Но, если журналисты кое-что получали от меня, то кое-что и я получал от журналистов. Тут была деловая и политическая взаимность. Я получал от журналистов, главным образом две вещи: во-первых, информацию и подчас весьма ценную; во-вторых, проталкивание на страницы английской печати — пусть не всегда полное, но всегда четкое — советской точки зрения на различные вопросы и события. Особенно важно это было в первые годы моей работы в Лондоне, когда наши контакты с правительственными кругами были очень формальны и ограничены и когда в стране была очень сильна антисоветская пропаганда. Однако и позднее тесные связи с журналистами оказывались чрезвычайно полезными.

Само собой разумеется, что сразу же по приезде в Лондон я начал восстанавливать старые и устанавливать новые связи с журналистским миром. С этой целью я стая приглашать к себе на ленчи одну группу представителей печати за другой. Конечно, редакторы больших лондонских газет, вроде «Таймс», «Дэйли телеграф», «Дэйли экспресс» и т. п., в тогдашней обстановке ко мне не пришли бы. Я это знал и не пытался звать их к себе за редкими исключениями. Я сделал ставку на более скромных работников печати — дипломатических корреспондентов, фельетонистов, каррикатуристов^{13} и т. д., — по своему журналистскому опыту зная, что эти работники на практике играют чрезвычайно крупную роль в газетном механизме. В течение немногих месяцев передо мной прошли представители лондонской и провинциальной прессы Англии, американские корреспонденты, немецкие корреспонденты, французские корреспонденты, итальянские, южноамериканские… Это было немножко утомительно. Но зато я сразу связался с обширным и разнообразным журналистским миром Лондона. А вместе с тем в пестрой и шумливой толпе работников печати мне удалось открыть несколько особо ценных людей, с которыми у меня сложились прочные отношения и которые в течение последующих лет не раз оказывали мне очень полезные услуги.

Из этих особо ценных людей я упомяну здесь только о двух.

Первым был крупный либеральный журналист — ныне уже покойный — А. Д. Каммингс. Он был одним из главных сотрудников «Ньюс кроникл» — большой либеральной газеты, с полутора миллионным тиражом, которая считала своим основателем Диккенса[30]. Я не берусь точно определить должность Каммингса в общем механизме газеты. По-видимому, за 11 лет моей работы в Лондоне ее официальное наименование несколько раз менялось. Важно, однако, было то, что Каммингс все время являлся одним из столпов газеты, играл в ней чрезвычайно крупную роль и фактически выполнял функции ее повседневного политического редактора.

По натуре Каммингс был прирожденный оппозиционер, непременный критик правительства сегодняшнего дня. Живой, бодрый, энергичный, он вечно был полон различных проектов борьбы против кого-либо или чего-либо, и если не всегда эти проекты находили осуществление в действительности, то уже во всяком случае не из-за недостатка воли или энтузиазма у их автора. Имея широкие связи в правительственных, политических и журналистских кругах, Каммингс много знал, о многом догадывался и своим острым пером портил много крови реакционным силам страны. Среди консерваторов мне приходилось встречать людей, которые не могли равнодушно слышать, имя Каммиигса, но это его только еще больше окрыляло.

Лично Каммингс был очень приятный человек, имел очаровательную жену и двоих способных детей — мальчика и девочку, — которые на моих глазах как-то незаметно из малышей превратились во взрослых.

Разумеется, в области политической мы очень часто не сходились с Каммиигсом, ибо либерал есть либерал, а коммунист есть коммунист. Однако имелась одна важная вещь, которая нас объединяла: оба мы хотели улучшения англо-советских отношений. В этом Каммингс тех лет был тверд и непреклонен и всегда готов был использовать свое перо для борьбы с врагами столь доброго дела. Действительно, как видно будет из дальнейшего, он неоднократно оказывал весьма ценные услуги в подготовке сближения между СССР и Англией, которое пришло к своему логическому завершению ужо во время второй мировой войны.

