как!

— У меня ее целая кастрюля. Дочка в субботу состряпала. На неделю мне еды запасла.

Дани изо всех сил затряс головой:

— Нет, нет, дядя Ферко, ни за что! Не стану же я вас обеда лишать!

Дани чувствовал: он должен сразу отказаться, иначе… Ведь он и в самом деле был страшно голоден!

— Да я ни до чего и не дотронулся! — махнул рукой дядя Ферко и, шаркая, поплелся в дом. — Даже не попробовал. Стареет брюхо-то, ни к чему, считай, интереса не проявляет. Я больше вареную картошку ем. Вот и нынче наварил, гляди…

— А я отварную картошку еще больше люблю!

— Ну, за дело, коли так! У меня в утробе как раз к обеду звонят. А у тебя? Еще не бурчит в животе?

Дядя Ферко нарезал к картошке молодого лучку. Запивали картошку молоком.

— Вот это пир так пир! — сказал дядя Ферко. — Не люблю, понимаешь, обедать один, одному все невкусно. Собаку ведь картошкой не приманишь…