Другим особо ценным человеком, открытым мной в тот же период, был знаменитый, ныне тоже покойный, каррикатурист Дэвид Лоу. Невысокий, брюнет, с рыже-черной бородкой клинышком, с большой головой, несколько расширяющейся кверху, с насмешливым лицом, освещенным грустно улыбающимися глазами, Лоу сразу обращал на себя внимание в любой компании. Он родился и вырос в Новой Зеландии, где прошли и первые годы его газетно-журнальной работы. В 1919 г., в возрасте 28 лет, Лоу в поисках счастья приехал в Англию и здесь очень быстро сделал блестящую карьеру. И вполне заслуженно. Сочетая художественную форму с большим политическим смыслом, Лоу к тому времени, когда я попал в Лондон в качестве посла, несомненно, стал лучшим каррикатуристом Англии. Тонким деловым чутьем лорд Бивербрук понял притягательную силу Лоу для массового читателя и отдал в его распоряжение страницы своей вечерней газеты «Ивнинг стандарт». Политические взгляды обоих во многом расходились: Лоу был левый английский радикал, а Бивербрук — независимый консерватор изоляционистского толка. Однако Бивербрук предоставлял Лоу большую свободу: острая каррикатура Лоу всегда больно била все, что было реакционного в политической и общественной жизни страны. Особенно Лоу ненавидел тупость, ограниченность, самодовольство заскорузлых британских «джинго». Он создал красочный образ «полковника Блимпа», который идеально воплощал в себе все эти качества, и из недели в неделю демонстрировал публике своего героя во всей его духовной наготе и безобразии. Мало-помалу «Блимп» стал нарицательным именем. Лоу пошел еще дальше: он стал высмеивать «изоляционизм» своего собственного хозяина, изображая Бивербрука в роли полуголого человека, который, упершись ногами в крошечный тропический островок, комично восклицает: «Вот моя империя!» Но Бивербрук все опускал Лоу: ведь это было выгодно для газеты. А сверх того создавало Бивербруку репутацию свободомыслия и широты взгляда. Это тоже было выгодно, но уже для самого Бивербрука.

Мне Лоу понравился с первого взгляда. Конечно, как и в случае с Каммингсом, наши взгляды далеко не во всем сходились. Конечно, несмотря на весь свой радикализм, Лоу был добрым англичанином, который любит свою конституцию и свой пудинг. Многого в нас, советских людях, и в наших делах он при всем желании просто не мог понять. Это с полной ясностью обнаружилось, например, в связи с его путешествием в СССР летом 1932 г. Вместе с группой других английских журналистов Лоу тогда объехал многие районы Европейской части нашей страны, делая по пути наброски и зарисовки. По возвращении в Лондон он выпустил их особым сборником под заголовком «Книга русских набросков». Зная Лоу, я не сомневаюсь, что им при этом руководили самые добрые намерения в отношении СССР. И, действительно, появление сборника Лоу в то тяжелое время имело с нашей точки прения весьма положительный эффектна английское общественное мнение. Однако некоторые рисунки и объяснения к ним вызывали тогда недовольное пожимание плечами со стороны наших людей.

Подобные случаи бывали иногда и позднее. По большей части они связаны были с теми последствиями культа личности Сталина, которые приобрели особо зловещее в начале в 1937-1938 гг. Несмотря, однако, на это, общее отношение Лоу к СССР в течение всех 11 лет моего полпредствования в Лондоне было дружественно. А в связи с этим и мои личные отношения с ним были хорошие. Мы даже познакомились домами. У Лоу была очень милая, интеллигентная жена — тоже новозеландка, — две дочери-школьницы. Семья принимала весьма активное участие в творчестве отца. Обычно за утренним столом все четверо обсуждали текущие политические новости, почерпнутые из газет, и намечали очередную каррикатуру. Вносились предложения и контрпредложения. Подавались советы и контрсоветы. Высказывались разнообразные критические замечания. Обогащенный всей этой дискуссией Лоу уходил в свой кабинет и уже в одиночестве принимал окончательное решение. Затем карандаш его начинал быстро бегать по бумаге…